На золотом крыльце сидели старый король Гриня, его королева, княжич Крут с молодой женой; они хмуро смотрели на волхвов, пришедших из Арконы, священного града русов, и именитых послов, прибывших из Велицегарда, древней столицы абодритов. Княжество то уже многие годы всем миром на Закате именовалось немецким названием Вендланд.

Ясное солнышко отражалось от медных пластин, установленных славными мастерами меж барельефами с затейливой резьбой. Дивные узоры, вырезанные в древесине, как обереги охраняли и украшали крыльцо и кресла. Сам Ярило радовал русов, разливая тепло, благодатное для посевов и народа; играл и сверкал бликами на меди, но люди, толпившиеся у Золотого крыльца, стояли спиной к ясному светилу, и их мрачные взоры не разделяли радости, дарованной Богом в этот день травня-месяца.

Махнул рукой князь Гриня, давая согласие послам напрямую обратиться к молодому княжичу, и произнёс коротко, но почти внятно:

— Глагольте!

Тысяцкий Никлот из абодритов, а также волхв Велесвет изронили слово о своём согласии восстать против ненавистного князя Годеслава, сидящего в Любице, новом стольном городе. Противна тому князю стала родная вера. Себя и княжество он называет лишь по-немецки. Даже сыновей князь Готшалк кличет немецкими прозвищами: Уто и Генрих. Стонут люди от поборов, что собирают для жадного саксонского герцога Ордульфа и десятины, что отдают в пользу христианской церкви. Молвили, что по воле народа просят княжича Крута сразиться с Готшалком и взять его княжество по праву меча.

Княжна, пожелав упредить неразумное, по её мнению, решение мужа, ухватилась за его запястье. Скрытый смысл её движения в тот же миг дошёл до руянских волхвов и абодритов. Велесвет Велесветович, из руйских, затеявший волнение на острове и смуту на Большой земле, погладил бороду, желая успокоить возникшую тревогу о судьбе Крута. Мудрейшим славили люди Велесвета, и житейский опыт нынче ему подсказывал, что судьба Крута будет не столь крутой, как трагической. Весьма вероятно, по вине супруги. Был волхв некогда недоволен выбором невесты, но да сердцу княжича разве прикажешь? К тому ж, Гриня в преклонных летах, а политику сын ведёт. Мира желает с соседями. Ага, каждый день желает, но доказывает то лишь своей жене. Из-за неё, молодой, носа не кажет из Руйгарда, стольного города славного острова русов.

Княжич Крут уже всё решил для себя. В таких делах, что должны свершиться в это лето, жена ему не указчица. Он мягко высвободил запястье из крепкого захвата княжны и сурово глянул на тысяцкого.

— Предал своего князя, Никлот? Аль я ослышался?

— Да, княже, предал его. Ради нашего народа.

Проведя рукой по обритой голове с оседельцем и по вислым усам, усмехнулся княжич и изрёк:

— Раз предал — в другой раз предашь. Льстив не в меру, — Крут, глянув на отца, ёрзавшего в кресле, так как приспичило ему, а покинуть Золотое крыльцо отец никак не мог по понятным причинам, решил не заострять тему о льстивом тысяцком, назвавшего, возможно, из-за волнения княжича князем, и возвысил голос: — Потому не бывать тебе тысяцким и полк в битвы не водить. Сотню воев, так и быть, доверю.

Недовольно крякнул Никлот, лишённый милости княжича Крута, и ответил, склонив голову:

— Повинуюсь твоей воле.

Зато волхвы и прочие посланцы абодритов заулыбались, осознавая, что княжич принял решение.

— Рановато для улыбок. Быть по-вашему! Сниму голову Готшалка. Но этого мало. Пойду на саксов. Ушли наши братья варины с родных земель. Многие — в давние времена — с англянами в Англию, многие — подались на восход со славным Рюриком. Но многие остались и горе мыкают ныне под властью саксов. Пора освободить земли варинов. Но и этого мало. Для больших дел надобен мне союз с волками. Не этим летом, а будущим должны мы выступить вместе с ними да освободить все наши земли на закате. Отныне нарекаю те земли на закате руйскими. Освободим гавелян и древан. Не по немецкой, по руйской Правде будут жить. В трёх словах: идём на закат! Так что из вашего посольства, сородичи, выбрать вам надо людей, чтоб отправить их с нашими волхвами в Тетеров, к лютичам.

Закивали головами, затрясли бородами посольские, сказывали, что выберут достойных для сговора с лютичами, коих князь Крут по старинке обозвал волками. Себя лютые велеты, как известно, тоже иногда прозывают волками, вилками, вилтами, а то и вильцами, поскольку разные там народы, и речь, например, чрезпенян, живущих за рекой Пена, отлична от речи иных лютичей.

Шагнул вперёд Велесвет и обратился вновь к княжичу со словом:

— Было мне видение Яровита. Вошёл он в мой сон — и содрогнулся я от его грозного вида. Наш Бог войны обещал свою помощь, а потому все должны узнать о сей радостной вести.

Бывший тысяцкий, а ныне сотник Никлот также выступил из рядов посольских.

— Позволь, княжич, сотнику молвить слово.

Крут кивнул головой.

— Мой сказ о Золотой ветви. Носит Готшалк Золотую ветвь на груди. Наряду с христианским крестиком. Та ветвь была отлита славными мастерами-абодритами ещё в то время, когда наши предки ходили на волохов и немцев под Великим князем и королём Одоакром. С тех пор Золотая ветвь переходит по наследству от князя к князю. Не забудь о ней.

— Ведаю о том. Надеюсь одолеть Готшалка…

Волхв-абодрит из посольских зловеще улыбнулся и выкрикнул:

— Не сомневайся! Будем ждать тебя у града Ленчина близ Лабы в нашей священной роще, о коей ведает Велесвет. К концу первой седмицы червеня-месяца найдёшь там Готшалка и снимешь с его груди Золотую ветвь.

Капитан Белов из своего укрытия в подлеске, в котором его плащ-накидка совершенно сливалась с охристо-зелёной осенней листвой, наблюдал в бинокль за действиями фашистов, охранявших расположенное рядом с лесным массивом сооружение купольного типа, частично скрываемое снизу кустарником, что рос за лесной дорогой, петлявшей вдоль границы леса и по краю обширного поля; лес дугой окружал участок с этой огромной конструкцией, и это давало некоторое преимущество бойцам его группы для охвата противника. Впрочем, судя по поведению фрицев, как офицеров, так и солдат, вряд ли они были выставлены для охраны объекта: они все сосредоточенно смотрели на сооружение, а иногда обменивались односложными фразами, поглядывая друг на друга, и в эти мгновения капитан мог видеть их лица… «А морды-то! А выраженье! Как у тётки Агафьи, когда за попом ухлёстывала… Или здесь какое-то испытание?.. Эх, Агафья Петровна, какой же ты злой училкой стала! Никто ж из твоих учеников не виноват в том, что попа на лесоповал упекли. Нет, конечно, мы были благодарны тебе: всем пятёрки рисовала по истории и по немецкому. Но почему ты нас, по сути, ничему не учила? Вот в чём вопрос» — капитан, припомнив свою учительницу и воспитательницу, имевшую большие права драть племянника за ухо, поскольку приходилась ему родной тётушкой, решил послать к чертям все воспоминания, измышления о фашистах, догадки, а заодно, и всю охрану в серых шинелях; жестами дал указания своим бойцам выдвигаться и охватить немцев с двух сторон

Прочитав строки, красиво и с изящным наклоном букв воссоздающие мысли фронтовика, кто-нибудь да воскликнет: не может фронтовик так думать! Спешу заверить, что сомневающиеся зрят в корень. Вовсе не эти фразы звучали в голове молодого офицера! Как и последующие. Его внутренняя речь, в основном, состояла и состоит из матерных высказываний. А как же иначе?! Без мата никак. Он на любой войне как воздух. Нужен для пользы дела и службы! Но не вываливать же матерные речи в тексте, претендующем на некоторую литературность значимость.