— Диана, извини, вопросом на вопрос отвечаю. Сколько стоят вот этот бокал вина и пицца?

— Семь.

Лёхин осёкся. Арифметика простая: три плюс семь. А Бывшая ходит сюда месяц. И, кажется, будет ходить и дальше.

— Мне надо было, наверное, сказать раньше, — неловко сказал Лёхин. — Я ведь на рынке работаю, грузчиком. И эти десять тысяч — без мелочи моя зарплата.

Он ожидал, девушка скажет с презрением: "Что ж ты раньше молчал?", но Диана положила ладонь на его руку и тихонько проговорила:

— Ничего. Я скажу Альберту — это наш хозяин, что ты со мной. Он разрешит тебе приходить и слушать музыку.

— Но — зачем? — растерялся Лёхин. — Ты со мной ведь… И я к тебе… Ну…

Девушка посмотрела ему в глаза.

— Я не влюблена в тебя — это так. Думаю, и ты здесь не из-за меня, а из любопытства. Но, Алёша, я сегодня так хорошо провела вечер. Мне с тобой очень спокойно. Ты приходи. Только звони заранее, чтобы я встретить могла. Пошли, провожу.

Они и правда вышли в гардеробную, где давешняя девица под пристальными взглядами секьюрити выдала Лёхину куртку и зонт. А потом они вышли на лестницу парадного входа в кафе и растерянно остановились. Он — не знал, как прощаться, она — явно не хотела возвращаться.

— Во сколько мне лучше прийти? — наконец спросил Лёхин.

— К восьми, как сегодня.

— Ты правда не жалеешь, что мы…

— Только друзья? Не думай, Алёша. Всё нормально.

И она сама протянула руку и сказала:

— Счастливо! Завтра буду ждать.

13.

Шишик съехал на ручку зонта и сидел на ней, как мишка коала на дереве. Лёхин нёс его и зонт, старательно закрываясь от мокрого ветра навстречу, а Шишик чуть шевелил нижними лапами и что-то энергично пел, глядя на сплошную волну, бегущую по асфальту. Лёхин рассеянно уловил движение выразительной пасти, и ему отчётливо показалось, что именно сейчас "помпошка" беззвучно проорала: "И за бо-орт её броса-ает!.."

Надо дойти до арки и снова спуститься к кафе, только дворами — посмотреть, здесь ли ещё Павел Иванович. Мельком подумалось, что частный детектив наверняка останется без куртки и плаща (в чём он там пришёл в "Орден Казановы"), а также без зонта. Интересно, что скажут гардеробная девица и простодушные ребята-охранники, если "инструктор по восточным единоборствам" ввалится к ним с подозрительным, да ещё побитым типом и попросит одеть его?

В арку Лёхину пришлось прыгнуть, спасаясь от струи дождевой воды, которую ветер стряхнул то ли с крыши, то ли с карниза. Отдышавшись, он подошёл к другому краю арки и выглянул. Но отсюда того подъезда, под крышей которого он оставил частного детектива, не видно. Придётся идти. Лёхин глянул на брюки — вслед за ним с ручки зонта свесился Шишик. Потом глянули друг на дружку и согласно вздохнули.

— А деваться всё равно некуда, — пожал плечами Лёхин. — Не оставлять же его там. Поехали?

Шишик пискнул — и поехали.

Они пробежали мимо трёх подъездов, мимо окон цокольного этажа — Лёхин ещё опасливо покосился на них — и взбежали на крылечко нужного подъезда.

Неизвестно, как Шишик, но Лёхин изумился. Павел Иванович спал на той же бетонной скамье, где его оставили. Изменилось одно. Спал частный детектив, укрытый со спины круглым ковриком из разноцветных тряпочек, ковриком ветхим, но очень чистым. Даже стоя, Лёхин уловил запах стирального порошка, которым пользовался сам. Павел Иванович полулежал на скамье, навалившись на её левый край, как на валик дивана, а на его боку сидели трое домовых и уговаривали глазастую серую кошку ещё немного посидеть на человеке — в районе битых почек, понял Лёхин. На сбежавшего под крышу от дождя прохожего домовые уставились мрачно, словно заранее не ожидая ничего хорошего. Лёхин поспешил закрыть зонт — "помпошка" тихо исчезла в недрах спиц и ткани — и вежливо поздоровался, поклонившись:

— Доброго всем вечера!

— Ай видишь нас? Доброго вечерочка!

— Доброго!.. И тебе доброго, человек прохожий!

Домовые удивились и обрадовались, а Лёхин интуитивно понял: они боялись не его, а за человека, которого начали выхаживать, — и счёл нужным объяснить:

— Это я его сюда вытащил — оттуда.

— Рассказывай, добрый человек, — потребовал один, пушисто, одуванчиком лохматый: не разбери поймёшь, где кончаются волоса, где борода начинается. — А то ведь не кажин день узнать подноготную беды приводится А ты и видишь, и с уважением. А уж зная про то, мы быстро беднягу на ноги поставим.

Лёхин присел на свободный конец скамьи, погладил кошку, испуганно пригнувшуюся, и приступил к неспешному повествованию. Кто-кто, а домовые (уже знал) всё равно вытянут подробности. При упоминании кафе домовые помрачнели, при имени Бирюка согласно покивали, а рассказ о том, что происходило в коридорах "Ордена Казановы", заставил их пораскрывать рты. Ближе к концу Лёхиной истории один из домовых похлопал по заду кошку, которая с таким интересом глазела на Лёхина, будто тоже слушала и всё понимала (пару раз Лёхин даже ловил себя на этой иллюзии, когда, забывшись, рассказывал именно ей). Кошка соскочила с детектива и устроилась на скамейке напротив, на половичке, снятом домовыми с Павла Ивановича. А через минут пять замолчал и Лёхин, с некоторым испугом дожидаясь вопросов. Время-то позднее, а завтра день… Да-а, завтра день весёлый…

Лохматый одуванчик явно пользовался авторитетом в компании, хотя именовался легкомысленно — Сверчок.

— Товарища своего не бросил, вернулся — хорошо. А с детками как теперь быть? Картиночек с ними при тебе нет?

— Картиночек? — Лёхин договорил — и сообразил, что Сверчок говорит о фотографиях. — Нет, при себе нет. Но ведь и вы сказали, что вам в это кафе вход заказан. Зачем же?..

— Да ведь Бирюка пошто прогнали? — втолковывали ему. — Он ведь подвальный. Вот и ходил, всё узнавал: кто такие, сколько да как его подвальным владением распорядятся. Он ведь спервоначалу здесь хозяином был и остаться им думал. Ой и многих знает, кто сюда частенько заходит. Вот ему бы картиночки с детками и показать. А уж он точно скажет, были ли здесь Ромка тот да эта Лада.

— Завтра я обещал сюда к восьми вечера, — задумался Лёхин. — Но приду чуть раньше. Найду вас здесь?

— А то! — сказал Сверчок. — Сторожить будем то один, то другой, но дождёмся. Мы ведь тоже — народ обидчивый: спервоначалу Бирюка выгнали. А вдруг до нас черёд дойдёт? Ишь, крысюков развели — так везде и шмыгают.

Лёхин вызвал такси. Пока ждали, домовые рассказали, почему при упоминании "Ордена Казановы" дружно насупились.

— Тёмное, как есть тёмное дело. Мы уж и так и сяк пробовали пройти да посмотреть. А всё никак не получается. Обзавесили заведение это чёрными завесами. Ни одной щёлочки не найти, ни в одну дырочку не проскользнуть. Пока Бирюк хозяином считался и то нам всё жалобился, что трудно ему бегать по подвалу привычными тропами.

Лёхин от избытка информации уже не слишком хорошо соображал, да и время позднее, но понял, что нужно уцепиться за одно словечко в неторопливой речи Сверчка.

— А может, Бирюку оттого плохо приходилось, что у подвала новый хозяин?

— Чего не знаю — того не скажу… Но… тёмное это дело, Лексей Григорьич, ой, тёмное…

— Так, кажется, такси, — приглядываясь к дороге, сказал Лёхин. — Зонт, пока Павла Ивановича перетаскиваю, здесь оставлю, а потом…

— А зачем же ты его перетаскивать будешь, Лексей Григорьич? — удивились домовые. — Оклемался уж твой дружок. Сейчас снимем с него сетку-покоинку, глаза-то он откроет да ногами своими и пойдёт-побежит.

Сверчок и правда подпрыгнул к голове детектива и явно с трудом потащил что-то с его головы. Другие двое домовых помогли, и вот Павел Иванович зашевелился и достаточно легко сел. Лёхин успел кивнуть домовым: "Спасибо!" и спросил пострадавшего, испуганно уставившегося на него:

— Как себя чувствуете, Павел Иванович? Николин я. Помните, моя бывшая жена наняла вас за мной следить?