Под звуки «Половецких плясок» дама на экране разделась и осталась в купальном костюме. Супруг последовал ее примеру.

— Рабочий в шахте, крестьянин в поле, а буржуй-кровосос на Черном море! — комментировал в темноте иллюзионщик. — Вот он, его благородие, а с ним и его отродие!..

Зрителями были предревкома, писарь Охрим и трое бойцов-чоновцев. Товарищ Сердюк глядел на экран, слушал и одобрительно кивал головой. Лоб у него был забинтован — видно, царапнуло белой пулей.

Из моря вылез отрицательный герой в полосатом купальнике.

— Полюбуйтесь, товарищи, на заморского франта! Его в Россию прислала Антанта, — объявил иллюзионщик.

Председатель хохотнул и хлопнул Охрима по коленке.

— Это хорошо, — похвалил он. — Это в самую точку.

Полосатый франт увел даму в кусты.

— Вот какие безобразия творит всемирная буржуазия! — послышался очередной комментарий.

Дверь антрепризы приоткрылась, и вместе с лучом света внутрь проник Искремас. Садиться он не стал, а скромно прижался к стенке.

На экране уже бушевали волны, скорбела безутешная мать.

— Вот так и мы утопим вскоре барона Врангеля в Черном море! — бодро провозгласил иллюзионщик» и лента кончилась.

— Ну, это ты перегнул, — сказал товарищ Сердюк. — Это все ж таки дите утопло. При чем тут Врангель?.. А в остальном я не против. Работай, агитируй.

Искремас вопросительно кашлянул. На него оглянулись.

— Товарищ председатель, — сказал артист и попробовал улыбнуться. — А я к вам со старой просьбой. Нельзя ли мне занять это помещение? Я б его использовал по прямому назначению.

Искремас не пытался состязаться с иллюзионщиком и говорить стихами: просто ему казалось, что солидные слова «помещение», «назначение» будут понятны и милы председателю. Но артист ошибся и на этот раз.

— Неверно вы рассуждаете, — обиделся предревкома. — У товарища искусство для сегодняшнего момента. Оно и веселит и против контры гневает.

Иллюзионщик победно посмотрел на Искремаса и даже подмигнул ему. Вот этого делать не следовало.

— Да он для любого момента! — трясясь от ярости, закричал артист. — Он при белых…

Иллюзионщик вжал голову в плечи, а Искремас осекся на полуслове.

— Шо вы этим хочете сказать? — настороженно спросил председатель.

— Он сам знает что. А я больше не скажу ни слова.

— А все ж таки?

Искремас молчал, Молчал и иллюзионщик. Ответил за них Охрим.

— Известно что, — весело сказал писарь. — Сотрудничал с белыми.

— Он тоже сотрудничал! — взвизгнул иллюзионщик.

— Ты на товарища Искремаса не клепай! — рявкнул Охрим. — Он при белых подпольщиков прятал. Лично меня… А ты им крутил свою шарманку. С контрреволюционным объяснением!

Иллюзионщик был слабый человек.

— Под силой угрозы, — залепетал он, топя себя окончательно. — Под страхом… Не имея в виду… Вова, скажи им!..

— Это верно, он попал в трудную ситуацию, — начал было Искремас. Но Сердюк его не слушал. С обидой и презрением он смотрел на иллюзионщика.

— Так ты перевертень?.. Филиппов! Гавриш!.. Арестуйте его.

Два бойца подошли к иллюзионщику. Один похлопал его по карманам, провел ладонями по бокам, ища оружие.

— Ого! — сказал он озадаченно. — Тут что-то есть.

— Погляди, — распорядился председатель.

Иллюзионщика повели в гримерную. Искремасу стало не по себе. Его грызли не то жалость, не то стыд.

— Собственно, это было чисто словесно. Может быть, он действительно не хотел…

Боец, обыскивавший иллюзионщика, вышел из гримерной, неся в руках какую-то засаленную матерчатую кишку.

— Вот, — сказал он и тряхнул. Из кишки полезли царские золотые десятки. — И документов у него полна пазуха — на разные лица…

Председатель мрачнел все больше и больше.

— В трибунал его!.. Как спекулянта и контрика.

Из гримерной на коленях выполз иллюзионщик.

Спущенные при обыске штаны волочились за ним, словно кандалы. Он дополз до рампы и простер руки к председателю, в зрительный зал…

По базарной площади носились ошалелые от собственного шума мальчишки. Один крутил ободранную — медные потроха наружу — шарманку, другие гоняли колеса от велосипеда и круглые жестяные коробки из-под пленки. Много радости было и от самой пленки: ее можно было разматывать на бегу трещать ею и, конечно, поджигать. В воздухе плавал вонючий белый дым.

Искремас стоял в дверях театра и с ужасом смотрел на эту тризну по иллюзионщику. Потом сунул руки в карманы и зашагал через площадь быстро и решительно, как будто его ждало неотложное дело. С соседней улицы доносился вой плакальщиц: кого-то хоронили. Искремас свернул в другую сторону.

…Крыся накрывала на стол. Вокруг керосиновой лампы вились ночные бабочки.

Дверь халупы распахнулась, и вошла женщина — рослая, цветущая, сияющая медным румянцем, как самовар.

— Здравствуйте вам, — робко сказала она Крысе. Из-за ее спины показался пьяненький Искремас.

— Крыся, познакомься с моей знакомой. И прости меня за плеоназм… Это очень милая и добрая женщина…

Он поставил на стол бутылку самогона. Женщина застенчиво хихикнула. Искремас погрозил Крысе пальцем:

— Не смотри на меня так… Ну, пьяный… Ну, скотина.

Женщина опять хихикнула, а он печально улыбнулся Крысе.

— Не надо, чтоб ты это видела… Дай нам, детка, что-нибудь поесть — а сама уйди к соседям.

Крыся молча подвинула к нему чугунок с кашей и отошла к печке.

Решившись, женщина присела на скамью.

— Чего же нам не хватает? — вслух размышлял Искремас. — Огурца! Классическая триада: актер, водка и соленый огурец… Крысечка, есть у нас огурцы?

— Есть, — сказала Крыся, схватила с печки ухват и стукнула Искремаса по макушке.

— Что?.. Зачем?!

Крыся стукнула его еще раз. Окончательно застеснявшись, гостья встала и попятилась к дверям. Уже из-за порога она попрощалась:

— Бывайте здоровы.

— Зачем ты меня бьешь? — сказал Искремас. — Ты жестокая девочка, я это понял еще тогда… — Он подпер кулаками свои небритые щеки. — Как это ужасно!.. Я погубил человека. Понимаю — революция сурова, она не терпит грязи, а он был грязный человек… И все-таки это ужасно.

— Та вы его не за революцию сгубили, — беспощадно сказала Крыся. — Вы с им той амбар не поделили… Скильки места на Земле — а вам двоим тесно было!..

— Правильно, — кивнул Искремас. — Правильно, добивай меня. Ну что я сделал за свою жизнь?.. Шумел, обещал — я талантливый, я потрясу мир… А если взять и заглянуть самому себе в глаза? Почему ничего не получается?.. Да… Гений и злодейство — две вещи несовместные.

Он побрел к окну и взял с подоконника альбомы с рецензиями.

— К черту… К черту… И хулу, и хвалу.

Хулу Искремас решительно бросил в печку, а тощенький альбом с лавровым венком повертел в руках и положил обратно на подоконник.

Крыся смотрела на него с ненавистью и болью.

— Вы хочете, чтоб я вас пожалела… А много вы меня жалеете? — закричала она. — Живу при вам замисть собачонки… Вы ж не видите кругом, вы слепый, як крот!.. Ну и оставайтесь сами. Водите сюды ту страхолюду… А я не можу. Я уйду куда-нибудь.

— Правильно, — опять согласился Искремас. Он глядел на керосиновую лампу. По бумажному абажуру ползла ночная бабочка. — Эта бабочка похожа на рыжие усы, — сказал вдруг артист. Он взял бабочку, на секунду приложил к верхней губе, а потом отпустил. — Все правильно, Крыся. Кроме одного… Уйду я. А ты останешься здесь. Это все будет твое…

Он встал, забрал со стола бутылку и шаткими ногами пошел к двери.

…Было воскресенье, базарный день. Предревкома с писарем. Охримом пришли, по обыкновению, поглядеть, как идет торговля, не нарушаются ли советские порядки.

Торговцы и покупатели уважительно здоровались с начальством. Те отвечали, но рассеянно, потому что говорили между собой о важных делах.

— Да… Остались мы вовсе без культуры, — вздыхал Сердюк, глядя на заколоченную досками дверь театра. — Найти бы мастера, карусель наладить…