И не приходится сомневаться, что, высадись союзники во Франции, пусть того же 6 июня, но сорок третьего, а не будущего года, День Победы пришел бы много раньше.

Весной 1943 года в Москве уже понимали, что открытие второго фронта снова откладывается. И никакие последующие успехи союзников в Северной Африке и Италии не в состоянии были заменить вторжение в Европу со стороны несуществующего «Атлантического вала». И нет ничего удивительного, что глава Советского правительства И. В. Сталин отклонил предложение президента США Франклина Д. Рузвельта, переданное через специального представителя Джозефа Э. Дэвиса, встретиться в районе Берингова пролива для переговоров. Советский Верховный Главнокомандующий не мог в разгар подготовки наступления Красной Армии покинуть свой штаб, чтобы получить очередное заверение о непременном открытии второго фронта в будущем году.

Но в принципе советские руководители не возражали против встречи Большой Тройки для координации военных действий и решения важных политических вопросов о послевоенном устройстве мира.

И. В. Сталин предложил поэтому встречу все же провести, но осенью в Архангельске или Астрахани. Он справедливо полагал, что эти пункты более удобны для высокой конференции, чем чукотская тундра.

Послания передавались либо специальным представителем, либо путем обмена шифрованными телеграммами через посольства, и их содержание стало известно широкой общественности лишь много лет спустя после окончания войны. Но некоторые моменты из последующей переписки между руководителями трех великих держав сохранить тогда в тайне не удалось.

Через некоторое время советский премьер получил от Черчилля и Рузвельта два предложения места встречи: порт Скапа-Флоу на севере Шотландии и Фербенкс на Аляске.

Сталин отклонил оба эти места, объясняя тем, что Гитлер не только не снял с Восточного фронта ни одной дивизии, а, наоборот, продолжает переброску новых и что в этой ситуации не представляется возможным уехать от фронта в столь отдаленные пункты.

Переписка продолжалась. Сталин предложил встретиться в Иране, где встречу организовать легче всего, потому что в этой стране есть представители всех трех договаривающихся держав.

Рузвельт был против Тегерана. Президент считал более удобными пунктами Каир, Багдад, Асмару или какой-нибудь порт в восточной части Средиземного моря. Президент назвал дату — конец ноября.

Советское правительство не возражало против намеченной даты, но оно решительно выступило против какого-либо другого места, кроме Тегерана. Оно выдвинуло доводы в пользу своего предложения, и президент, а вслед за ним и британский премьер согласились.

Вопрос в принципе был решен. Последующая переписка касалась уже чисто технических сторон будущей встречи.

По предложению Черчилля в целях соблюдения секретности Тегеран фигурировал во всех документах как «Каир-три».

Но тайна осталась тайной лишь для широкой публики. До сих пор неизвестно, что произошло: ошибка из-за чьей-то преступной халатности или акт прямой измены. Однако так или иначе, но один строго конфиденциальный разговор между Черчиллем и Рузвельтом был перехвачен радиоцентром абвера, о чем ни американский президент, ни английский премьер-министр тогда не знали.

Оператор радиоцентра абвера в Гамбурге, следящий за переговорами в эфире на английском языке, должно быть, был немало изумлен, когда понял, что записывает личную беседу Черчилля с Рузвельтом. В тот же день текст беседы лег на стол адмирала Канариса.

Разговор велся в иносказательных выражениях, изобиловал намеками, но начальнику абвера не стоило большого труда понять, что речь шла, кроме прочего, о встрече Большой Тройки в самом скором времени. Правда, дважды упомянутые слова «Каир-три» ввели поначалу адмирала в заблуждение. Он решил, что они означают какое-то место близ египетской столицы.

Через несколько дней Канарису доставили еще несколько депеш.

…В каирском кабаре «Ориенталь» никто не интересовался фамилиями девушек-танцовщиц. Их двойная (а у некоторых и тройная) профессия вполне позволяла им обходиться одними лишь именами. Вернее, одним именем, потому что английские офицеры, заполнявшие кабаре, всех подряд называли Фатимами. Одна из самых хорошеньких «Фатим» звалась на самом деле Дианой.

Перед другими девушками у Дианы было серьезное преимущество — постоянный поклонник, влюбленный в нее по уши. Ему было лет двадцать пять, он был красив, не заносчив и очень гордился своими сержантскими нашивками.

В то утро Дик Барлоу забежал на минутку в «Ориенталь» и предупредил, что вечером придет попрощаться. Часов в восемь, когда в «Ориентале» негде было яблоку упасть, Дик действительно пришел, и не один, а с товарищем, тоже сержантом. Диана сбегала за подругой, и все четверо начали веселиться.

Ни Дик, ни его приятель Эллиот не знали, разумеется, ни слова по-арабски, но их подруги свободно щебетали на том своеобразном английском языке, с помощью которого можно изъясниться в любом порту мира.

— И куда же вы едете, ребята? — спросила Диана.

— Не очень далеко, — охотно отозвался Дик. — Всего-навсего на Кипр, но зато оттуда вместе с сэром Уинни махнем в Персию. Вот, держи, чтобы крепче ждала… — И он протянул Диане крохотные серебряные часики на золоченой цепочке. От восторга девушка захлопала в ладоши.

На следующий день подруга рассказывала всем девушкам в «Ориентале», какой у Дианы хороший поклонник, какой щедрый, как он обещал взять ее с собой в Англию после окончания войны. Жаль только, что сейчас он уезжает в Персию… И все девушки радовались за Диану, завидовали ей и обсуждали новость с утра до вечера.

И никто из них, конечно, не подозревал, что как только Дик и Эллиот ушли из «Ориенталя», Диана тут же выскользнула из зала в вестибюль и позвонила куда-то по телефону. Это был довольно странный звонок: девушка ничего сама не говорила и почти сразу же после того, как услышала глухое «Алло!», повесила трубку. Еще через пятнадцать минут она вышла на улицу, чтобы, как сказала подруге, подышать немного свежим воздухом.

Диана почти пробежала два квартала вниз, к набережной Нила, и оглянулась… Убедившись, что никто не идет за ней следом, она торопливо завернула за угол. Здесь, в маленьком, пустом в этот поздний час скверике, ее ждал какой-то человек в европейском платье. Их разговор длился всего несколько минут, после чего девушка вернулась в кабаре.

Утром Канарис получил донесение из Каира о том, что на Кипре формируется воинское подразделение, предназначенное для сопровождения британского премьер-министра в Иран.

Правда, Канарис не мог знать, что это подразделение никуда дальше Кипра не отправится, потому что Сталин отклонил идею Черчилля направить в Тегеран две бригады — английскую и советскую — для охраны конференции. По мнению Сталина, это лишь привлекло бы к иранской столице излишнее внимание. Верховный Главнокомандующий Красной Армией полагал, что для обеспечения безопасности вполне хватит обычных сил контрразведки.

Но хотя английская бригада так никогда и не попала в Персию, абвер теперь точно знал о месте и дате предстоящей встречи Большой Тройки. И если у Канариса в этом отношении еще сохранялись какие-либо сомнения, то в ближайшие дни они были развеяны полностью. В частности, помогло этому и письмо от старой приятельницы адмирала — мадам Чан Кай-ши, выудившей у офицеров, близких к Рузвельту, довольно интересные сведения, относившиеся к конференции. Мадам не могла простить Большой Тройке, что ее мужа — генералиссимуса Чан Кай-ши не пригласили в Тегеран. Легли в дело и витиеватые, многословные сообщения придворных из свиты марокканского султана. Многие из них были давно завербованы абвером. В отношениях с ними было лишь одно неудобство — они не признавали компактных бумажных денег и требовали в качестве платы за свои услуги только золотые монеты любой чеканки, транспортировать которые было не всегда просто. Султан встречался и с Рузвельтом, и с Черчиллем, и его приближенные поспешили немедленно сообщить обо всем, что узнали.