— Ефрейтор Биманн, — послышалось четкое. — Ранение на Восточном фронте, вот мои документы, — Вилли стукнул о пол протезом.

— Вижу твою деревяшку, — проворчал офицер. — Почему здесь?

— Вилли жених моей дочери, — с достоинством объяснила фрау Раабе, — в эти трудные для Германии дни он вместе с нами, потому что в доме нет мужчин, мой муж, полковник, сражается за фюрера и нацию.

— Хорошо, хорошо, — прервал ее офицер, — если заметите что-нибудь подозрительное, дайте нам знать.

— Это мой долг, — ответила фрау Раабе и неожиданно выкрикнула: — Хайль Гитлер!

— Хайль… — прозвучало в ответ равнодушное.

Ирма во время всего этого разговора стояла у окна, бледная, закаменевшая в страхе. Она видела, как раненый неимоверным усилием приподнялся, чуть придвинулся к спинке кровати и сел так, чтобы удобнее было стрелять. Он мог вскрикнуть от боли и выдать этим криком и себя, и всех их. Он мог не выдержать напряжения и швырнуть вниз свои гранаты. Еще солдаты могли затеять обыск, подняться сюда, и тогда… Что будет тогда, она боялась даже подумать.

Еще Ирма видела, что ее раненому очень плохо. Старые бинты сняли, а новые наложить не успели, он сидел, опираясь на спинку кровати, голый по пояс, и из маленького отверстия на плече сочилась тоненькая струйка алой крови, окрашивая красным простыни.

Ирма умоляюще смотрела на Адабаша, стараясь удержать его взглядом от необдуманного поступка, жеста, слова, и очень боялась, что сейчас сама потеряет сознание, упадет и на шум вбегут солдаты. Адабаш увидел это ее состояние.

— Сядь! — очень тихо сказал он, и Ирма неслышно прошла к креслу, опустилась в него.

Солдаты наконец покинули коттедж. Фрау Раабе поднялась наверх победительницей. Она распорядилась:

— Вилли, закройте, будьте добры, дверь и окна на запоры. Ирма, займись господином офицером, он в плохом состоянии.

Капитан отложил автомат, откинулся на подушку и потерял сознание. И в минуту просветления ему снова увиделись родные Адабаши, школа, вот он входит в класс, ребята встают, он здоровается по-немецки, они не понимают и смеются, а потом сами говорят на немецком, слова звучат с берлинским диалектом, все какие-то странные: «Осторожно, ему больно», «Да не падай ты в обморок, обычная человеческая кровь…»

Временами он слышал все это очень ясно, но бывало и так, что голоса удалялись и понять ничего было нельзя.

«Какой странный у меня урок!» — мелькали и путались мысли, он хотел установить тишину в классе, но почему-то это никак не удавалось. Долетали не только немецкие слова, но и буханье крышками парт, вызывающее и громкое. И только в какой-то миг пришла ясная мысль: это не крышки парт хлопают. Это методично, с равными интервалами бьют дальнобойные орудия… Наши… Все снова закружилось, завертелось в оранжево-блеклом тумане: надо обязательно встать, потому что после артподготовки начнется атака, надо встать — он так мечтал повести своих разведчиков в атаку на Берлин. Комбат не откажет, он на КП, надо срочно пробраться туда, в развалины дома, обратиться по форме:

— Товарищ майор, разрешите…

— Товарищ майор, разрешите?

Этими словами несколько месяцев назад началась первая встреча Алексея со своим непосредственным начальником майором Устияном. Когда был подписан приказ о назначении, Никита Владимирович попросил явиться в 17.00. Он хотел побеседовать не в суматохе рабочего дня, а спокойно, не торопясь, когда напряженный ритм дневных забот начинает идти на убыль.

Алексей услышал шутливое:

— Попробуйте.

Он открыл дверь и остановился.

— Входите же, лейтенант, я вас жду.

Алексей немножко растерянно осмотрелся: где тот лейтенант, которого ждет Устиян, и только через какое-то время сообразил, что майор обращается к нему.

Да, это он, Алексей Черкас, — лейтенант государственной безопасности, и хотя сейчас в штатском, это ничего не меняет. Мама специально к окончанию университета купила ему новый костюм, голубую сорочку и галстук к ней. Парадность одежды смущала Алексея, он чувствовал себя в еще не обмявшемся костюме скованно, словно бы влез в чужие доспехи. В студенческие годы, как известно, особого значения одежкам не придают.

Один из руководителей управления, который беседовал с Алексеем перед тем, как его фамилия появилась в соответствующем приказе, сказал:

— Вы будете работать под руководством Никиты Владимировича Устияна. Это один из наших опытнейших сотрудников — у него есть чему поучиться. И к тому же — боевой офицер.

Ничего «боевого» в облике Устияна не было. За столом сидел плотный седой человек с добрыми глазами, под которыми время уже оставило свои следы — морщинки. Он доброжелательно посматривал на Алексея. Это был очень штатский человек, и на столе у него находились сугубо «штатские» вещи — остро отточенные карандаши, серые канцелярские папки, свежие газеты, скрепки и прочая канцелярская мелочь. В этом кабинете, как и в других, где за эти дни успел побывать Алексей, на стене был портрет Дзержинского.

— Прежде чем уточним круг ваших новых обязанностей, — предложил майор Устиян, — расскажите немного о себе. Только не так, как вы заполняли бы анкету, а просто, по-человечески. Располагайтесь поудобнее, — майор указал на кресло у стола.

Алексей начал говорить суховато, сдержанно, но постепенно перестал следить за каждым словом, освоился. Майор слушал его, время от времени одобрительно кивал, глаза у него по-прежнему улыбались.

— Каким образом, вы попали на работу к нам? — спросил он, когда Алексей закончил свою краткую «исповедь».

— Представления не имею, — искренне ответил Алексей. — После государственных экзаменов…

— Диплом с отличием?

— Да. После экзаменов со мною беседовали… На предложение я ответил согласием. Обрадовался, когда мне сказали, что вернусь в родной город. Здесь, в Таврийске, живет моя мама.

— Понятно. Но я хотел бы знать, насколько это соответствовало вашим личным планам и представлениям о будущем?

— Предложение было для меня неожиданным. И планы пришлось пересмотреть. Но ответил согласием.

— Почему?

— Я юрист и надеюсь, мои знания на новой работе будут полезными. И потом — просто интересно, — откровенно сказал он.

— Приключения, погони, преследования? — Майор перестал улыбаться и теперь изучающе осматривал Алексея, с явным интересом ожидал его ответа.

— Да нет… Я не настолько наивен, чтобы именно так видеть вашу работу.

— Нашу работу. Теперь она и ваша тоже. Кстати, и преследования в ней могут иметь место, — неопределенно проговорил Никита Владимирович. После паузы спросил: — Вы обратили внимание в вестибюле нашего здания на мемориальную доску?

— Да.

Алексей тогда, когда его впервые пригласили в управление для беседы, остановился перед доской из белого мрамора, окаймленного черной полосой. На невысоком подиуме стояли цветы. Мягкий свет скрытого прожектора выделял, словно бы рельефнее оттенял и белизну мрамора, и золото выбитых на нем букв. Двадцать три фамилии были обозначены на мраморе.

— Пятнадцать наших товарищей погибли на фронтах Великой Отечественной войны, восемь — в мирное время. Конечно, основная тяжесть потерь после Победы пришлась на первые послевоенные годы, однако недаром же чекистам и сегодня партия доверяет право иметь оружие, — сказал майор Устиян.

Алексей кивнул: да, он это понимает.

— Вам, не сомневаюсь, знакомо слово «розыск».

— Конечно.

— Именно розыском мы с вами и будем заниматься. Розыском уцелевших, забившихся в разные щели военных преступников, лиц, изменивших Родине, предавших ее.

Алексей молчал, он ожидал, что майор более подробно расскажет об этом.

— Разочарованы? — по-своему истолковал его молчание Устиян.

— Думаю, — кратко ответил Алексей.

— О чем, если не секрет? Поделитесь своими мыслями.