Но "тварюшке" было не до него. Денис прислонился к застеклённым книжным полкам и поехал вниз — свалился на пол.

Надышался угарного газа — понял Вадим.

Змей Горыныч замер высокомерным вопросительным знаком — мордой вниз. Он-то, кажется, ничего не понял.

Сейчас и немедленно.

Вадим шагнул из-за двери и быстро ударил змея обоими мечами. Уже в замахе он машинально изменил траекторию удара: хотел ударить поперёк, попытаться разрубить пополам — мечи взрезали узорчатое бревно вдоль. Он ещё не успел подумать-удивиться — почему, а главное, что — почему: почему вдоль или почему изменил первоначальное решение, — а сам уже прыгал за дверь, в коридор — подальше от воплощения взбесившегося урагана.

Ураган бесился в комнате недолго, сразу сообразил, что обидчик, зловредный комаришко, улепетнул в безопасное место. И змей развернулся в погоню.

Он кинулся в коридор, сунулся в комнату напротив — пусто. Услышал шорох на кухне, в конце коридора слева, и с огромной скоростью бросился вперёд.

Инерции движения Змей Горыныч сдержать не мог — слишком сильно разогнался. Поэтому, когда из кухни выскочил человек и метнулся под него, а потом раздался треск пропарываемой плоти и боль вселилась в змеиное тело, точно шампур вонзился в голову и вышел с хвоста, чудовище смогло лишь взвиться к низкому для него потолку, а затем забиться от слепой боли, превращая в труху немногие вещи в коридоре и смешивая их с белой пылью побелки и с каменистым песком от выбитой штукатурки.

Вадим прыгнул под змея с боевым топориком. Грузная туша проехалась по нему столь мощно, что он расслышал, как прогибаемые рёбра с ужасом затрещали. В этом трюке, знал он, главным было вовремя удрать из мясорубки, в которую неминуемо должен был превратиться коридор. Пока удалось только откатиться в угол, где на него тут же грохнулась репродукция со стены и что-то очень тёплое, почти горячее, и остро вонючее. Прижавшись к стене и стараясь сориентироваться, где же здесь дверь в третью комнату, он одновременно мельком (зацикливаться сейчас на этой мысли было некогда) подумал, что с Денисом остался Ниро. Пёс должен сообразить вытащить человека из дыма. Если не задохнётся сам — проскочило горестной тревогой.

Горячая жижа вновь обшлёпала его лицо и грудь.

Чем больше бушевал Горыныч, тем больше терял внутренностей из распоротого брюха. И, несмотря на боль, эта простая истина начала доходить до него. Или — благодаря боли.

Уползти в гостеприимно полуоткрытую дверь в трёх шагах от себя Вадим не успел. Змей рухнул на пол, и его жёлтые от раздирающей боли глаза остановились на обидчике. Обидчик лежал, выставив перед собой жалкое оружие.

Плеваться огнём змей не стал. Видимо, не позволяло состояние. Но он ещё был силён. И как силён!.. Щелчком хвоста змей подбросил человека в воздух. Секундой раньше один из мечей проткнул гибкую хвостовую часть, но в океане боли это был лишь укус комара. Удар о стену — меч ненужно застучал по полу, а хвост обернулся вокруг человеческого тела, притиснув верхние конечности врага — руки по швам! — чтобы не елозили понапрасну!

По-крокодильи плоская башка подъехала очень близко к лицу Вадима, обдав его ненавистью огненных глаз и невыносимым смрадом из полураскрытой пасти.

Неизвестно, разбирался ли Горыныч в человеческой мимике, но увиденное ему явно не понравилось. Человек в змеиных кольцах сидел спокойно и даже где-то безразлично, словно обдумывал вопрос глубоко философского значения.

Вадим и обдумывал, только не философского, а тактического. Во время змеиного рывка с пола он не успел подправить очки, и одна дужка почти съехала с уха на висок. Он вообще не хотел обдумывать ЭТО, но настырный вопрос лез сам — и неудивительно. В безвыходном положении любой человек начнёт думать, использовать ли последнее оружие в решающей схватке; правда ли эта схватка решающая; может, есть ещё какой-то, более мирный или безопасный способ выйти из ситуации. Но мысль об абсолютном оружии затмевает все другие мысли. И вместо того чтобы обдумывать другие пути-дороги, человек полностью переводит рельсы на думы об абсолютном оружии: а точно ли оружие абсолютно; а что будет, если ввести его в действие; а не причинит ли абсолютное оружие ущерб своему же хозяину; а от мыслей об ущербе недалеко и до мыслей о смертельном исходе… А там…

Вадим увидел, как медленно раскрывается змеиная пасть со свешенным набок языком, чёрным, традиционно раздвоенным. Общее плачевное состояние Горыныча на состоянии его пасти не отразилось. Пасть была похожа на чистенькую пещерку с мягкими наплывами — этакий младенчески-розовый грот с внезапно вырастающими из гладкой плоти белоснежными уступами клыков.

Пасть подплыла к лицу Вадима и чуть склонилась. Горыныч хотел видеть страх своей жертвы, как недавно с Денисом. "Или у него дикие амбиции, — ожесточённо подумал Вадим, — или же он жутко закомплексован. Недосуг мне заниматься психологическими изысками, надо думать и быстрее решать…"

Змей решил за него. Он приблизил башку так, что среди розовых наплывов пасти-пещеры Вадим рассмотрел странную пену и не сразу догадался, что это слюна. Слюна собиралась с одного края пасти — и вдруг лениво капнула на рубаху Вадима, ближе к вороту. Вадим не ощутил, но столь ясно представил, как омерзительно тёплая жидкость прогибает ткань и, впитываясь, расплывается по ней тяжёлым тёмным пятном, что его затошнило.

Мягкий шип — Горыныч склонил башку, точно любуясь первым щтрихом предстоящей долгой работы.

Вадим хотел глубоко вздохнуть, но железное тело сдавило грудную клетку. Вместо вздоха получился короткий резкий вдох, обжёгший горло вонью гнилой плоти в сочетании с горечью уже явного дыма. И взглянуть было некуда, чтобы подумать ещё немного и придумать всё-таки что-нибудь, — жёлтые глаза Горыныча с жадным любопытством пялились на него, искательно ловя малейшее проявление эмоций. И чёрные очки не были ему помехой.

То, что сделал Вадим, он сделал бездумно: мотнул головой — и очки, слабо державшиеся, съехали на кончик носа. Что делать дальше — он не знал. Наверное, смутно понадеялся на тот же эффект, что однажды, сегодня утром, уже произвёл внушительное впечатление на неведомого соглядатая. И он просто уставился в глаза Горыныча, обнаружил в них своё отражение и невольно сыграл в любимую игру: присмотрелся не к змеиным глазам, не к отражению собственному, а к самому себе, стоящему там, за границей блестящих зрачков. Он присмотрелся и отчётливо, в деталях, увидел своё лицо, отражённо-жёлтое, увидел нелепо висящие на кончике носа чёрные дыры очков — и наконец, скорее, додумал, чем полностью рассмотрел собственные глаза. На какое-то мгновение ему показалось, что его двойник тоже ищет его взгляда, тоже пытается разглядеть…

Что-то тихонько хлюпнуло совсем близко, и горячая жидкость плотно облепила лицо. Вот теперь Вадим перепугался. Змей плеваться начал?.. Крепко зажмурившись, чтобы жидкость не попала в глаза, Вадим конвульсивно и безнадёжно задёргался в каменном панцире — и вдруг медленно повалился куда-то вбок, а каменный панцирь вдруг смягчился. Стало ясно, что не камень мешает Вадиму дышать, а плоть, когда-то хорошо организованная в нечто великолепное, но сейчас ослабленная и даже вялая, но, тем не менее, всё ещё тяжёлая. И кольца — точнее шины — этой плоти уронили Вадима на те же кольца на полу, чуть не сломав ему позвоночник. Он едва успел расслабить затёкшие мышцы и прогнуться под чудовищным грузом так, чтобы стать частью этой громоздкой конструкции.

Перед тем, как уплыть в небытие, с закрытыми глазами он увидел нелепую картинку: перед зеркалом, словно собака, отряхивается от муки слон, оглядывает себя с громадным самодовольством и с тем же громадным самодовольством говорит-трубит: "Во какая пельменя! Славная пельмешечка!"

17.

Кто-то надсадно и ритмично орал Вадиму в ухо, словно близкая толпа болельщиков скандировала, подчиняясь взмахам дирижёрской палочки: "Да! Да-да! Да!" Спрятанный в глубоко непроницаемо-чёрной дыре, он хотел уйти от бьющего звука ещё глубже. Но тьма, наоборот, рассеивалась, а звук становился отчётливее и понятнее. Когда он попробовал шевельнуться, оказалось, что нора обвалилась и что он погребён под землёй… К ритмичному, бьющему по нервам воплю присоединился беспорядочный, но странно знакомый фон: крики издалека, стук и грохот по деревянному. Наверное, по деревянному.