Теперь Вадим освободился и мог оглядеться.

Голос был прав.

Улица находилась недалеко от проезжей части. По дороге замедленно, словно ещё не проснувшись, плыли машины. Тихонько прокрался троллейбус, с таким ощутимо тяжёлым ходом, что, казалось, случилась какая-то неполадка на линии и машине не хватает мощности. А вот и остановка. Рядом с переулком. Одна-две фигуры. А ведь вторник, рабочий день.

Небо тоже подкинуло сюрприз. Не такой, чтобы уж очень "ах!". В первый момент и не сообразишь, в чём, собственно, дело. Лишь после недоумённого разглядывания Вадим сделал открытие: неба нет. Есть странный, подсвеченный серо-жёлтым туман, в который упираются верхушки высотных зданий. Ровная, угадываемо зернистой структуры, дымка цвета усталости плотно скрывала солнце и была не только неподвижно плотной, но и, по ощущениям, увесистой. Свет из-за неё был не бодрый, утренний, и не выжидательный, как перед грозой. Вечер, забывший стать ночью.

"Люди оживут ближе к восьми, — заговорил голос. — А вот солнца ты так и не увидишь. И если по прошествии трёх дней ничего не изменится, город умрёт".

— Надо полагать, ты подталкиваешь меня к выводам, что во всём виноват Шептун, — вздохнул Вадим и встретился глазами с Ниро, повернувшим серую башку посмотреть на разговорчивого хозяина. — А второй и главный вывод — на роль спасителя существует только одна кандидатура. Не знаю, как вам, но мне эта кандидатура ну очень не нравится.

8.

Дверь подъезда Вадим успел за собой придержать, не грохнул ею всё-таки. Хотя желание было. Вслух он не говорил, но последние минут пять ясно ощущал: кто-то — за ним. Он не знал, как определиться с ощущением: кто-то смотрит в спину, кто-то дышит в затылок или кто-то наступает на пятки? Ниро тоже среагировал: уже не просто бежал, а поджал уши и хвост и время от времени дёргался посмотреть назад.

Они влетели в подъезд, и Ниро сразу оглянулся. Расслабился так явно, что и Вадим тоже было вздохнул с облегчением. И в это время предмет, маячивший у двери подъезда, предмет, который голос предложил в качестве ориентира: "Беги в подъезд с красным!", вдруг перестал быть только ярким пятном на сетчатке глаза и оформился в гробовую крышку.

Вадим не поверил. Открыл дверь и удостоверился: длинная, красная, без фотографии. Почему же он сразу не понял, что в одной из квартир покойник? Почему не сразу понял, что это красное — доска от гроба? Голос продолжает мозги пудрить?

Он не успел отдышаться, как явилась следующая инструкция: "Третий этаж, слева последняя дверь".

Сумрачная прохладная пещера наверх. Окна на север да пелена того же странного тумана. Тишина, подчёркнутая шагами и дыханием.

Одолев первую лестницу, Вадим ухватился за перила другой и привычным рывком хотел послать тело дальше.

Дверь внизу открылась — или показалось?

Он держался за перила и свешивался назад. Дышать приходилось ртом: иначе он ничего не слышал, а там, внизу, тени были густы, и спрятаться в них мог кто угодно.

Сверху коротко проныл Ниро.

Звук его почти человеческого всхлипа заставил Вадима подниматься дальше. Разглядеть внизу он так ничего и не разглядел, но беспокойство, что он и Ниро в подъезде не единственные, не оставляло.

Нужная дверь будет открытой. Эта уверенность, ничем не обоснованная, поселилась в Вадиме внезапно и даже вытеснила тревогу. Он попытался просчитать варианты, почему дверь может быть открытой. Хозяин знает о его приходе и заранее открыл, не зря его голос ведёт Вадима. Хозяин болен, сразу выйти на звонок ему трудно, район тихий, дверь он вообще не закрывает… Подумалось: фантастика, как легко он принимает ошарашивающую данность, что хозяин дома, но его голос… Вне дома? Сумасшествие.

Дверь была открыта, но так, как предполагал Вадим. Он думал потянуть за ручку — и войти.

Дверь была открыта так, что между нею и косяком темнело пространство. И тянуло из квартиры запахом жжёного, душного. И это душное навевало впечатление высоких потолков и уходящих ввысь, слаженно поющих голосов.

Свечи. Это их запах.

Он прошёл тёмную прихожую, мельком скосил глаза на часть кухни, видной слева, сообразил, что справа — ванная комната, и тихонько толкнул дверь в жилую комнату.

"Не может быть! ТАК я опоздать не мог!"

Странно, что не воет Ниро.

Посреди узкой комнаты, на стульях, покоился гроб. Лежащего в нём человека почти не было видно из-под белого покрывала и белых полос, обвивающих его голову. Подойдя ближе, Вадим понял, что полосы церковные: в складках пропадал и морщился церковный шрифт… Лицом к покойнику сидела старушка в чёрном, маленькая, со скорбно-сосредоточенным лицом, одетая настолько закрыто, что показалось (а горящие свечи и неожиданно холодный воздух в комнате подтвердили впечатление) — за окнами зима. Старушка вполголоса читала, водя жёлтым пальцем по жёлтым страницам книги на коленях.

— И что теперь? — прошептал Вадим.

Старушка искоса глянула на него и снова опустила глаза в книгу.

"Сядь рядом со мной, левой рукой возьми моё запястье и сиди, пока не поймёшь, что достаточно".

Механически выполняя приказ, Вадим отвернулся от гроба взять стул и поспешил задать ещё один вопрос:

— Но если ты умер, то как же?..

Он замялся, потому что не знал, как выразиться.

"Умерло физическое тело, — понял его голос, — начинается распад тех, которые вы называете астральными, распад и отделение. Объяснять некогда. Времени в обрез… Боишься? Бояться нечего. Это всего лишь плоть. Такая же, как камень, трава или вода".

Пришлось сесть спиной к окну. Неловкая возня с жёсткой тканью (чтица напротив пару раз изумлённо поднимала глаза, но замечаний не последовало) закончилось тем, что Вадим обхватил кисть покойника вздрагивающими от смущения пальцами.

Ничего не происходило. Ниро лёг у ножек табурета, одна его лапа грела кроссовку Вадима. Почти через минуту в комнату заглянул какой-то старик, к нему присоединилась тучная старуха, они поглазели на парня и ушли — судя по грузным шагам, на кухню. Вадим наконец успокоился, перестал думать о неловкости своего положения и ситуации в целом и взглянул на лицо покойного.

Жёлтая маска лица осталась неузнанной. Но едва Вадим попытался представить, как выглядело это лицо живым, его руку, лежащую на запястье покойника, засвербило. Сначала он решил, что рука слишком напряжена — попробуй, расслабься, когда держишь мёртвую кисть!.. Потом пришлось отодвинуть стул чуть назад, к окну, — собственную руку выгнуло так, что Вадим вынужден был опустить в гроб и локоть.

Старушка в чёрном запнулось, но, кажется, сделала для себя вывод, что Вадим — очень близкий покойному человек, отчего и прощается с ним столь своеобразно.

Руку Вадима внезапно стиснуло и прижало локоть к локтю с лежащим покойником. Пришло даже ощущение, что кто-то безжалостно скрутил обе руки, живую и мёртвую, проволокой с колючками.

"Больно! И почему я выполняю все приказы Голоса? Он почти ничего не объясняет. Но ведь и ты не спрашиваешь. Что сейчас происходит со мной? Вот сунут меня в гроб к покойнику и похоронят вместе с ним… И всё-таки… Мысли не те. Такое чувство, либо я думать разучился, либо думать мне не дают. Только начинаю какую-нибудь мысль — и… Господи, а тошно-то как! Надо встать, а то я им весь пол, и себя, и гроб облюю… Почему я сижу здесь, рука об руку с мертвецом? Может, и Голоса никакого не было. Галлюцинация. Слуховая. Фильм ужасов. Через секунду-другую мертвец откроет чёрный запавший рот, и на меня хлынут скользкие чёрные змеи. Эй, давно ли бросил писать стихи и перешёл на ужастики?"

Вызывающая мысль явно хорохорилась. Он уже чувствовал чистый, настоящий до последнего ощущения страх — и не мог пошевельнуться.

Не мог, когда Ниро вдруг встал с его кроссовки и зарычал на дверь.

Не мог, когда за дверью, так и не прикрытой до конца, в коридоре подъезда, послышались шаги. Смешная фраза — "послышались шаги"! В коридоре бесновался гигантский идиот, грохоча по полу гигантской сваей с ближайшей стройки, отчего содрогался весь дом. Тонко и противно задребезжала посуда в старом серванте. Старушка-чтица сбилась и всполошённо уставилась на дверь, быстро-быстро крестясь одной рукой, а другой прижав к себе "Молитвослов".