Из них семь миллионов Симако израсходовала на аренду зала, приглашения и праздничный банкет, а оставшиеся три пустила на запись собственной пластинки с песней в честь юбилея означенной компании и на изготовление афиш. Мало того, на праздничном вечере она преподнесла виновнику торжества милый подарок — организовала свой сольный концерт. Естественно, магнат остался очень доволен. Ну не абсурд?

И с таким вот абсурдом приходится сталкиваться каждый день. Такое, мне кажется, возможно только в нашем мире с его прохиндейскими законами. Симако и ей подобные — самые настоящие выскочки, насильно навязывающие себя публике. Впрочем, погодите. А разве нынешние звёзды эстрады в пору своего дебюта были любимцами слушателей? Каждого из них проталкивал продюсер или кто-то ещё в надежде, что их талант окажется востребованным. Выходит, они тоже были выскочками. В начале карьеры любой исполнитель — всего лишь имярек. А уж что из него получается потом, показывает время. Кто-то действительно становится кумиром, а кто-то так и остаётся выскочкой.

— Значит, так. В самом начале идёт песня «Миром движет любовь», два куплета. Темп такой, как указано в нотах. Затем я исполню две песни одну за другой, без паузы…

Пока я инструктирую оркестрантов, они, даже не взглянув в мою сторону, неохотно, с безучастным видом перелистывают ноты. Подобный хамовато-небрежный стиль распространён в этой среде, и я уже успела к нему привыкнуть.

Глаза у этих людей точь-в-точь как у снулой рыбы. Впрочем, бывают моменты, когда в их потухшем взоре появляются проблески жизни. Это когда подносишь им баночку кофе. Но стоит после этого перейти к обсуждению программы концерта, как они снова впадают в анабиоз. Человеческое выражение посещает их постные физиономии лишь на несколько секунд, когда они видят перед собой кофе.

Заработок оркестрантов составляет около ста пятидесяти тысяч в месяц. Такое жалование платят им в кабаре, где они состоят в штате. С учётом дороговизны токийского жилья содержать на эти деньги семью невозможно. Я знаю случай, когда бас-гитарист из одного ансамбля, получая от меня баночки с кофе, не открывал их, а прятал под стулом и потом продавал возле уличного автомата. Многие музыканты работают в нескольких местах по совместительству. В двенадцать ночи, когда кабаре закрывается, они отправляются в ночной клуб для дам и играют там до утра. И это повторяется изо дня в день. При такой жизни немудрено заработать стресс, тем более, если речь идёт о человеке, который готовил себя к карьере джазового музыканта, а теперь вынужден играть одни ненавистные энка.

— Я начал играть на гитаре ещё подростком, мечтая стать вторым Джимми Хеном. Но в результате вышел из меня не Хен, а обыкновенный старый хрен.

Услышав эту дешёвую остроту, остальные лабухи смеются, но не от души, не во весь голос, а как-то отрывисто, будто кашляют: «Ха… ха…» Вынужденные на всём экономить, эти люди вечно ходят голодными, и у них просто не хватает сил на эмоции. Из-за этого, видимо, лица их начисто лишены какого бы то ни было выражения и напоминают маску, у которой двигаются только губы. После разговора с ними желание выходить на сцену улетучивается. С этим надо что-то делать, ребята!

— Мы не можем без шуток, иначе совсем беда, — бормочет барабанщик, ветеран ансамбля.

Где-то я уже слышала эти слова. Ну да, конечно! Их любят повторять рабочие из бригады моего дорогого Мистера Уайлда. Каждый раз, принося ему на стройку что-нибудь перекусить, я слышу эту самую фразу. Так вот оно что? Значит, играть в ансамбле для этих людей — такое же безрадостное занятие, как рытьё котлована? В таком случае им можно посочувствовать..

— Фирма «Кинк рэкордз» представляет! Золотое шоу Ринки Кадзуки!! — объявляет конферансье под приглушённую дробь барабана. Затем вступают духовые инструменты и ансамбль «Нью Горджес Тауэрс» в составе двенадцати человек под управлением Тэрудзи Ёсинами исполняет нечто вроде увертюры. Эту мелодию они играют каждый раз в начале представления, внося в него привкус дешёвой помпы, как, впрочем, и должно быть в кабаре.

Средний возраст музыкантов — пятьдесят лет. На них небесно-голубого цвета смокинги с бабочкой и белые лакированные штиблеты. Длинные волосы, плохо гармонирующие с их потрёпанными физиономиями, — не столько дань моде, сколько привычка, унаследованная от тех времён, когда инструментальные группы переживали период своего расцвета.

По мере того как музыканты исторгают из своих инструментов звуки, которым могла бы позавидовать любая стройка, их лица приобретают всё более серьёзное выражение. В какое-то мгновение эта какофония становится глуше, как во время шаманского обряда, но потом неожиданно вступают трубы, и вверх взмывает бравурная мелодия.

Затем всё стихает, лишь мелкая барабанная дробь (дзу-та-та-та-та-та…) разносится по залу, погружая его в атмосферу напряжённого ожидания, словно сейчас должны объявить имя лауреата Всеяпонской премии звукозаписи. В данном случае это — всего лишь ненужная условность, однако публика заинтригована, и разговоры за столиками ненадолго смолкают. И вот тогда сквозь монотонный грохот барабана, словно хрупкий росток, пробиваются какие-то новые звуки, чтобы затем, подобно внезапно раскрывшемуся бутону, взорваться мощным заключительным аккордом.

Всё. Наконец-то! Слушая за кулисами это музыкальное вступление (интересно, какой монстр должен выползти на сцену после таких звуков?), я успела порядком утомиться. Но надо взять себя в руки.

— Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Ринка Кадзуки. Как вы думаете, какими иероглифами записывается моя фамилия?

Похоже, меня совсем не слышно. Микрофон включён на минимальную мощность. Это — обычное дело, и всё же я немного падаю духом.

В условиях экономического спада, наступившего в эпоху Хэйсэй, многие кабаре позакрывались, а те, которым всё-таки удалось удержаться на плаву, стараются в целях экономии свести к минимуму расходы на проведение эстрадных шоу. Теперь они уже не имеют возможности приглашать звёзд вроде Ёсими Тэндо или Такаси Хосокавы. Разумеется, от этого безвестные певцы вроде меня только выиграли, но и наши концерты для устроителей — сплошная обуза. Однако если заведение официально зарегистрировано как кабаре, а не пивная или бар, оно обязано оборудовать площадку для танцев и держать эстрадный ансамбль, играющий «вживую». Следовательно, хочешь не хочешь, им приходится устраивать шоу, пусть и по самому скромному разряду.

К оркестрантам здесь относятся как к нахлебникам. Отведённая для них артистическая представляет собой тесную каморку, где они едят свои дешёвые бэнто в обществе мышей и тараканов, которые шастают у них прямо под ногами. Гримёрка для певцов выглядит не лучше: это такая же клетушка, где нет ничего, кроме раздолбанного драного дивана и телевизора с треснувшим экраном, которым давно уже пора на свалку.

А вдобавок ещё и микрофон не включён, как положено. Похоже, в последнее время становится всё больше посетителей, которым докучает громкое пение со сцены. К тому же в результате повального увлечения караоке утвердилось новое представление о песне: для многих песня — это не то, что слушают, а то, что поют сами.

Но я так просто не сдамся. В конце концов, на кон поставлен мой заработок. Те самые чаевые, которые для меня дороже любого гонорара.

Как-никак, я — бывшая хостесса. Кое-какой опыт у меня всё же имеется. Я смотрю со сцены в зал. На гостей. Их спутниц. Официантов. Осветителей. Акустиков. Когда-то я сама работала в кабаре и до тонкостей изучила все их мысли и повадки. Ну что ж, посмотрим, кто кого!