Если б Лёхин мог ответить на невысказанный вопрос Щуплого! Если б он сам знал, какими приёмами пользуется!.. Впрочем, благодаря Вече, хоть приёмы самбо от других отличить мог. Но не более. Пользователь, мягко говоря.

Под конец схватки Лёхину уже казалось, что Щуплый его просто-напросто экзаменует, а плюс к этому играет — как играют в шашки-шахматы с интересным противником. Ну, а поскольку Лёхин очень сильно не хотел чьих-либо разбитых физиономий или даже увечий, он с облегчением и даже благодарностью воспринял неожиданный поворот дела.

И едва он подумал о благодарности (руки вперёд — в очередной блок), как Щуплый мягко отпрыгнул к ступеням подъездного крыльца, замер на мгновение — и пружинисто поклонился: руки расслабленно вниз, глаза — насторожённо на противника. Лёхин помедлил (толпа затихла) и попытался так же красиво ответить. Щуплый чуть усмехнулся, разом превратившись в расхлябанного паренька-пофигиста.

А что дальше? Загудела толпа, поняв, что представление окончено, и Лёхин торопливо зашагал к Щуплому с протянутой для пожатия рукой. Тот не отказался, и Лёхин смог негромко, чтоб те, из кустов, не услышали, спросить:

— А тебе за это ничего не будет? Тебя ж послали…

— Неа, — помотал головой Щуплый и ткнул пальцем в кусты. — Их — послали тебя предупредить, а они меня с собой позвали. Пусть и ответ держат. Пока, кореш.

Два шага — и сгинул в тёмной толпе.

Тех двоих Лёхин не запомнил, но был твёрдо уверен, что не подойдут они к нему добровольно ни за какие шиши.

С плеча на "шиши" что-то прокряхтел Шишик, но Лёхину хотелось только одного — домой. Он тоже ввинтился в оживлённо болтающую толпу, где его пару раз дружески хлопнули по плечам и по спине и обозвали "молотком"…

Он огибал торец дома, когда позади зашелестела под колёсами вода. Не оглядываясь, он встал на бордюр пешеходной дорожки. Но машина не проехала мимо, как ожидалось, а встала рядом. Более того — с другой стороны открылась дверца, и знакомый голос властно сказал:

— Садитесь.

27.

Сложив зонт, Лёхин обошёл машину, заглянул в салон и сел рядом с профессором Соболевым. В машине оказалось сухо и тепло — кондиционер, что ли, работал? — хозяин молчал. И Лёхину стало здорово наплевать, куда его привезут и чего на этот раз от него хотят. Конечно, можно взъерепениться и заявить, что не желает садиться в машину и вообще видеть никого не желает, но, склонившись на знакомый голос, понял, что хочет в эту тёплую сушь.

В общий поток городской трассы машина влилась уже с крепко спящим Лёхиным. Соболев не сделал и попытки добудиться своего насквозь мокрого пассажира. Довёз до дому и некоторое время сидел в машине, выкуривая одну сигарету за другой и явно никуда не торопясь. Шишик прятался от него под мышкой Лёхина, в панике запихиваясь между рукавом и курткой хозяина, едва профессор шевелился — встряхивал пепел в окно, например.

Лёхин проснулся, как от толчка, — вздрогнул и одновременно резко открыл глаза. Не сразу сообразил, где находится, но тепло успокоило. И оглянулся на Соболева в ожидании вопросов. Но профессор нагнулся и открыл дверцу.

— Выходите.

— В смысле — разговора не будет?

— Нет.

— А вот фиг вам! — Раздражённый Лёхин захлопнул дверцу. — Как вы там оказались? У этого дома?

— Следил за вами, — равнодушно сказал Соболев и закурил очередную сигарету. На пассажира не смотрел — только в ветровое стекло.

— За мной? Какого!.. Зачем?

— Я думал — вы из этих.

— А теперь не думаете?

— Я видел, как эти трое следили за вами от кафе. Да, теперь не думаю.

— Зачем вам вообще всё это? Слежку тоже придумали!

— Я люблю свою сестру, Алексей Григорьевич. Возможно, вам покажется это странным, но мне хочется видеть её счастливой.

— Ах, какой сарказм! "Покажется странным"! Интересно, за кого вы меня принимаете, ежели выражаетесь столь высокопарно?

— За опасного для Анюты человека.

Лёхин молча вышел из машины. Ещё немного в ней посидеть — и он активно вспомнит весь матерщинный репертуар коллег по рынку.

Оглядываться не стал, раскрывать зонта — тоже. Прыгнул под навес к подъезду и, пока прикладывал ключ к домофону, скосился на дорогу. Машина на месте, профессор прикуривает очередную сигарету.

Открывая уже металлическую дверь в квартиру, почувствовал себя больным; открывая вторую, деревянную, — виноватым: в нос шибануло крепким, сытным запахом только что напечённых блинов. А ведь обещал Елисею прийти пораньше…

По пути в спальню заглянул в зал и не удивился при виде толпы домовых, вкруговую обсевших компьютер. Лёхин негромко поздоровался и хотел было уйти. Но краем глаза заметил выпученные наверх глазища Шишика и глянул сам: под самым потолком, словно современные воздушные шарики-фигурки, лениво колыхались все четыре призрака. Домовые, кажется, очень спокойно воспринимали факт горизонтального положения "своих" призраков, поэтому и Лёхин не стал ни о чём спрашивать, а быстренько удалился: "Спать! Спать! Всё — завтра! Всё!"

И, натягивая на ухо одеяло, с надеждой пожелал: "Пусть приснится Аня! И пусть мы будем вместе!"

… Елисей на "здоровканье" Лёхина покивал и заторопился снова в "компотер" уставиться. И вдруг хлопнул себя по лбу. "Ах ты, батюшки! Голова дырявая!" Забыв обо всём, домовой помчался за хозяином. Но Лёхин уже крепко спал. Закрыв рот, Елисей вздохнул, злясь на память и виня во всём суматошные дни, но сообразил-таки. Утром хозяин встанет — и увидит на полу бумажку с коряво накарябанными буквами: "Зелёные тени".

… По широкой лестнице Лёхин легко сбегал в какое-то странное подземелье, по первому впечатлению здорово напоминавшее станции метро: лестницы — везде, есть выход на огромную площадку, которая далеко-далеко упиралась в другую широкую лестницу, по обеим сторонам которой уходили уже довольно узкие коридоры.

Лёхин добежал до конца противоположной лестницы и заглянул в узкий коридор слева. Здесь тоже коридоры. Это не метро. Рельсов нет. И запахи другие. Как в погребе, где хранится уже проросшая картошка и потихоньку гниют яблоки, — запахи подвальной сырости и прокисшего яблочного компота.

Четыре коридора. Два здесь — два там. Куда идти?

Холодный влажный воздух мазнул по уху. Из "его" коридора, у начала которого стоит. Сюда? Лёхин нерешительно сделал несколько шагов и прислушался. Снова сквозняк — и почти иллюзорный шёпот: "Вот город теней… В нём реки дорог…" Лёхин завертел головой, пытаясь определить, откуда донесло знакомые слова. Явно со сквозняком. Значит — надо идти дальше.

Лёхин знал, что спит. Во сне он не задавался вопросом, почему он здесь, в этом странном, хорошо оборудованном и пустынном месте. Этот вопрос не главный. Он знал другое: необходимо до конца пройти коридор, откуда, словно на последнем вздохе, донеслись слова, ставшие почти паролем.

Сначала коридор будто плыл назад, хотя временами накатывало ощущение, что Лёхин шагает на месте. Если бы не огромные настенные лампы-кругляшки с надписью "Выход", он бы уверился, что его движение — блеф…

Дальше — легче. Исчезла чистота каменных полов. Появился мусор — сначала по мелочи, затем — окаменевшими грудами. Стало плохо с освещением, и Лёхин нашарил в карманах куртки фонарик-брелок. А плохо со светом стало, потому стены постепенно старели: кое-где отбита облицовочная плитка, вдребезги разбиты лампы… Чем дальше, тем заметнее разрушения, зато архитектура вырисовывалась разнообразнее: виднелись какие-то цоколи, ниши, вместо гладких стен перед глазами вырастали полуразрушенные стены, в провалы которых и заглянуть страшно. Ко всему прочему добавились проблемы с шагом: идти теперь надо очень осторожно — росло впечатление, что по коридору пробежал псих, бросающий через плечо "лимонки".

"Дождь, разыщи меня! Ветер, найди меня!"

Лёхина пробрало дрожью. Теперь в дырявом коридоре он не мог определить, откуда выдохнули странные слова, больше похожие на часть колдовского заклинания, чем на песню, как он думал ранее.