Он же видел в ней только женщину. Очаровательную, энергичную, с оригинальным складом мышления. Из трудностей она никогда не делала проблемы. Но возможно, это было только внешнее впечатление, маскарад для непосвященных. Ее истинная сущность от него покуда скрыта. То, что ему кажется энергией и решительностью, — возможно, просто щит, за которым она прячется. Женщине не так-то просто долго работать в сложившемся мужском коллективе. Важно найти правильный тон, костюм, роль, которую она должна играть постоянно. Она выбрала амплуа решительной, беззаботной амазонки, способной на равных перебрасываться шутками и крепкими словечками и не хуже мужчин командовать рабочими. Что скрывается под этим маскарадным костюмом, который она каждый день надевала на себя вместе с бесформенным полотняным балахоном, он не знал. У него не было достаточного опыта. Загадки женской души никогда его особенно не занимали, он всегда был сосредоточен на главной жизненной цели. Сперва учеба, а потом работа отнимали у него все свободное время. Он не спешил с устройством личных дел. Однако в последнее время начал осознавать, что природа для всего отводит свой срок.

Еще вчера он был молодым, подающим надежды геологом, спал под открытым небом и бог весть сколько километров мог прошагать с рюкзаком. Сегодня он стал зрелым мужчиной, заместителем начальника проекта. Как только к тебе приходят звания и титулы, времени у тебя не остается. Ни для чего. В том числе и для девушек. Он улыбнулся. Если бы Тарчинска знала, как часто он о ней думает, о чем иногда мечтает. Чтобы она посмотрела ему в глаза и тихо, не говоря ни слова, обняла его.

У Квадри тут жена, а у Верде даже вся семья. Отель часто бывает полон прекрасных женщин и детей. В общем, у каждого кто-то где-то есть, есть куда вернуться. Всем, кроме него. Его матери не стало несколько лет назад, отец умер уже давно. Счастливая пора, когда был родной дом и жизнь шла заведенным порядком, безвозвратно миновала. Экспедиции в далекие экзотические края не обещали уже никаких захватывающих приключений, а пугали грядущим одиночеством и болезнями.

Да, он начал уже бояться, бояться того, что будет дальше. Что он будет делать в очередном своем отпуске после того, как обежит «Интергео», геологическое управление и другие учреждения, когда окажется один в пустоте?

В досаде он покинул радиостанцию. Не имело смысла думать об этом, сейчас ему меньше всего надо было ломать голову над тем, как провести отпуск. Он направился к палатке Вейбела, начальника группы эксплуатации. Нужно провернуть массу дел, перекроить весь план работ, послать на «двойку» бульдозер и дополнительную смену рабочих, чтобы бурильщики могли отдохнуть. На других буровых, впрочем, было не лучше.

Облик базы тоже изменился. Маки вокруг колодца скрыло, песком, из наносов торчали только верхушки пальм. Бульдозер расчищал площадку для вертолета, а второй отгребал песок от палаток. Но это было не главное, тут можно и лопатами обойтись. Прежде всего надо было заняться расчисткой рабочих мест…

Когда он забрался наконец под душ, было уже темно. Напрасно пытался он смыть весь песок и пыль, проникшие во все поры тела. О еде он даже не думал. День его по-настоящему вымотал. Вытянуться и спать. Время. Больше у него ни для чего нет времени.

— Доктор, — позвал его кто-то издалека. Это был удивительно знакомый и настойчивый голос. Однако он не мог открыть глаза, чтобы посмотреть, кто это там. Наверное, ему показалось.

— Проснитесь, проснитесь же! — Кто-то стал немилосердно трясти его. — Вы только и умеете, что спать!

Он опомнился. Доктор Тарчинска, вся покрытая красноватой пылью, осыпала его постель целыми пригоршнями песка.

— Наконец-то! Как же я боялся за вас, — вздохнул он с облегчением.

— Оно и видно — трясу вас уже полчаса. Но как же я устала! Вы не могли бы послать со мной шофера? Он бы заодно привел машину обратно, а я просто не в силах сесть снова за руль.

— Да, конечно… Но где вы, собственно, пропадали?

— В Меденине, где же еще. Пришлось переждать, пока кончится самое страшное, а потом я возвращалась побережьем через Габес. А теперь страшно хочу пить — внутри все просто высохло!

Он вскочил, начал бестолково суетиться.

— Сейчас заварю вам чай…

Она одарила его уничтожающим взглядом:

— У вас что — не найдется бутылки приличного пива? А еще лучше — две…

Он побежал к холодильнику.

— Можете остаться у меня до утра.

— Я знаю, — усмехнулась она. — Но как-нибудь в другой раз, теперь я больше всего хочу оказаться дома. Только что передавали, что над Сицилией образовалась область низкого давления, с минуты на минуту начнет дуть в другую сторону, и тогда я вообще туда не попаду.

— Отвезу вас сам, — сказал он решительно и налил ей в бокал пльзеньского пива из запотевшей бутылки.

Она вздохнула и неторопливо начала пить. Бокал за бокалом. Да, крепко ей досталось, она совершенно разбита. Никак не могла найти дорогу от Эль-Хамма до Бир-Резене. Всюду песок. Буря перегнала барханы далеко на север.

— Как ваш зуб? — спросил он, когда они уже ехали сквозь ночь в Кебили. Стало холодно, в воздухе было еще полно песку. Луна была цвета отожженной меди. Холодная плоскость без намека на рельеф лежала в лунном свете. Генрика сидела рядом, закрыв глаза. Дремала. Временами он ощущал тяжесть ее тела, когда она опиралась на его плечо.

— В порядке, надеюсь, что в порядке. Придется съездить еще раз через неделю, — сказала она после паузы и отодвинулась.

— Шольц ничего мне не передавал?

— Нет, ему было некогда. Ночью куда-то уезжал. Рабочее время у него никогда не кончается, я бы не хотела быть на его месте. За семьдесят, за сто километров ехать к пациенту — ночью, в любую погоду… Я говорила с его женой — она почти не видит мужа. Хотя в Праге было бы то же самое.

— Почти то же, — поправил он тихо.

— Да уж, это «почти» она с собой на родину не повезет…

И снова они молчали. Фары не могли рассеять окружающую тьму. Взгляд устремлен на границу света и тьмы. Ночь поглотила их, окутала бесконечной тишиной. Два человека на паю пустыни. Две песчинки на берегу океана. На мгновение он отвел глаза от полосы света и попытался в полумраке рассмотреть ее лицо. Она снова мягко прислонилась к его плечу, уснула. Отдалилась. Туда, куда постороннему нет доступа. Но он и не пытался.

Шольц уехал ночью, у него не было времени. Эту информацию каждый оценит по-своему. Он знал, куда уехал доктор Шольц. И испытывал облегчение. Шольц не оставил его одного в беде, помог ему, он уже не один, а дальше будь что будет. Он сделал все, что было в его силах. Теперь ему остается только ждать.

Генрика Тарчинска.

Он снова посмотрел на нее. Он даже не имеет представления, что сейчас разыгрывается там, в ее снах. О чем она мечтает, чего еще ждет от жизни? Наивные представления молодости растаяли, остался только разум. Холодный, точный, привыкший доискиваться до истины, как бы неприятна она ни была. Он слышал ее ровное дыхание. Временами она шевелилась, чтобы устроиться поудобнее. Он почувствовал себя прозектором, который смотрит на женщину, а видит перед собой тела, которые резал целый день… Какого черта лезет он ей в душу? Какое ему дело до того, о чем она мечтает?

Циферблат на приборной доске показывал час ночи. А Тиссо… Для кого же песок пустыни, в котором они копаются, дороже, чем жизнь французского профессора? Он понапрасну ломал голову. Что они хотят получить взамен? Или это преступление бессмысленно, или тут замешана политика. Но имеет ли геолог Тиссо какой-то политический вес? Но какую роль должен сыграть он, Винтер? Или это провокация, в которой похищенный Тиссо является фигурой второстепенной, а он — главной, поскольку хотят скомпрометировать именно Чехословакию?

Он рассматривал вопрос и так и этак. Какая может быть провокация здесь, в пустыне? Но сколько он ни комбинировал разные доводы, решения не было.

— Сердитесь, что я вытащила вас из постели? — спросила Генрика тихо и отодвинулась. Он улыбнулся в темноте.