— Американцы, вон! Американцы, вон! Американцы, вон! — оглушительно скандировали на площади.

Подруги стали пробиваться сквозь толпу, стремясь оказаться в передних рядах.

— Я же говорила, что народу будет много! — прокричала Джералдин, старательно работая локтями.

— Теперь я поняла, зачем люди таскают с собой плакаты, — пожаловалась Примми, когда ее больно толкнул какой-то студент с лозунгом в руках. — Плакатом удобно распихивать людей, расчищая себе дорогу.

Наконец под предводительством Джералдин им удалось пробиться в самые первые ряды. Хотя у четверки лэндсировских[13] львов уже толпились демонстранты, подруги сумели не только взобраться на постамент, но и пробраться к одной из скульптур.

— Американцы, вон! Американцы, вон! Американцы, вон! — торжествующе выкрикивала Кики во всю силу своих легких. Под ярко-рыжей шапкой волос ее лицо выглядело неестественно бледным.

Волна всеобщего возбуждения захлестнула площадь. Одна лишь Артемис не испытывала душевного подъема. Ботинки на высоких каблуках и узкая замшевая мини-юбка сковывали ее движения, мешали продираться сквозь людскую массу. Ей оставалось только молча страдать, пока ее, словно мешок с картошкой, толкали и тянули, затаскивая на холодную и скользкую спину бронзового льва.

Рассматривая площадь с высоты птичьего полета, Джералдин обвела глазами море человеческих голов.

— Как ты думаешь, Джералдин, сколько же здесь народу? — подала голос Примми, пытаясь перекричать рев толпы. Ее глаза оживленно сверкали, обветренные щеки раскраснелись.

— Не знаю! — выкрикнула в ответ Джералдин. — Может, семьдесят тысяч, а может, восемьдесят. Слишком много, чтобы найти Френсиса в этой толчее.

Внезапно толпа затихла, продолжая размахивать плакатами и вьетконговскими флагами. На трибуну взошла Ванесса Редгрейв[14] и обратилась к демонстрантам с взволнованной и страстной речью о возмутительном вторжении Соединенных Штатов во Вьетнам.

Джералдин слушала ее невнимательно. Где же Френсис? Почему он не позвонил и не сказал, что его временно исключили? А что, если он решил не ждать, пока его восстановят в университете? Что, если он решил немного попутешествовать? Теперь ведь стало модно ездить в Сан-Франциско, город любви, спокойствия и галлюциногенов. Представляя, в какое бешенство придет отец, узнав о его отчислении, Френсис вполне мог решить переждать бурю и отправиться на несколько недель в Сан-Франциско.

Когда Ванесса Редгрейв закончила свою речь и толпа на площади медленно потекла в сторону американского посольства, Джералдин, недовольно хмуря лоб, помогла Кики и Примми снять Артемис со спины бронзового льва и спустить на землю.

Френсис нередко принимал скоропалительные решения, его горячность порой граничила с безрассудством. Именно поэтому дядя Пирс всегда с явным одобрением относился к тому, что его сын проводит много времени с кузиной. «Надеюсь, ему передастся твоя уравновешенность, — говорил дядюшка, обнимая Джералдин за плечи. — Ты для него словно родная сестра».

Френсис часто творил глупости, но всегда бежал с признаниями к своей маленькой кузине. Когда, играя в войну, Френсис разжег огонь в лесу и устроил пожар, то тут же прибежал и рассказал об этом Джералдин. Ему тогда было девять, а ей — шесть, но именно она со свойственной ей рассудительностью и хладнокровием взобралась на стул, дотянулась до телефона и вызвала бригаду пожарных.

— Хо! Хо! Хо Ши Мин! — выкрикивали Кики, Артемис и Примми, шагая, взявшись за руки, к Гросвенор-сквер в середине многотысячной процессии.

Когда Френсису было двенадцать, он совершил набег на дедушкин шкафчик со спиртным. Гремучая смесь из куантро и мятного ликера надолго вывела его из строя. Джералдин взяла вину на себя, заявив, что это была ее идея — смешать ликеры и получить напиток приятного цвета, а Френсис выпил его исключительно для того, чтобы доставить ей удовольствие.

А когда Джералдин было пятнадцать, а Френсису восемнадцать, он взял без спросу отцовский «ламборгини» и, разогнавшись, врезался в дерево. Джералдин объявила, что это она сидела за рулем. Френсис был так благодарен, что едва не задушил кузину в объятиях. Он обхватил ее за талию и кружил, кружил, задыхаясь от восторга. Тогда-то все и изменилось.

Только что они весело хохотали, обнимая друг друга, и вот уже покатились по полу в страстном объятии, губы слились, а руки Френсиса скользили по ее телу отнюдь не по-братски.

Тогда-то они и условились рассказать всем о своей любви, когда Джералдин исполнится восемнадцать; а еще через три года, когда ей будет двадцать один, — пожениться. В их планы вовсе не входило, что Френсис сбежит один, трусливо, словно заяц.

— Похоже, будут трудности, Джералдин! — крикнула Кики, когда девочки вместе с толпой вышли на площадь. — Видела, сколько тут полицейских? Посольство окружено кольцом.

— А мы прорвемся сквозь заслон! — откликнулся шагавший рядом бородатый мужчина в бобриковом пальто, и, словно в подтверждение его слов, толпа тут же громко грянула «Мы преодолеем»[15]. — Мы еще покажем этим ублюдкам!

Джералдин смерила взглядом бородача. В руках он держал импровизированный таран. Быстро оглядевшись, Джералдин убедилась, что почти все в толпе несли орудия, чтобы пробиваться сквозь полицейский кордон.

— Ты в порядке, Прим? — спросила она, чувствуя сквозь пьянящее возбуждение легкий укол тревоги.

— Само собой. — Примми видела много фотографий убитых или тяжело раненных женщин и детей, пострадавших от американских воздушных ударов, чтобы теперь ее испугал предстоящий штурм посольства США.

Полиция блокировала все боковые улочки, и Джералдин внезапно поняла, что для отступления уже нет возможности. Толпа на площади все росла. Теперь она насчитывала, наверное, сотню тысяч манифестантов. Это была самая крупная и самая грозная антивоенная демонстрация в Лондоне с начала вьетнамской войны. И четыре подруги оказались в самом центре бурлящей людской массы.

— Американцы, вон! — выкрикивала Джералдин так яростно, что заболело горло. — Американцы, вон! Американцы, вон!

На подступах к площади и в зоне полицейского кордона уже начались стычки демонстрантов с полицией. Метко запущенные банки с краской разбивались о серый гранитный фасад посольства, оставляя грязные пятна и потеки. Разъяренная толпа ворвалась в сад, ломая кусты и топча сотни бледно-желтых нарциссов.

— Надо держаться вместе! — крикнула Джералдин, заметив, что Артемис споткнулась.

Раздался ликующий рев толпы: под градом камней часть полицейского оцепления дрогнула и распалась.

На какое-то мгновение Джералдин захватила всеобщая истерия, ей показалось, что участники марша протеста действительно способны взять штурмом посольство и заставить американцев прекратить военные действия во Вьетнаме.

— Я не могу дышать! — в ужасе прохрипела Артемис. В толчее ее безжалостно сдавили, оттеснив в сторону. Прежде чем Джералдин успела приказать ей прекратить панику, раздался чей-то громкий крик:

— Казаки идут![16]

Отряды конной полиции прорывались в середину, стараясь разбить толпу, рядом следовали пешие полицейские с дубинками наперевес, и Джералдин решила, что сейчас самое время прислушаться к голосу рассудка.

— Нам надо выбираться отсюда! — крикнула она, но ее услышала лишь Примми.

Артемис и Кики, плотно стиснутые со всех сторон, стояли в самом центре кучки манифестантов, вооруженных метательными снарядами. Сквозь толпу к ним уже пробирались полицейские. Вокруг кипела настоящая битва. Повсюду мелькали полицейские дубинки и самодельные орудия боя, виднелись окровавленные лица. Буквально в двух шагах от Джералдин люди в форме повалили на землю какого-то юнца в восточном халате, надели на него наручники и потащили, брыкающегося и сопротивляющегося, к полицейскому фургону. Все боковые улицы были запружены такими фургонами. Под пронзительный вой сирен прибывали санитарные кареты: число раненых все росло.