И пошёл. Освещение здесь, конечно, совсем не для прогулок. Мне не понравилось, что пришлось вглядываться в недалёкую темь и ничего не видеть. Каждый второй фонарь то ли потушен, то ли у него лампочка разбита. Везде копошатся какие-то тени, большие и маленькие. Я просто не успевал определить, которых мне надо бояться. И боялся всех. Некоторые убегали от меня, хотя шёл я не очень громко, да и дождь приглушал шаг. Некоторые пытались приблизиться, но почему-то тоже разбегались. Может, моя новая походка их пугала? А мне она нравилась.

Пройдя несколько десятков шагов, я наконец выбрался из переулка. Оглядевшись, прикинул, в какую сторону идти, чтобы выйти к лестницам метро. Движение, несмотря на жмущие ботинки, мне пришлось по душе. И даже где-то, в дальних уголках души, чувствовался опасливый восторг.

Лестница словно ползла ко мне - далёким тусклым светом, негромким говором, опасностью. Казалось, всё произойдёт очень просто: я подойду, с облегчением взгляну наверх и потопаю по ступеням, утешаясь, что незапланированная прогулка вот-вот закончится.

Но всё произошло несколько иначе. На первых же ступенях лестницы сидели странные подростки, которые сначала почему-то сами взглянули на меня как-то диковато. Я засомневался, стоит ли идти именно к этой лестнице, но теперь вдруг инициативу на себя взяли ноги. Они решительно зашагали вперёд, неся меня, ещё размышляющего на темы выбора. Правда и то, что подростки решили выразить протест против решения моих ног: они начали вставать - интересно так, как в кино, медленно, по одному. И была в этом групповом движении какая-то пугающая красота. Мне так понравилось, что я даже не заметил, как дошёл до ребятишек. Впрочем, как выяснилось, кроме ребятишек, в компании сидели - теперь уже стояли - и парни повзрослее. И смотрели они на меня почему-то тоже резко отрицательно.

Я вздохнул, предполагая, что кто-то из них узнал в позаимствованном пончо свою собственность, и приготовился к тому, что сейчас придётся объяснять ситуацию, в результате которой я остался в пижаме.

Мои руки на это сказали: "Ха! Обойдутся".

Ближе к ступеням правая рука не спеша откинула край пончо с левого плеча и вальяжно устроилась на сгибе левой же руки. В такой наполеоновской позе я и приблизился к компании, коротавшей - странно для детишек! - глубокую бессонную ночь. Один, длинный, сделал ко мне шаг, словно собираясь приветствовать. Я было обрадовался, но даже сквозь ровный шум дождя и в недоброжелательном молчании расслышал щелчок. У бедра он держал складной нож.

- Добрый вечер, - вежливо сказал я, и моя правая рука вынула из ножен даггер.

- Добрый… - Длинный ухмыльнулся.

Моя левая нога сделала плавный, тягучий шаг, так что правая затем поставила меня рядом с Длинным настолько вплотную, что он забеспокоился. Но с беспокойством он опоздал. Левая моя рука притиснула его ладонь с ножом к тому же бедру, а потом ласково обхватила его за кисть и сжала. Правая же метнулась к его горлу и смяла даггером горло в небольшую морщинку. Я ещё недоумевал, что будет делать далее рука, прижавшая его нож к его же ноге так, что он не мог пошевелить рукой, как мой рот решил: не мешало бы добавить настроения. И скривился в улыбке, почувствовав которую, я испугался сам.

Лицо Длинного вытянулось в плаксивой гримасе, но не от моей кривой улыбки. Моя левая ладонь сжала его кисть со стиснутым ножом и дёрнула вверх каким-то странным вывертом. Оружие парня взлетело. Моя левая поймала его и, сжавшись в кулак, коротко врезала по кривящемуся от боли рту. Он чавкнул кровью - подхватить-то его успели… Моя голова чуть наклонилась, глаза прищурились, аккомпанируя кривой ухмылке, и обвели всех странным, необычным для меня взглядом. Под которым все вдруг будто уменьшились ростом.

- Я сказал - добрый вечер…

Левая резко дёрнулась в локте. Детки шарахнулись. Хотя я всего лишь сложил трофейный ножичек.

- Детки… Добрый вечер. Ну-ка… Быстренько сказали дяде то, что он хочет услышать.

Я улыбался - и я ужасался тому, что творю и говорю. И - чёрт бы меня драл! - мне нравилось, что вытворяю тот я, которому так понравился даггер и очень нравился чужой, отобранный у деток нож. Несмотря на то что мне всё же было страшновато. Э-э… Из-за себя самого… Кхм…

- Ну!

Рот ощерился в оскале - я "увидел" себя со стороны (представил то бишь) и похолодел. А если они сейчас… Да пусть они сейчас!..

- Добрый вечер…

- Добрый…

Левая рука обнялась с правой. На глазах неохотно приветствующих меня детишек я вложил даггер в ручные ножны. И левая медленно, со сдержанной страстью опустилась, пряча складной нож. Теперь детки смотрели на меня как кролики на удава. Впрочем, кролики ещё доисторические - то есть достаточно клыкастые, чтобы ещё сто раз подумать, подставлять ли им спину. Поэтому я шагнул к ним с тем же застывшим оскалом. И повёл плечом. Не я - левая рука скомандовала. Они отшатнулись. Что, кролики, как вам встреча с доисторическим тигром? Бивнезубым? Я кошачьи мягко шагнул раз, другой (поставил одну мягкую лапу, другую) - и стремительно выбросил правую руку вперёд. Правая хищно сграбастала за грудки парня, который - новым чутьём я точно угадал это - заправлял всеми в компании.

- А проводи-ка меня, красавчик, немного.

Знаете, когда позже я вспоминал библейское выражение "избиение младенцев", перед глазами всегда возникала одна и та же картина: как бесшумно и быстро вся орава набросилась на меня - и как действовали мои руки. И ноги. А ещё впоследствии я понял одну истину, правда, подсказанную: если даггер мне и принадлежал, я носил его только "из понтов", как позже выразились мои новые знакомцы… В общем, они слишком рано решили, что хозяева улицы - это про них. К сожалению, мне пришлось немного подзадержаться на пути домой, чтобы заняться их воспитанием и убедить юные создания, как они неправы, нападая на одинокого взрослого дядю. Мои убеждения остались на них в виде достаточно изгладимого следа, хотя мне сейчас и не вспомнить, есть ли такое литературное слово "изгладимое". Но ведь всё понятно и без того?

В общем, мне пришлось сдерживать себя изо всех сил, чтобы не перекалечить молодёжь. А потом я вынул из этой устало шевелящейся кучи того же типа - их предводителя, уже не за грудки, а за шкирку и вежливо напомнил, что я выбрал именно его в качестве своего проводника по этим странным местам, где чужаков встречают, мягко говоря, негостеприимно.

Он обнял меня, чтобы не упасть, всмотрелся заплывающим глазом в моё лицо и закатил глаза. Ну, что ж… Всё-таки перестарался. Ладно, дойду один. Как-нибудь уж… Аккуратно уложив предводителя чуть в стороне, чтобы на него больше не наваливались и чтобы ему было удобнее, я огляделся и пожал плечами.

Так, немного недоумевающий, почему здесь так агрессивно настроены к людям незнакомым, я и поднимался, размышляя, какое интересное местечко посетил. И ещё размышлял о том, что я запомнил лица всех детей - в состоянии до их знакомства с моими руками-ногами, конечно. Все девятнадцать.

На семнадцатой лестнице я подошёл к перилам и немного постоял, глядя то в пустоту чёрного города внизу, то на звёздное небо, которое видел когда-то давно. И, вцепившись в перила, чуть откинулся. Чем больше смотрел на небо, тем сильнее возникало желание перемахнуть ограждение - и в тёмно-синюю, сияющую звёздами бездну! Нырком! Как в воду!

Но где-то там, наверху, куда ещё надо дойти, меня ждала постель, чистая и тёплая. Правда, не о постели я думал, взбираясь на средний уровень города. Не о сне. А о тех незнакомцах, у которых я вызвал такую неприязнь, что они не пожалели труда выбросить меня из окна навстречу удивительным приключениям.

Очень бы хотелось, чтобы они, эти типы… ммм… эти мои благодетели (выведшие меня из сонного, болотного жизнепрепровождения), дождались меня в моей квартирке.

Хорошо, что глубокой ночью, как оказалось, на среднем уровне трудно встретить полицейского. Портье в нашем подъезде вызывать мне не понадобилось - дверь впустила меня, едва ознакомилась, как обычно, с отпечатком моего пальца. И лифт я не стал вызывать. Прижимаясь к стенам и чутко вслушиваясь в тишину подъезда, я беззвучно крался на широких мягких лапах своих непредсказуемых ног, держа наготове лучшие реакции непредсказуемых рук.