— Эй, ты живой? — испуганно прошептала Ольга и дотронулась до моей щеки. — Позвать врача?

Я заставил себя улыбнуться и пожаловался:

— Мне еще нельзя смеяться.

— Конечно, — облегченно согласилась Ольга и начала возиться с капельницей.

Вставив мне в вену иглу и закрепив ее двумя полосками пластыря, она, как бы извиняясь, посетовала:

— Мне надо идти. Работы невпроворот. А ты поспи. Там, в лекарстве, — она кивнула на стойку — снотворное. Если эти герои будут мешать, посылай их подальше. Насколько я в ваших делах понимаю, тебя сразу послушают. А я потом подойду. — И, уже обращаясь к Ворсистому, громко распорядилась: — Ворсиков, пригляди-ка за капельницей. И следи, чтоб никто рядом с Разиным не крутился. Пусть отдыхает.

И ушла. А Миха Ворсистый похлопав меня по ноге, радостно сообщил:

— Ща, Коста, все будет ништяк! — И заорал во всю глотку: — Ша, доходяги, закрылись! Слышали, чтоб не мешать? Султан отдыхает! У султана гарем, ему ночью трудиться! А пуза еще не срослась! Нада с этим спешить! Нада поспать… — Он бродил по палате и «наводил порядок». Кого-то пнул, у кого-то что-то забрал. Разогнал всех по кроватям. — …Тихий час! Ша, выключаю свет! Все ништяк, Коста. Спи. Никто ничего…

Я закрыл глаза и, действительно, начал стремительно засыпать. В каком-то сумбурном круговороте закружились вокруг меня бездонное небо, безбрежные луга и могучие леса. И Ангелина. Я пригляделся внимательнее. Нет, это была не Ангелина. У этой девушки были иссиня-черные волосы. Как вороново крыло.

И тут я сообразил, что это Ольга. Девушка, с которой я познакомился меньше часа назад. И вот она мне уже снится. Интере-е-есненько! Что-то уж больно скоро. Такого со мной еще никогда не бывало. Такого со мной не должно быть вообще! Хотя… если принимать во внимание экстремальные условия, в которых я оказался, и предательство Ангелины, о котором узнал накануне… М-да, выходит — клин клином? Черт с ним, пусть будет так. Вот только не стоит обольщаться насчет того, что у меня, уголовника, выгорит что-нибудь с этой девицей. Дрочить — вот и вся любовь, которая прописана мне на ближайшие годы. Интересно, на сколько? Самый злободневный вопрос.

Вот так. Я спал и во сне трезво размышлял о своей жизни. Наверное, какого-то хитрого снотворного закачала мне в капельницу Ольга.

А может, еще и приворотного зелья? Уж слишком быстро я в нее влюбился.

— … И вот, получаеццы, что камера с пидерами оказалась как раз через стенку с бабской. Ну, стенка — эта тока так говорится. Не стенка. Стенища! Короче, Бог знает что…

— Не поминай всуе, падла!

— Ага, хорошо… Короче, пес знает что. Толщины в ней было полметру, не меньше. — Где это было, гришь?

— Да где-то в Сибири.

— Вот бля-а-а…

— Дык слушайте дале. Когда-то труба там была, в этой стенище. Потом трубу вынули, а дыру заложили известкой. И вот пидеры, значит, про это пронюхали и ну эту дыру колупать. К бабам, короче. Проколупали…

— Чё, шмонов там не было?

— Не кажин же день… Дык вот, проколупали дырочку узеньку, стакан еле пролазит. Бабы на той стороне рады, дурехи, конечно. Да тока базарят: «Чё проку? Через таку нору хрен чё получиццы». А пидары им: «Нет, — грят, — мы придумали». И начали оне вот такой херней занимаццы. Сперва какой-нибудь пидар руку в эту дыру сует, а с другой стороны одна из баб ему подставляеццы, и вот он ее ну нахерачивать! Пока тая не кончит. Опосля поменяюццы, и уже баба ему дрочит.

— Ништя-а-ак!!!

— Потомока так же другая пара. И так круглые сутки, как на конвейере.

— А мусора?

— А чё мусорам? Чё оне могут увидеть? Hу лежит кто-то там на нарах, да и лежит. А куды рука евона идет, и не поймешь.

— Ага-а…

— И, значицца, все это так продолжалыся несколько суток. Пока такая херня не случилыся. Был там толстый один такой.

— Жопастый!

— …И вот пришла евоная очередь, сунул он руку. Не впервой уже, ране скока совал, и все ништяк. А тута то ли кирпич он какой в глубине зацепил, и тот опустился, то ли еще чего. Но тока застрял пидарас. Ни туда, ни сюда.

— Как Винни-Пух.

— Лежит он, значицца, жопою дергает, руку вытаскиват. И никак. Лежит час, лежит два. Ссать давно захотел. И ника-а-ак! А другие пидары злые — тако дупло заткнул ератическо. Злые, бля буду! Готовы убить! «Ты, — грят, — толстопятый, отлипай, как хошь, от кормушки, или сами отлепим». А он бы и рад. Да ника-а-ак!!! И берут оне его в несколько рук и ну тянуть на себя. Он верещит, аки кабанчик, а не лезет. Оне того сильнее его!.. И тута легавые…

— Конечно, кады же без них.

— Вбегают, значиццы, в камеру и ну всех херачить. «А ну выйти, — орут, — на поверку! А ты, толстожопый, чё развалился?» Пинают его, он орет, а все лежит. Легавые: «Чё, значит, такое? Ты совсем охренел? Нас не боишься?» Он: «Да застрял я. Не вылезти». Тут мусора все просекли. И обалдели аж. И пидару этому: «Ах, ты ж пес похотливый! Жаль, что руку, — грят, — а не фуй ты туда засунул»…

Целыми днями я выслушивал эти истории. В ушах от них уже образовались мозоли, но кроме этого никаких других способов времяпрепровождения здесь просто не было. Разве что пересчитывать трещины на потолке. Несколько газет и журналов, которые нашлись в нашей и в соседних палатах, я давно прочитал, так же как и парочку дешевых засаленных книжек с низкопробными детективами. В карты я не играл. Впрочем, как и другие — здесь любое движение было под строгим контролем цириков и медсестер. Так что оставалось лишь выслушивать всю бодягу, которую гнали круглые сутки зеки.

Шли десятые сутки моего пребывания в больничке, и мне уже, явно поспешив, сняли швы. И, похоже, уже собирались выписывать, но когда точно, я не ведал — не знал. Врач молчал. И даже Оля, которую я попросил произвести разведку, вернулась ни с чем.

— Ты же сам знаешь, Костя, — виновато сказала она, присев на краешек моей кровати, — что здесь за порядки. Похуже, чем в дурке. Может, тебя продержат еще до следующей моей смены?

— Нет. Это точно.

— Я попробую подмениться, — вздохнула она. — Послезавтра выйду. Вдруг еще застану тебя.

— Зачем? — задал я дурацкий вопрос.

Она молча пожала узким плечиком, улыбнусь и томно закатила глаза.

— У тебя могут быть неприятности, — заметил я.

— Да ты что?! — притворно ужаснулась вполголоса Оля. — Мне завотделением говорил то же самое. Я ответила, что пусть хоть увольняют, и он отвязался. Сначала найдите кого-нибудь на мое место, а потом качайте права, — ехидно хмыкнула она. — Ой, я пошла, Костик. У меня там две капельницы. Будет время, сразу зайду.

И она убежала, а я остался слушать очередную ботву про вора, который, чтобы выйти на три дня на свободу, за огромные деньги поменялся с похожим на него вертухаем одеждой и ушел погулять. И вернулся в срок, как обещал, но вертухая, сидевшего все это время за вора в камере, братва уже опустила.

Как меня все это достало! Единственный просвет — это Оля. И то ее скоро у меня отберут… Вернее, меня отберут у нее… У нас осталось так мало времени на то, чтобы быть вместе! И возможно, поэтому между нами все происходит, как в известной легенде про самолет, который вдруг начал падать, и все пассажиры, поняв, что через минуту погибнут, стремительно скинули всю одежду и начали заниматься сексом. У этой истории счастливый конец — пилотам удалось выровнять самолет у самой земли. Нам же, в отличие от тех пассажиров, предстоит разбиться уже в ближайшее время. И никакое чудо нас не спасет. Уже завтра в девять утра Оля сдаст смену, и мы распрощаемся навсегда.

Я не мог разобраться, что же такое произошло между нами. Почему так вдруг?! Понимаю, я — зек, отделенный от мира толстыми стенами и злыми охранниками и обреченный на долгое гражданское безбрачие. Готовый сейчас побежать за любой мало-мальски нарядной юбкой. Но эта красавица что нашла во мне, непутевом? Именно во мне, тогда, как на воле полным-полно нормальных, ничем не запятнанных свободных парней? Накануне у меня в голове даже мелькнула мысль: «А не происки ли это со стороны Мухи, Живицкого и компании? Вдруг, это они за каким-то ладаном подсовывают мне эту девицу, и когда я пойму, за каким, будет поздно?»