Сестренка очень переживала, что ее любимца — ручного попугайчика по имени Пит-тян — из-за переезда пришлось отдать соседям, поэтому, лежа в постели, она только о нем и говорила.

— Послушай, а та тетя не может по ошибке дать Пит-тяну шпинат? У него от шпината животик расстроится. Пит-тян может кушать только птичий корм, или капустку, или травку «пак-хой», или… что еще… мокричник, но только бутончики, а шпинат ему ни в коем случае давать нельзя. Я ей об этом говорила. Только она такая дурная, непременно все забудет. А шпинат…

— Спи уже, — перебила я ее. — Я буду иногда навещать Пит-тяна. И про шпинат еще раз напомню.

Сестра не по-детски серьезно вздохнула и сказала: «Угу». После этого она начала шмыгать носом. Плачет что ли, подумала я, но вскоре все звуки затихли. Я тоже закрыла глаза.

На следующий день после обеда мои родители и сестренка уезжали из Сэндая. В этот день в нарушение всех законов природы выпало много снега. Мы с тетей отправились проводить их до станции. «Береги здоровье!» — сказал мне отец. Похоже, что он переживал из-за вчерашней ссоры, поэтому с самого утра был не по-обычному мягок.

Вместо того чтобы просто кивнуть в ответ, я потребовала у него денег на мелкие расходы. Отец порылся в кармане и дал мне две купюры по тысяче иен. Благодарить его я постеснялась, поэтому сказала только: «Вот разбогатела!» Отец с сожалением взглянул на меня и улыбнулся.

После отправления их экспресса, мы с теткой зашли в буфет на втором этаже отеля «Сэндай» и заказали себе пирожные. Тетка с увлечением расспрашивала меня о школе. Я нагло соврала, что до недавнего времени была председателем комитета по нравственности, и добавила, что каждый день после уроков занимаюсь внеклассной деятельностью, поэтому возвращаться буду поздно.

— Ты, кажется, была в кружке хорового пения?

— Ага.

— И что вы там делаете каждый день?

К тому времени я уже с полгода ничем таким серьезно не занималась, но, придав своему голосу как можно больше правдоподобия, ответила:

— Да, разные вещи. Репетируем концерты, тренируем вокал. Я возглавляю группу сопрано. Мы даже по воскресеньям иногда занимаемся. Преподаватель, который нами руководит, он такой энтузиаст!

— А твоя учеба не пострадает от столь интенсивных занятий в кружке?

— Не думаю. До сих пор ведь все было в порядке.

— И все же, сколько бы у тебя ни было внеклассной деятельности, я прошу приходить домой к назначенному часу. Поняла?

— Не беспокойтесь, тетя, — ответила я и спросила, что будет, если когда-нибудь я не успею вернуться вовремя. Тетка сверкнула из-под очков маленькими глазками и выпалила короткий, будто заранее заготовленный ответ:

— Не впущу.

— Не впустите? И где же я тогда буду спать? Я могу пойти ночевать к какой-нибудь подружке?

— Что за чушь! Не хватало тебе еще бродяжничать. У меня в саду есть маленький сарайчик. В нем сейчас Могу живет, как будто это его собачья будка. Вот в этом сарайчике я буду тебя запирать на замок.

Я прыснула от смеха, хотя про себя обиделась.

— Ну, тетя! Я уже не маленькая девочка. Хорошо, но на замок-то зачем? Я и так могу спать в этом сарайчике. Хотите, я каждый день буду там спать?

— Ой, какие мы смелые, — необычно серьезным голосом сказала тетка и придвинулась ко мне поближе. — Ведь ты же ничего не знаешь об этом сарайчике.

— А что я должна знать?

Тетка многозначительно усмехнулась и сказала:

— Ладно, теперь уже можно… Только имей в виду, я никому об этом не рассказывала, даже твоему отцу. Дело в том, что очень давно в этом сарайчике повесилась одна девушка.

Я пренебрежительно засмеялась. Метод, выбранный теткой, показался мне невероятно наивным, нечестным и чересчур глупым.

— Это правда, Кёко-тян, — слегка нахмурилась тетка. По выражению ее лица было видно, что она не шутит. Я почувствовала, как мои руки против воли начинают покрываться гусиной кожей. — Это случилось лет десять тому назад. К тому времени у меня уже почти год жила молодая девушка, родственница моего покойного мужа. Лет ей тогда было примерно как тебе. Она провалила вступительные экзамены в университет Тохоку и готовилась поступать второй раз. Нервы не выдержали, и однажды утром она повесилась в том самом сарайчике.

Тетка добавила, что дело было зимой. Стоял такой ужасный холод, что даже слюна, стекавшая изо рта у мертвой девушки, превратилась в лед.

Меня начала бить мелкая дрожь, но я не уступала:

— Но если это правда, отчего же вы по-прежнему используете этот сарайчик? Собаку туда поселили… Разве вам не противно?

— Я думала его снести, но сразу после того случая заболела и легла в больницу. Поначалу я переживала из-за этого сарайчика, но в итоге руки так и не дошли. А когда завела Могу, то решила — пусть это будет его домик. Мне показалось, что он сможет утешить дух той девушки.

Я с трудом выдавила из себя подобие радостной улыбки.

— Ничего страшного, тетя. Сарайчиком, где кто-то повесился, меня не испугаешь, даже если я окажусь там взаперти.

— Ты уверена? — недоверчиво спросила тетка. — И все же лучше будет, если тебе не придется провести там ни одной ночи. Для этого нужно всего лишь возвращаться вовремя.

Это был первый и последний раз, когда мы с теткой говорили на эту тему. После ни я, ни она никогда не заговаривали о девушке, что удавилась в сарайчике. Я до сих пор не знаю, правда это была или нет. Конечно, можно было порасспрашивать соседей, которые жили там с незапамятных времен, но тогда мне это даже в голову не пришло.

Время от времени я заходила в этот ставший собачьей будкой сарайчик, чтобы прибраться. Поглядывая на потолок, я иногда думала, на какой же из этих балок повесилась та девушка? Поздним вечером, во тьме потолочные балки напоминали копошащихся во мраке злых духов. Я представляла, что, наверное, умерла бы от страха, если бы увидела свисающий с этих балок труп. Бывало, что от этих мыслей мне внезапно становилось не по себе, и я стремглав убегала. Однако такое случалось редко. При свете дня все балки казались абсолютно одинаковыми, а в ранних сумерках тонкие лучи заходящего солнца, пробиваясь в щели между трухлявыми досками, высвечивали лишь ворсинки собачьей шерсти, летающие вперемешку с пылью.

Теткин дом находился в одном из районов Сэндая под названием «четвертый северный квартал». Дом стоял в самом конце узкого и длинного переулка, образованного вереницей таких же жилых домов, которые были обнесены дощатыми заборами, выкрашенными черной краской. Предметом теткиной гордости был, во-первых, сад, который значительно превосходил по размерам все соседские участки, и, во-вторых, отсутствие шума. Слева от старых, потемневших от времени ворот с решетчатыми створками находилась внутренняя калитка, сделанная из бамбуковых стеблей. За калиткой в окружении деревьев раскинулся сад с газонами и клумбами. Днем, подобно стражу, ревностно исполняющему свой долг, по саду, выискивая кротов и лягушек, носился маленький песик по кличке Могу.

Видимо, раньше, когда был жив теткин муж, их особняк представлял из себя образец утонченной японской архитектуры, но после смерти мужа тетка решила давать частные уроки фортепиано и под это дело перестроила весь дом, превратив его в маленькое строение, в котором эклектически смешались европейские и японские черты. Одноэтажное здание, выкрашенное в бледно-розовый цвет, поражало полным отсутствием индивидуальности, хотя определенный домашний уют в нем все же был.

В доме было шесть комнат: помещение для занятий музыкой со звуконепроницаемыми стенами, за ним следовала застекленная терраса, столовая, теткина спальня, маленькая комнатка размером в четыре с половиной татами, все убранство которой составлял единственный комод из дерева павлонии, гостиная… и все.

Мне выделили гостиную, которая располагалась сбоку от прихожей. Несмотря на название, эта комната уже давно стала неким подобием кладовки, где без разбора громоздились старые вентиляторы, подарочные коробки из-под напитка «Кальпис»[12] и прочая дребедень, поэтому тетка сказала, что будет только рада, если я займу эту комнату.