— До свидания, — низким шепотом ответил Ватару. Его красивые и добрые глаза посмотрели прямо на меня. Я отвела взгляд.

Выйдя на улицу, Рэйко спросила:

— Кто это был, тот парень?

— Не знаю, — ответила я и сама удивилась своему равнодушному тону. — Какой-то псевдоинтеллигент из университета Тохоку.

— А по-моему ничего, — сказала Рэйко. — Мне больше понравился тот, что сидел с девушкой. А тебе, Кёко, кажется, очень понравился твой сосед? Я почему-то это сразу поняла.

— Да нет, не то чтобы очень, — ответила и громко скомандовала: — Пошли есть рамэн!

Мы втроем направились в нашу любимую забегаловку и, как обычно, заказали себе по чашке лапши, залитой супом мисо. К тому моменту, как я доела свой рамэн, я уже начисто забыла о человеке по имени Ватару.

В то время я больше всего любила курить сигареты марки «Эм-Эф», сейчас их уже не выпускают. У этих сигарет был мятный вкус. Тогда бытовало не слишком правдоподобное мнение, что «мужчины, которые курят сигареты с ментолом, становятся импотентами», поэтому основными потребителями «Эм-Эф» были женщины.

Я начала курить в семнадцать лет и ежедневно выкуривала десять штук. Каждый раз, когда я вдыхала табачный дым, сердце начинало бешено колотиться, грудь сдавливало, а голова шла кругом. Это было похоже на неясное предчувствие близкой смерти. Сейчас у меня возникла забавная мысль, что все мои курящие друзья, вкушая ощущение смерти, успокаивали таким образом свои до предела натянутые нервы. Мне кажется, что тогда мы только и делали, что беспрестанно тянулись за сигаретами, напоминая голодных детей, которые раз за разом запускают руки в коробку со сладостями. Сигарета служила не просто аксессуаром, но и самым эффективным средством усмирения излишней энергии.

Я купила пачку «Эм-Эф» и, спрятав ее в кармане сарафана, отправилась гулять по городу. Это было в конце июня, в дождливый воскресный день. После полудня я вышла из дома, соврав тетке, что мне нужно пойти купить книги для подготовки к вступительным экзаменам. Дел у меня никаких не было, но сидеть без дела я тоже не могла. Укрывшись под зонтом, я бесцельно бродила по улицам. В книжной лавке купила дешевое издание Юкио Мисимы и, сжимая его в руке, пошла гулять дальше.

Май и июнь пролетели, как песчаная буря. Студент, с которым мы познакомились на фестивале антивоенных песен, дал нам ключи от комнаты стачечного комитета филфака университета Тохоку. Там мы напечатали свои листовки. Ранним утром листовки были тайком принесены в школу и разложены под партами. К несчастью, некоторые учителя их обнаружили и изъяли около половины тиража, но другая половина все-таки попала в руки учеников. Учителя, конечно, подняли шум, но чем больше они возмущались, тем больше это распаляло школьников.

В захваченном нами спортивном зале было созвано экстренное школьное собрание. Джули выступала с пламенной речью, а мы с Рэйко и другими членами комитета сдерживали натиск пытающихся ворваться учителей, соорудив перед входом баррикаду из нагромождения столов и стульев.

В зале царило возбуждение, но мы сохраняли спокойствие. Надо отдать должное Джули, которая произнесла превосходную речь. Я до сих пор вспоминаю, как она стояла на трибуне, сжимая в руке маленький микрофон, и что-то вещала толпе рассевшихся рядами однокашников. Она была спокойна, конкретна и при этом весьма убедительна. Джули не демонстрировала аудитории свои слабые стороны, была исполнена уверенности в себе и, самое главное, настолько логична, что не придерешься.

Через два-три дня после собрания директор школы сочинил письмо моему отцу в Токио. Тот немедленно позвонил тетке, позвал меня к телефону и отругал на чем свет стоит. Орал, что я ему больше не дочь… А я только сказала: «Очень хорошо». Тут уже тетка, которая все это в сторонке слушала, выхватила трубку и серьезно заявила отцу, что это наверняка какое-то недоразумение. Не может наша Кёко быть замешанной в таком деле.

Потом из трубки послышался голос матери. Три взрослых человека долго переговаривались, вырывая друг у друга телефон в Токио и в Сэндае. Я встала и пошла к себе в комнату. Поставила на проигрыватель пластинку. Тетка стучалась ко мне в дверь, но я не открыла. Просто не хотелось ни с кем разговаривать.

Страсти, бушевавшие на школьном собрании, до обидного быстро сошли на нет. Для нас с Джули все закончилось отстранением от уроков на три дня. Но все эти три дня мы нарочно приходили в школу в обычной одежде, и пока у других учеников шли занятия, сидели на лавочке в школьном саду, уставившись в небо. Некоторые учителя, глядя на нас, хмурили брови, но ничего не говорили. На большой перемене Рэйко покупала для нас в ларьке сэндвичи с отбивными котлетами и апельсиновый сок. Подкрепившись, мы продолжали пялиться ввысь, пока не заканчивались уроки.

Как мне кажется, пятнадцатое июня[22] — день, когда меня покалечили во время уличной демонстрации, тоже имеет не последнее отношение к цепи описываемых событий. К тому времени я уже полных два месяца не занималась ни чем, что хотя бы отдаленно напоминало бы подготовку к вступительным экзаменам. Пожалуй, именно из-за такого душевного состояния, близкого к абсолютному безразличию, я и оказалась в ситуации, которая могла стоить мне жизни.

Все произошло, когда мы после завершения демонстрации хором исполняли «Интернационал». Внезапно послышался пронзительный лязгающий звук, и на нас обрушился штурмовой отряд полиции. Стоявший рядом студент крикнул мне: «Беги!» — и подтолкнул меня в спину. Я кинулась бежать, как ошалелая. Брызнула кровь, послышались чьи-то стоны. Оглянувшись, я увидела, что студент, который только что крикнул мне «Беги!», сидит на корточках с разбитой головой, а изо рта у него стекает алая струйка.

В следующее мгновение я потеряла равновесие и, запнувшись о чью-то ногу, полетела на землю. Прежде чем я смогла что-либо понять, я уже лежала под грудой тел, которые продолжали валиться сверху, словно костяшки домино.

Я съежилась и тряслась от страха, боясь, что меня арестуют, или что я вот так прямо здесь погибну. В тот момент я была всего лишь маленькой беззащитной девочкой. Перед глазами мелькали ботинки студентов, которые с невероятной скоростью в спешке разбегались кто куда. Виднелись дюралюминиевые щиты полиции. А за всеми этими ботинками, щитами и брызгами крови я увидела город и лоскуты синего неба. На глаза навернулись слезы, и я разрыдалась во весь голос.

Боль в спине и руке долго не проходила. Я уже думала, что наверняка сломала себе какую-то кость. Но больше, чем боли, меня пугало то, что тетка обо всем узнает. Конечно, дело было не в тетке, а в том, что она могла доложить обо мне отцу.

Я заперлась в своей комнате, сделав вид, что собираюсь позаниматься, а сама, пересиливая боль, корчилась в муках на кровати. На следующий день Джули привела меня к школьной медсестре. Сестра, как увидела ссадины у меня на спине и на руках, так у нее чуть глаза не повылазили. Ну мы с Джули наврали, как будто я упала, и даже улыбались при этом.

На вывихнутый локоть сестра наклеила охлаждающий пластырь и еще дала болеутоляющую таблетку. Как только она отвернулась, Джули стащила еще штук десять этих таблеток и засунула их мне в карман школьной формы.

Измазанную кровью блузку я разрезала на мелкие кусочки и сожгла в саду вместе с другим мусором, так чтобы тетка ничего не заметила. И только тогда я почувствовала, как сильно я устала.

После этого я не ходила даже на те демонстрации, на которых раньше бывала неоднократно. Страх был настолько велик, что я убегала, стоило мне услышать само слово «демонстрация». Как выяснилось, я была просто дерзкой девчонкой, просто упрямой трусихой, которая только и умеет с умным видом рассуждать о том, чего на самом деле не понимает. Возможно, я это всегда подспудно осознавала, только не хватало смелости честно себе признаться. Ну да ничего не поделаешь. К чему еще могла в итоге прийти девочка, которой по большому счету наплевать, что станет с этими вьетнамами и договорами безопасности. Так что я не особенно переживала.