Об этом хозяин игрового зала рассказывал кому-то из завсегдатаев: "Эта братия все мелкой торговлишкой промышляет, даже толком не понимают, зачем им кооператив…". Отец вспомнил, что в правлении этого кооператива у него есть знакомые, и тут же его осенило: нужно всем скинуться и найти какой-нибудь пустырь, чтобы хранить там старые машины.

Я не знаю, как отец нашел в Осаке участок в полторы тысячи цубо и умудрился договориться с хозяином, но в конце концов ему удалось добиться, чтобы кооператив выделил деньги на аренду.

Для матери, уставшей от постоянного безденежья, от непутевого гуляки-мужа, который каждый раз затевал новое дело и тут же бросал, после чего ему приходилось скрываться от кредиторов, это был подарок судьбы. Радость на ее лице, когда она брала эти деньги, передалась даже мне, и я, не помня себя от ликования, несколько раз сделал сальто.

Мать улыбаясь смотрела на меня, прижимая к груди деньги, и дрожащим голосом сказала: "На нашего папку в трудный момент все-таки можно положиться…".

Моя работа заключалась в том, чтобы с семи утра до семи вечера сидеть на этой свалке и караулить, чтобы не украли колеса и запчасти, которые еще можно пустить в дело.

И вот через три дня после того, как этот парень, живший недалеко от нас, пересек Тихий океан (а это было 15 августа 1962 года), я шел по Фукусима-доори[8]. Пройдя немного по улице, сел на трамвай и поехал к мосту Тидори-баси[9]. В рюкзаке у меня лежала фляжка с ячменным чаем, обед, собранный матерью, и транзистор. Вчера вечером его купил мне отец в магазинчике электротоваров на Нихон-баси в благодарность за то, что я согласился помогать ему.

Я вышел из трамвая на Тидори-баси и по плану, нарисованному отцом, пошел по дороге в противоположную от моря сторону. Перед остановкой было несколько магазинчиков, но от моста, перекинутого через мутную реку, которая так и пенилась от выбросов метана, начиналась промышленная зона.

Я перешел мост, повернул направо и пошел по дороге вдоль Добу-гава[10]. Повсюду торчали заводские трубы; было начало рабочего дня, но, пока я шел, навстречу мне не попалось ни одного человека. Передо мной была грязная река, заводы и пустырь, заросший сорняком и обнесенный ржавой колючей проволокой.

Вскоре я увидел стену склада. На вывеске краской было выведено: "Ямакава буссан". Всего складов было три, а на большом пустыре перед ними громоздилось штук сорок-пятьдесят автомобилей, которые, видимо, завезли вчера. Колючую проволоку обрезали ровно настолько, чтобы могла пройти машина, обрезки ее были свернуты и валялись на крыше старого "шевроле" без лобового стекла.

Я остановился посреди пустыря и стал искать, где бы укрыться от солнца, потом увидел большой самосвал: машина была старая, но не разбитая, ее квадратная тень падала на побитый бетон пустыря. Здесь я и решил устроить себе укрытие, вытащил фляжку с чаем, коробочку с обедом, разложил рюкзак и сел на него.

Прошло всего тридцать минут, а я уже несколько раз посмотрел на часы. Странно, какими долгими могут оказаться полчаса… При мысли, что мне придется торчать здесь до семи вечера, мне стало не то чтобы скучно, а даже как-то страшно.

Тень от самосвала двигалась вслед за солнцем, и мне тоже пришлось менять место вместе с ней — потихоньку двигаться по часовой стрелке. Жара была куда сильнее, чем я думал. Меня окружали пусть старые, но все-таки машины, вдали виднелись заводы, но не было никаких признаков присутствия человека. Из-за этого музыка, раздававшаяся из транзистора, о котором я так мечтал, была совсем не в радость.

Мне казалось, что время замерло, жара становилась невыносимой. Вроде бы поблизости должен кто-то быть, но никто не появлялся, и я сидел в оцепенении, ничего не делая. Через два часа фляжка с чаем оказалась пустой — я выцедил все до последней капли. Выйдя на дорогу, тянувшуюся вдоль реки, я побежал к трамвайной остановке. Ноги принесли меня к магазинчикам, в мрачную забегаловку рядом с ними. Я заказал себе порцию холодного шербета, политого сиропом, и улучив момент, когда старик хозяин отвернулся, налил себе полную фляжку чая из большого чайника. Медленно съел шербет, выпил несколько чашек чая и не торопясь вернулся на пустырь. На часах было всего лишь десять.

В полдень тень была только под самосвалом. Деваться было некуда, я нырнул под машину и открыл коробочку с обедом. Пахло машинным маслом и бензином. Я съел обед под звуки заводского гудка, который слышался где-то вдалеке. Пока я сидел, меня неожиданно осенило, что самосвал — старый, рессоры и оси у него уже изрядно проржавели, и мне стало казаться, что колеса прямо сейчас могут не выдержать и эта громадина раздавит меня. Но тут началось такое, что я забыл о своих тревожных мыслях… На запах еды откуда-то прибежали собаки, их было шесть. Глухо рыча, собаки окружили самосвал, на их высунутых языках белела пена. Я видел, как время от времени шерсть на их спинах угрожающе встает дыбом. Я швырнул подальше остатки обеда — кусочки омлета и жареной тресковой икры. Стая разом кинулась за ними, а я схватил транзистор, быстро выполз из-под самосвала и побежал. Добежал до остановки и вернулся домой.

В тот же вечер я сказал отцу, что не хочу больше ходить на пустырь, что там бродит аж десять бешеных собак.

— Дурень! А еще мужик называется! У тебя уже пушок на губе пробиваться начал! — Отец накричал на меня, а потом стал уговаривать, что, мол, в сентябре они построят навес и наймут сторожа, а до этого надо потерпеть, потому как больше караулить некому. Я забился в угол и сквозь слезы стал возражать ему:

— Там даже укрыться негде. В машине жарко, я иссохну и в мумию превращусь. А завтра еще больше собак бродячих прибежит. Они все бешеные, небось. Укусят, и я бешенством заболею…

Отец уже открывал дверь, чтобы куда-то уйти, и только крикнул мне с порога:

— Там бродят собаки, но ни одной бешеной я среди них не видел, — и обмахиваясь веером, вышел. Мать молча убирала со стола.

— Завтра возьми мой зонтик от солнца. Залезешь в кузов, и собаки тебя не достанут…

Я молча отвернулся и лег.

— Да ты не знаешь, какая там жарища. Никакой твой зонтик не поможет, — пробормотав это, я пнул от отчаяния стену.

Мы с матерью думали, что отец, как всегда, пошел играть в маджонг, но не прошло и часа, как он вернулся и бросил мне что-то, завернутое в промасленную бумагу. Это была рогатка. Не маленькая, которые продавались в игрушечном магазине, а настоящая железная рогатка. И сама рогатка, и резина были прочными, чувствовалось, что это оружие.

— Из этой рогатки даже человека можно убить, если стрелять с близкого расстояния. Попробуй! Животина, она никогда не будет нападать на того, кто ее сильнее.

Я выспрашивал у отца, где он добыл эту рогатку, но он только посмеивался. В тот момент, когда я пробовал силу рогатки, натягивая резину, отец сказал:

— Запчасти в основном не днем крадут, а вечером. Если ты жары боишься, может, вечером пойдешь? Вечером можно забраться в машину и спать… — В его голосе слышалась настойчивость.

Я смешался и ответил, что лучше буду ходить днем, а про себя подумал, интересно, кто же дежурит там вечерами, и спросил об этом у отца.

— Сын моего знакомого, студент, подработать решил…

В этот день отец лег спать непривычно рано, еще не было и десяти, а вскоре послышался его храп.

На следующий день я налил чай в новый большой термос, завернул в платок коробочку с обедом и рогатку, взял на всякий случай зонтик от солнца, который мне навязала мать, и отправился на остановку рядом с Тидори-баси. На берегу реки я набрал камешков и положил их в карман.

Казалось, что стало еще тише, чем вчера, тишина стояла просто мертвая. Оттого что я все время напряженно ждал, когда появятся собаки, время шло быстро. Сначала я залез под самосвал, положил камешки рядом с обедом и с рогаткой наготове приготовился держать оборону. Время от времени я тренировался, стреляя из рогатки по валявшимся на пустыре битым кирпичам. Я так увлекся, что не заметил, как моя макушка оказалась перемазанной машинным маслом. Рогатка была что надо, не игрушка какая-нибудь, и била точно.