Можно ли в таком случае сказать, что моей первой любовью был Ватару Домото? На этот счет у меня тоже есть сомнения. Но причину этих сомнений я объяснить не могу.

По крайней мере мое чувство к Ватару не было чем-то таким, обернутым в нежно-розовые шелка, что обычно называют первой любовью. Да какие там шелка! Общаясь с Ватару, я, наоборот, чувствовала, что твердею, словно сталь. Веди я себя, как шелковая — быть бы мне изодранной в клочья.

В середине июля, по окончании сезона дождей, меня впервые пригласили в дом, который снимал Юноскэ, и где вместе с ним в то время жил Ватару. Недалеко от теткиного дома в четвертом северном квартале я села на автобус и с одной пересадкой доехала до храма Риннодзи в районе Китаяма. Дело было в субботу, около трех часов пополудни.

Казалось, что безжалостное летнее солнце, скрытое плотными облаками, только и ждет удобного момента, чтобы разметать эти облака и засиять в полную силу. У Ватару, встречавшего меня на остановке, на лбу поблескивали капельки пота. На нем была надета голубая с серым футболка в обтяжку и брюки белого оттенка, которые придавали ему еще более взрослый вид.

Взглянув на меня, он молча улыбнулся, и мы пошли вперед. Шагая плечом к плечу, мы поднялись вверх по дороге, идущей вдоль храмовой ограды. По пути зашли в винную лавку. Ватару купил по три бутылки Колы и пива, а я взяла две плитки миндального шоколада «Фудзия» в виде сердечек. «Ты любишь шоколад?» — спросил Ватару. Я кивнула. Он посмотрел на меня почти болезненным, прозрачным взглядом.

Место было тихим. Зелень деревьев, окружавших примыкающее к храму кладбище, слепила глаза. На склоне притулилось несколько мелких обветшавших лавчонок, торгующих не пойми чем. В лавках стояла мертвая тишина, без каких-либо признаков жизни.

— Хорошее место, — сказала я. Ватару кивнул. — А Юноскэ-сан сегодня дома?

— Дома.

— У него сегодня не было свидания с Эмой?

— Эма тоже пришла. Они сейчас в комнате слушают пластинки.

— Понятно, — сказала я, стараясь придать своему голосу беззаботные интонации. Я не хотела давать ему понять, что разочарована присутствием Эмы.

— Эма давно хотела встретиться с тобой.

— Я тоже.

— Ну вот и ладненько.

По правде говоря, я не хотела встречаться ни с Эмой, ни с Юноскэ. Будь моя воля, я бы провела время в доме Юноскэ наедине с Ватару. Но даже если бы я ему сказала о своем желании, он ведь не стал бы выгонять Юноскэ с Эмой. Нынешняя встреча с Ватару была четвертой по счету, и пока не существовало ни единой причины, по которой он решился бы выпроводить своих друзей только для того, чтобы мы с ним остались вдвоем.

Во время наших прошлых встреч Ватару каждый раз вел себя по-разному. Он либо много и оживленно болтал, либо погружался в молчание, словно глубоко размышляя о чем-то. В тот день он тоже был скорее немногословен. Идя рядом с Ватару и слушая его односложные ответы на мои вопросы, я внезапно увидела старую глинобитную ограду, наподобие тех, что раньше окружали самурайские усадьбы, и от неожиданности растерялась.

— Это дом хозяина нашего жилья, господина Андо. Он вроде бы какой-то дальний родственник отца Юноскэ. Господин Андо — зубной врач. Вон его клиника. Ватару показал пальцем на то место, где ограда прерывалась и переходила в фасад одноэтажного строения с вывеской «Стоматолог Андо». Получалось, что один хозяин занял под свой дом и клинику землю на протяжении целого квартала. Здание зубоврачебной клиники было покрыто банальной штукатуркой и ничем особенным не выделялось. Зато роскошь, с которой была оформлена усадьба, поражала воображение.

По ту сторону низкой глинобитной ограды раскинулись густые кроны пышно разросшихся деревьев. От бесстворчатых ворот ко входу в дом плавной дугой протянулась тропинка, вымощенная камнями, красиво поросшими лиственным мхом. Глядя на усадьбу с улицы, трудно было даже представить ее истинные размеры.

— Шикарный домина, — восхищенно выдохнула я. — Даже не думала, что вы квартируете в таком роскошном месте.

— Ну мы-то живем не в главной усадьбе. Пойдем, там есть еще один вход. Лучше войти с него. Так нас, во-первых, не увидят хозяева, а, во-вторых, до нашего флигеля оттуда ближе.

Пытаясь не отстать от стремительно пошагавшего вперед Ватару, я спросила:

— А сколько человек живет в главной усадьбе?

— Сам врач с женой. С ними старенький дедушка. Да еще приходящая экономка, вот и все.

— А дети? Неужели их всего трое в таком огромном доме?

— Вроде бы есть сын, но он работает в Токио и приезжает очень редко. На самом деле мы почти не встречаемся с господином Андо и его домочадцами. Особенно незачем. Гляди, вот отсюда мы и войдем.

Между оградой и клиникой виднелась узенькая тропка, по которой с трудом мог пройти один человек. Ватару первым пошел по этой тропинке и, дойдя до живой изгороди, усыпанной свежей листвой, легко протиснулся в еле заметную щель.

— Мы так часто здесь ходим, что уже проделали дыру. Давай, пролезай! — Ватару протянул мне свою ладонь.

Я вытянула вперед руку и, скорее символически, удерживая его ладонь, перескочила на другую сторону живой изгороди. Рука Ватару была сухой и казалась такой тонкой, что ее было боязно сжимать.

За изгородью, в окружении бамбуковых деревьев открывался сад, буйно поросший давно не стриженной травой. Сад располагался с тыльной стороны главной усадьбы. Назвать его ухоженным нельзя было даже из вежливости, однако определенная элегантность в нем все же присутствовала: посреди густых насаждений лежало несколько больших камней, кое-где прикрытых зарослями папоротника. Бамбук и живая изгородь препятствовали проникновению солнечного света, поэтому на земле то и дело проглядывали островки густого мха. На ветках деревьев раскинулось несколько искусно сплетенных паучьих сетей, которые покачивались в лучах солнца, словно круглые шелковые гобелены.

Возле моего уха запищали комары. Отгоняя их рукой, я пошла за Ватару по извилистой тропинке, выложенной плоскими камнями.

Откуда-то доносилась песня группы «Роллинг Стоунз» «Сатисфекшн». Музыка была негромкой, но и не сказать, чтобы еле слышной. Густой низкий голос Мика Джаггера будто расползался по застывшему в тишине саду. Я посмотрела вперед.

За высокой бамбуковой рощицей неожиданно показалось маленькое строение в японском стиле. Это был отдельно стоящий чайный домик. Домик был довольно ветхий: краска на стенах кое-где облупилась; дерево, из которого он был построен, почернело. Отполированные ветром и снегом годичные кольца напоминали глаза мифического вепря.

Низко нагнувшись, Ватару отодвинул крошечную дощатую дверь[25]: «Осторожно, не ударься головой. Обувь снимай здесь».

На камне перед входом, где оставляли обувь, стояли мужские кроссовки и коричневые женские туфли-лодочки. Стряхивая пальцами пот с кончика носа, я наблюдала, как Ватару протискивается в узкий лаз.

Тогда я ровным счетом ничего не понимала в чайной церемонии, и только повзрослев, узнала, почему вход в чайный домик делают таким маленьким. Оказывается, этот вход призван отделять внутреннее пространство домика от нашего суетного мира. Пробираясь через тесное отверстие, человек прощается со всем мирским. В этом смысле вход в домик, где жил Юноскэ, и в самом деле был тоннелем, ведущим в другую реальность.

Бессчетное количество раз доводилось мне потом протискиваться к ним в комнату через этот лаз, и каждый раз я ощущала какое-то подобие страха. С одной стороны, я боялась встретиться там с притаившимися монстрами, а с другой — мечтала поскорее оказаться внутри.

Двадцать лет прошло с тех пор, но и сейчас я могу ощутить тот давний страх, как будто все это было вчера. Могу представить зияющую чернотой квадратную дыру на углу обветшавшего чайного домика и шелест бамбуковых листьев — прощальный привет от этого мира, который я слышала каждый раз, когда стояла перед этой дырой и, согнувшись в три погибели, собиралась залезть внутрь.