— Запевай!
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступаает!
Сорока, сидевшая на ветке, срывается и улетает, испугавшись наших нестройных воплей.
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не жела-а‑ет!
Я подтягиваю, путаясь в словах. К концу песни мы как раз выходим на трассу. Из головы постепенно исчезают все мысли, остаётся только чувство ватных ног, да автомат бьёт прикладом по заднице, не давая отрубиться окончательно.
Красная пыль
16.09.37
Киплинг прав: в аду нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей. Достаточно одной пыли. Красная пыль была везде: она скрипела на зубах, забивалась в любую щель и намертво въедалась в одежду. После первых же километров грунтовки мой УАЗик из белого становился светло-кирпичным. Ничего не поделаешь, сухой сезон. Добро пожаловать в Африку.
До Солвези, ближайшего зачатка цивилизации, оставалось ещё шестьдесят километров. Мне надлежало получить на складе бухту оптокабеля, а в госпитале — новую канистру спирта. На добрый медицинский спирт у негров можно выменять что угодно, от интервью до живой курицы, и мы этим нагло пользуемся.
Я проезжаю мимо остовов тридцатитонных TEREXов, застывших на краю карьера, как мёртвые киты. Мимо экскаватора, бессильно склонившего шею в земном поклоне равнодушному богу. Подождите, родные, мы доберёмся и до вас. А пока ребята из геологоразведки решили «потыкать веточкой» шахту Лумвана, очень надеясь успеть до дождей.
А я каждые три-четыре дня глотаю пыль, подменяя водителя: тот поймал особо злобную дизентерию и улетел в Кабве на санитарном автожире. Добрался что кум королю: для «Мухи» нет ни колдобин, ни пыли, ни даже воздушных ям. Я кручу баранку, слушаю урчание дизеля, и радуюсь, что у меня машина с мягким верхом, наезжая на очередную кочку. До Солвези ещё больше часа…
Госпиталь Советского Красного Креста стоял на отшибе, рядом с маленькой рощицей. Двухэтажная коробка основного блока да флигель-полусфера, где врачи оставались ночевать, если некогда было ехать домой. Дальше шли облупившиеся лачуги, огороды, а за ними, насколько видел глаз, тянулась красно-рыжая степь, поросшая засохшей травой и кустами. Нераспаханный африканский буш.
Доктор Роговский, исправно пополнявший наши запасы, укатил в Лусаку, готовить курсы для местных санитаров. «Зайдите к Ире» — вот и всё, что он успел нам отписать.
Экран со списком персонала, как и в любой советской больнице, висел на первом этаже, сразу напротив входа. Ирина Волынина, фельдшер-ассистент, кабинет 202. Имя было подсвечено красным, но я не обратил на это внимания.
Я поднялся на второй этаж, нашёл нужную дверь и постучал. Примерно через полминуты мне открыла девушка, закутанная, словно мумия. Между колпаком и маской виднелась только пара зелёных глаз да вопросительно поднятые брови.
— Прощу прощения, видимо, я не вовремя.
— Мы скоро закончим, подождите внизу.
Ира вышла минут через пятнадцать. Вместо операционной робы, заляпанной красным и жёлтым, на ней был белый халат, застёгнутый на все пуговицы, несмотря на жару.
— Курт Ланге. Для своих — просто Курт.
— Ира. Для своих — она покосилась на очередь к регистратуре — Ирина Алексеевна. Чем обязаны?
— Ребята с Лумваны прислали за новой порцией. Дядя Костя сказал зайти к тебе.
— Племяннички… Недавно же приходили? Вы им что, машины заправляете?
— …
— Приходи к восьми сегодня, как у меня смена кончится.
Сейчас не до того, извини. От нас и так половину народа забрали. Я теперь ассистирую, Сашка пробирки крутит — так и живём.
— Много больных?
— А то не видно. Только за утро две ампутации, ладно хоть чистые. Привозят поздно, никакой ингибитор не поможет.
— Главное, они будут жить?
— Жить будут. Знать бы ещё, на что жить…
— Проживут, с нашей помощью — мне хотелось хоть чемто её ободрить
— …
— Что-то ты совсем загрустила. Вечером сделаю тебе маленький сюрприз в честь приятного знакомства.
— Господи, у нас и так каждый день одни сюрпризы.
Каждый второй с букетом, каждый пятый вообще на позитиве — холодное личико скривилось, словно от зубной боли — Что задумал?
— Такую девушку сам бог велел пригласить в кино. В этих краях есть неплохой кинозал, о котором не все знают — по субботам зал закрывался, но за сходную цену Мозесмеханик дал бы мне ключи: русским здесь верили на слово.
— Там же по-английски?
— Специально для тебя сегодняшний фильм будет на русском — я попытался изобразить самую обаятельную улыбку, какую только мог.
— Веди, кавалер. Если не понравится — ничего вам больше не дадим — она нервно усмехнулась, но, одёрнув себя, снова насупилась и пошла обратно к лестнице.
Мы сидели в центре крошечного зала и смотрели «Апельсиновый день». Если утром она была снежной королевой, то теперь корка льда как будто растаяла. Халат заменило разноцветное платье, а волосы, раньше стянутые медицинской резинкой, рассыпались по её плечам. Под конец фильма она взяла меня за руку, а потом — положила голову мне на плечо и… тихо заснула. Выключив проектор, я осторожно перенёс её на диван, стоящий сзади кресел, и укрыл курткой, а сам — достал из машины свёрнутый матрас и плюхнулся рядом, прямо на полу.
Что-то случилось — это я понял, ещё подъезжая к бомо. На взлётке, развернув винты кверху, стояли два наших К‑16, а съезд на трассу преграждал усиленный пост полиции. Из сбивчивой тарабарщины полицейских я смог понять только «хоспитал».
Главный корпус стоял на своём месте, но от полусферы жилого блока осталась только передняя стенка: из белой с красным крестом она стала жёлто-бурой. Бельмо выбитого окна смотрело на рощицу, откуда и прилетела термобарическая смерть. На парковой скамейке сидел Роговский — почему-то без своей шляпы. На мой вопрос об Ире он молча протянул мне фляжку. Я пил из неё, и мир становился серым, как будто кто-то выкрутил насыщенность в ноль.
Через пару минут ко мне подошёл солдат из оцепления: он вырвал у меня фотоаппарат и с каким-то остервенением стал снимать, обходя площадку кругами. А потом мир выключился. Остался только запах солярки и жжёного пластика, в котором мне чудилась вонь палёного мяса.
Интерлюдия
За полученные материалы, в том числе фотографии того солдата, меня наградили премией Полевого. Второй степени. Я слушал речи ребят, которых награждали вместе со мной — умные, искренние, попадающие в тему — и прокручивал в уме свою. Назвали и моё имя. Я пожал руку главреду СовНов'а, взял конверт с сертификатами и подошёл к микрофону. В этот момент любые слова показались мне лишними. В конце концов, это всего лишь слова.
— Спасибо — я развернулся и прошагал на своё место.
— Тебе в RedChan приглашают. Пойдёшь?
— Моё место там, в Африке. Север для меня вреден.
— Нам всем место в Африке — эту фразу я не понял, но переспрашивать не хотелось. — Надоест разъезжать или остепениться решишь — дай знать. Хомут найдётся, была бы шея.
С тех пор я так и не остепенился: сменилось целое поколение, а я продолжал ездить в командировки. А в перерывах — учить щеглов из новых наборов своей нехитрой науке.
Наверное, мы неплохо делали своё дело, если в сороковом году ОКНШ разразился Актом о защите медиапространства. Печально известным MSPA, что превращал «журналистов вероятного противника в зоне боевых действий» (то есть нас) в цели высшего приоритета, чем собственно «враждебные элементы». Акт снова и снова объявляли фальшивкой, а мы снова и снова испытывали фальшивку на себе.