Его слова доносились откуда-то издалека. В ушах шумело, голос Ватару набатом отдавался в голове. Наверное, это приступ анемии, подумала я. Сделав глубокий вдох, я сжала пальцами лоб. Ноги подкашивались, меня мутило. Ватару тихо вошел в прихожую и подхватил меня под локоть, но я безжалостно сбросила его руку.

Нахмурив брови и поигрывая желваками, он смотрел на меня. Капли дождя ровными струйками стекали по его вискам.

— Выслушай меня, — сказал он. — Пожалуйста.

«Держи себя в руках, — сказала я сама себе. — Если ты сломаешься, будешь выглядеть, как полное ничтожество. Это не просто разрыв с любимым. Это гораздо хуже. Настолько хуже, что и представить невозможно».

Мне вспомнилась одна песня Саймона и Гарфанкела. «Ай эм э рок». Я — скала… Вот и я теперь — скала…

Я хотела замкнуться и стать неприступной, как скала. Не удивляться ничему, что он мне скажет. Не реагировать на его действия. Просто вести себя, подобно каменной глыбе. Я совсем не была уверена, что у меня это получится, но мне казалось, что самое главное при этом ничего не говорить. Потому что, как только я чего-нибудь скажу, мой разум утонет в потоке уродливых слов, и я навсегда перестану себя уважать.

Я молча встала, принесла из умывальника белое полотенце и подала его Ватару. Даже не помню, был ли у него тогда с собой зонтик. Во всяком случае Ватару был абсолютно мокрый. Однако, взяв полотенце, он не стал им вытираться.

— Я войду? — спросил он. Я кивнула и освободила ему путь.

Ватару вошел в мою комнату. Я как вкопанная замерла посреди комнаты, не обращая внимания на неприбранную кровать, полотенце, что валялось на полу, и на распахнутый шкаф для одежды, и даже забыв, что молния на моем платье так и осталась наполовину незастегнутой.

В изнеможении свесив руки, будто под гнетом смертельной усталости, Ватару повернулся ко мне. В комнате повисло удушающее молчание. Наверняка это какая-то шутка, подумала я. Дикая, нелепая шутка. Анекдот. Наверняка мы после этого расхохочемся, обнимемся, поцелуемся и, как прежде, начнем кувыркаться на кровати.

Но Ватару не засмеялся. Не состроил клоунскую гримасу и не сказал: «Здорово мы тебя провели!» Один его вид уже вызывал острую жалость. Плечи тяжело вздымались. Он бросил на меня взгляд, пронизанный такой глубокой печалью, что, казалось, еще секунда и он заплачет.

— Не думал, что мне когда-нибудь придется об этом говорить. Да еще и с тобой…

Встретив мое молчание, он несколько мгновений пристально смотрел на меня, а потом обеими руками схватил себя за волосы. В этом жесте не было наигранности. Даже со стороны было заметно, в каком глубоком смятении и отчаянии он пребывает.

Я предчувствовала, что за этим последует долгий… до жути долгий рассказ. Ну почему люди всегда так стремятся услышать даже то, что им больше всего не хочется слышать? Даже если понимают, что, услышав это, они уже никогда не смогут жить, как раньше? Понимают, и все равно хотят знать.

Так и я очень хотела узнать то, что мне лучше было бы не знать. Это все равно как стоять перед гадалкой, которая прославилась тем, что может точно определить, когда человек умрет. Вроде и боязно, и хочется все бросить и убежать, но, с другой стороны, узнать, что тебе хотят сказать, намного честнее, чем оставаться в трусливом неведении.

Ватару предложил мне где-нибудь присесть, а сам, как был в мокрой одежде, опустился на кровать. Я примостилась на полу, облокотившись на стереопроигрыватель. Незастегнутая молния на платье холодной змейкой прижалась к спине и впилась в покрытую потом кожу.

Сначала Ватару долго-долго молчал. Его молчание было настолько долгим, что в какой-то момент я засомневалась, не уснул ли он.

Не в силах больше терпеть, я подняла голову, и в ту же секунду он заговорил.

— Тебе, наверное, в это трудно поверить… — начал Ватару.

Он сидел на кровати и смотрел на меня. Его лицо, видимое лишь краем глаза, маячило в стороне неясной черной тенью. Я уставила взгляд прямо перед собой, рассматривая чернильное пятно на обоях.

— Я… люблю Юноскэ. А он меня… В общем, мы с ним…

Я тихо прикрыла глаза и под опущенными веками повращала глазными яблоками. В глубине сознания, отказывавшегося принимать реальность происходящего, я лихорадочно обдумывала, как мне нужно реагировать на это бредовое признание. Но ничего путного не надумала.

— Мне трудно объяснить. Я толком не знаю, как это произошло, но это произошло. И как бы я ни старался, я уже не мог расстаться с Юноскэ… И он со мной тоже.

Мои глаза переполнились слезами, и я почувствовала, как горячие капли побежали по щекам.

— Кёко, — сказал Ватару, — не плачь, пожалуйста. Я не смогу говорить, если ты будешь плакать.

Я открыла глаза и, шмыгая носом, помотала головой.

— Не понимаю, — сказала я. — Ничего не понимаю. Ватару-сан, значит, ты с самого начала ничего ко мне не испытывал? Зачем же ты тогда…

Барабанивший по окнам ливень немного утих. В промежутках между порывами ветра в комнате повисала всепоглощающая тишина, и тогда было слышно, как под Ватару натужно поскрипывает кровать.

— Я полюбил тебя, Кёко. Правда. Я полюбил тебя и люблю до сих пор.

— Не понимаю, — снова повторила я. Потом еще раз, и еще. Я готова была повторять это слово до бесконечности. К глазам вновь подступили слезы, в горле появилась дрожь, голова пошла кругом. — Что это значит — ты любишь мужчину? И если ты любишь мужчину, как ты мог полюбить меня, женщину?

— В том-то и дело, что я не знаю ответа на этот вопрос. Хотел бы знать, но это слишком трудно. Я и сам теряюсь и не понимаю, как это объяснить. Никогда не понимал. Никогда. С тех пор, как познакомился с тобой. Но одно я знаю точно. Я люблю тебя. Люблю и ничего не могу с собой сделать. Я пытался уйти от Юноскэ. Правда. Думал, что никаких отношений у меня с ним уже не будет. Как бы сильно я его ни любил, я не мог совмещать это с чувствами, которые испытывал к тебе. Поэтому…

— А я ждала тебя. Сделала подливу «карри», — всхлипывая, сказала я. — Туалет вот помыла, постелила скатерть. Я как на крыльях летала — первый раз мы будем вместе всю ночь! А ты все не идешь и не идешь. Я так волновалась, думала, что с тобой что-то случилось. Подумала, что надо спросить у Юноскэ, он что-нибудь знает. Вот я и помчалась в Китаяму. А в домике горела свечка. Я подумала: наверное, электричества нету. Я не подглядывала. Просто хотела заглянуть и поздороваться. С Юноскэ и с Эмой. Думала, что они-то точно там, в домике. Ну вот… и увидела, — словно ребенок, в голос зарыдала я. Мне было наплевать, что в такие моменты на моем лице появлялась некрасивая гримаса. Сквозь слезы я продолжила: — Юноскэ был… не с Эмой. Он был с тобой!

Я снова вспомнила Ватару, стоящего на четвереньках посреди чайного домика. Вспомнила его тяжелое дыхание и блуждающий в пространстве взгляд. Вспомнила его глаза, наполненные одновременно болью и экстазом.

В ту пору мои познания в сексе были большей частью теоретическими, а о половых отклонениях я и вовсе ничего не знала. Но в тот момент я неожиданно вспомнила услышанное в каком-то фильме слово «содомия». Содомия. Я даже не знала, как это будет по-японски. Но значение этого слова мне было понятно. Отчетливо и до омерзения понятно.

— Ты будешь презирать меня, — тихо произнес Ватару. — Я понимаю. Но я хочу, чтобы ты знала, почему сегодня вечером я нарушил свое обещание. За этим я и пришел. Ты, наверное, решишь, что я пытаюсь оправдаться, и начнешь презирать меня еще больше. Это уж как ты хочешь. Я все равно буду говорить и хочу, чтобы ты меня выслушала. Можешь думать обо мне все что угодно, но мне обязательно нужно рассказать об этом, именно тебе.

Я высморкалась и внимательно посмотрела на Ватару. Его пересохшие губы казались такими же белыми, как кожа на лице. Он слегка покивал головой, как будто сам с собой в чем-то соглашался, и полуприкрыл глаза.

Луч света от настольной лампы придавал его лицу глубокие рельефные очертания. У него было красивое лицо и красивое выражение лица. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы у мужчины было такое красивое выражение лица. Это была кристально чистая, бесполая красота, которую невозможно было описать приземленными понятиями мужественности, внутренней силы или сексуальной привлекательности. Он был похож на мыслящую скульптуру, на портрет, нарисованный тончайшими оттенками света.