Какой-то жуткий тип с серьгой в форме распятия, болтающейся в одном ухе, попытался клеиться, и Джералдин пришлось прийти на помощь подруге и сказать придурку, чтобы он убирался и оставил Артемис в покое. И тогда байкер принялся дразнить бедняжку, обзывая Артемис жирдяйкой.

От унижения на глазах у Артемис выступили слезы, и тут Джералдин, сама того не желая, испортила все еще больше, выудив со дна своей сумки пачку сигарет.

— Давай закурим, что ли? — предложила она. — Так мы будем лучше смотреться.

Они и раньше пробовали курить, все четверо. Но эксперимент нельзя было признать успешным. По-настоящему затянуться сумела одна лишь Примми. И вот теперь, готовая уцепиться за любую возможность, лишь бы показать, что обидное прозвище, которое дал ей этот мерзкий мотоциклист, нисколько ее не волнует, Артемис зажгла сигарету и глубоко втянула в себя дым, изображая опытную курильщицу. Последствия оказались катастрофическими. Она начала кашлять и задыхаться, судорожно хватая ртом воздух. Из глаз покатились слезы, оставляя на щеках черные дорожки потекшей туши. А Кики еще добавила масла в огонь, сухо заметив:

— Что-то непохоже, чтобы Артемис хорошо смотрелась с сигаретой, Джералдин. И пожалуй, она будет выглядеть еще хуже, когда ее начнет тошнить.

Артемис и в самом деле мутило. Примми отвела ее в отвратительный, грязный туалет, и там, в блаженном уединении кабинки, содрогаясь от рвоты, она почувствовала наконец облегчение.

Когда Артемис и Примми принялись неохотно протискиваться сквозь толпу к своему месту, они обнаружили за столом одну Джералдин: Кики уже стояла на небольшом возвышении в окружении музыкантов, рядом с ударником, тяжело выбивавшим ритм, точно в руках у него была кувалда.

— Как же она добилась, что ей разрешили спеть? — спросила Артемис у Джералдин, невольно отдавая дань восхищения способности Кики во что бы то ни стало добиваться своего.

— А это одному Богу известно. Байкер с распятием в ухе неожиданно проникся к ней симпатией, а он оказался роуди[9] местной группы. Впрочем, единственная песня из их репертуара, которую она знает, — это «Танцы на улице»[10]. Это не слишком-то обрадовало нашу Кики. Ей хотелось бы спеть что-нибудь поинтереснее, чем ритм-энд-блюз. В конце концов, у нее ведь есть голос, да и внешне она вылитая поп-звезда?

— Да, особенно с ватой в лифчике, — откликнулась Прим-ми, не скрывая тревоги.

Артемис принялась задумчиво разглядывать свое отражение в зеркале. С того памятного вечера в баре «Ту зедс» она села на жесточайшую диету и уже сбросила целых шесть фунтов. Скользнув взглядом по своей аппетитной груди и заметно обозначившейся талии, Артемис не без мстительного удовольствия подумала, что Кики не задумываясь пошла бы на убийство, если бы оно помогло ей наполнить бюстгальтер не ватой, а кое-чем получше.

Вполне удовлетворенная тем, как сидит на ней гобеленовая юбка и блузка со стоячим воротничком, Артемис подхватила лиловое замшевое пальто и торопливо спустилась на первый этаж, где ее дожидался отец.

— Выглядишь шикарно, Принцесса. — Мистер Лоудер широко улыбнулся, окинув дочь одобрительным взглядом, и бросил недокуренную сигару в вазу с розами.

— Спасибо, папочка, — отозвалась Артемис, надеясь про себя, что приходящая уборщица обратит внимание на окурок в хрустальной вазе прежде, чем его заметит мама.

— Ну что, пойдем? Уже пора.

Мама не собиралась идти на спектакль вместе с мужем и дочерью. Компанию им должна была составить Примми, и добираться до театра предстояло на «роллс-ройсе». Артемис не слишком привлекала перспектива ехать на «роллсе» по тесным улочкам и закоулкам Ротерхита, а Примми эта мысль была просто невыносима.

— Я лучше сама доеду до театра и встречусь с вами и Артемис прямо там, мистер Лоудер, — храбро предложила Примми, пытаясь избежать того ужасного мгновения, когда шикарный «роллс-ройс» Лоудеров остановится напротив ее убогого дома.

Но отец Артемис получал немалое наслаждение, разъезжая в роскошном автомобиле по грязным узким переулкам, где бегал когда-то ребенком, сверкая голым задом сквозь прорехи в штанах, поэтому он и слышать не захотел о том, чтобы Примми добиралась до Уэст-Энда общественным транспортом.

Скользнув на переднее сиденье, Артемис вспомнила, как отец неожиданно признался родителям Примми, что появился на свет всего в двух кварталах от их дома. До этого разговора Артемис и не подозревала, что отец родился и вырос в юго-восточном Лондоне. Она всегда считала, что он родом из Беркшира.

Когда зеленовато-голубой «роллс-ройс» плавно тронулся с места, Артемис безуспешно попыталась представить себе, на что была бы похожа ее жизнь, если бы отец так и не сумел добиться успеха и оставить далеко позади тесные, мощенные булыжником улицы своей юности. Нет, это было бы слишком гадко. Хотя если бы они с Примми жили так близко друг от друга, то вполне могли бы стать подругами, совсем как сейчас. На Примми можно положиться, она всегда готова поддержать, прийти на помощь. Примми никогда не выходит из себя, не срывается, не устраивает безобразных сцен.

Автомобиль начал набирать скорость, и Артемис вспомнила, что один раз Примми все-таки устроила сцену. Это случилось в тот злополучный вечер, когда они возвращались домой из клуба «Ту зедс».

Добравшись до станции, девочки обнаружили, что туалет заперт. Это означало, что теперь им не удастся переодеться в школьную форму. И все же вопреки трезвому голосу рассудка они продолжали надеяться, что сумеют проскользнуть незамеченными в комнату Кики, и потому отправились пешком в Петтс-Вуд.

Кики шумно радовалась победе. Она шла по самой кромке тротуара, словно ступала по натянутому канату, бесконечно счастливая, ликующая, опьяненная своим первым успехом и надеждами на будущее. Тай — омерзительный тип с серьгой-распятием в ухе — обещал, что будет ждать ее в субботу в Бромли.

Джералдин слушала восторженные возгласы Кики со спокойным безразличием. Она сняла туфли и шла по тротуару босиком. Примми поминутно терла глаза, жалуясь, что их все еще жжет от сигаретного дыма. А Артемис мечтала лишь о том, чтобы как можно скорее оказаться в постели. Она еле ковыляла на своих высоких каблуках. Ее шикарная прическа растрепалась: почти все шпильки потерялись, несколько прядей каким-то чудом держалось на затылке, но большая часть локонов неопрятно свисала на лицо. К тому же на одном глазу у нее отклеились накладные ресницы, и теперь Артемис с трудом разбирала дорогу.

Когда внезапно из темноты, заливая все вокруг ярким светом фар, позади них вынырнула машина и тут же, скрипнув тормозами, остановилась, Артемис последней из всей четверки поняла, что произошло.

— Вот черт! — пробормотала Кики, застыв на месте.

— Ну теперь-то нам всем крышка, — спокойно заметила Джералдин.

Но страшнее всего был вопль Примми. Он заставил Артемис похолодеть от ужаса. Если прежде ей казалось, что этот кошмарный вечер невозможно сделать еще кошмарнее, то теперь она поняла, что ошибалась. В крике Примми было столько отчаяния и боли, что на какое-то мгновение Артемис решила, будто в машине полным-полно парней из кофе-бара и всю неразлучную четверку сейчас изнасилуют.

Из машины выскочила темная фигура. Стремительно обогнув капот, этот страшный человек бросился к девочкам, и Артемис показалось, что он вот-вот кого-нибудь убьет — такой свирепый был у него вид. Но грозный мужчина вовсе не походил на юнца из кофейни. Это был отец Кики.

Джералдин, которая никогда не теряла присутствия духа, невозмутимо заметила:

— А я думала, он на все выходные уехал на конференцию.

В это время Саймон Лейн накинулся на дочь с криком:

— Какого черта? Кого это ты тут изображаешь?

Разглядывая лица подруг в беспощадном свете фар, Артемис отлично поняла, почему мистер Лейн так обозлился. Кики, хотя и была трезва как стеклышко, выглядела в точности как пьяная мать. Берет съехал на одно ухо, подведенные черным глаза а-ля Клеопатра казались кричаще-яркими, какими-то клоунскими, и вдобавок вата в лифчике сбилась в комки и предательски выпирала буграми.