— Ваши камни от Майкла Цзо. Его имя — гарантия. Не будем думать об их источнике... Нередко алмазы оказываются в слабых руках и вызывают завистливую алчность сильных людей, что повергает затем целые семьи в безжалостные кровавые ссоры, восстанавливает детей против отцов, супругу против супруга... Кажется, все. Вот вам пластиковый пакет.

Палавек привязал пакет с деньгами к ручке атташе-кейса и распрощался с владельцем магазина...

Шел десятый час. Нужно было поспешать к брату.

Тунг занимал двухкомнатную квартирку в мансарде с подобием балкончика трехэтажного дома в конце Петбури-роуд. Раскалившаяся за день крыша не давала вечерней прохладе ходу в помещение, и семья брата — сам в одних трусах, жена в саронге, затянутом под мышками, детишки нагишом — расположилась на узком балконе, слушая радио.

Палавек знал, что брату удалось завершить образование. Женился он на сокурснице, родом с севера, где ее отец занялся сплавом древесины по каналам и рекам до столицы. Меченые бревна проделывали долгий путь самоходом. Доходы тестя Тунга, видимо, приумножались с такой же скоростью. Брат ждал вакантного места в отделении «Меркантайл банк» на Силом-роуд, переводил с французского и адаптировал детективные истории для детских книжек-картинок, а жена, симпатичная и спокойная северяночка, работала учительницей в благотворительной школе миссионеров — «свидетелей Иеговы».

Палавек сказал, что сыт, только что поужинал.

Сидя на низеньком табурете, он слушал, как жена брата, смеясь, рассказывает о миссионере, молодом парне, приваживающем женщин к молельному дому с помощью курсов быстрого вязания, которые сам и ведет.

— Как ты жил эти годы? — спросил Тунг.

После покупки «Револьвера» Палавек не присылал вестей. Однако от владелицы «Шахтерского клуба» в Борае или ее брата, обретавшегося на старом месте в «Сахарной хибарке», Тунг мог знать, с кем отправился Палавек четыре года назад в море.

— Ходил в каботажные рейсы. В основном по Малаккскому проливу... Так уж сложилось.

Тунг не жил в достатке. Цементный пол застилали циновки. В углу балкона стоял солдатский примус. Одежда висела в шкафу из деревянных перекладин и пластиковой пленки. У порога — резиновые шлепанцы. Туфель в доме не водилось. Когда жена брата вытащила из ящика два пакетика с черным кофе, Палавек отказался, понимая, что его не ждали и второй пакетик предназначался для молодой женщины. Что-то удерживало от того, чтобы предложить им деньги из тех, что лежали в пакете, полученном от фирмы Лю Элвина.

— Надолго в Бангкок? Какие планы?

Брат был моложе Палавека на четыре года, но в пышной шевелюре поблескивала седина.

— День-два, пока не ясно. Завтра сделаю кое-какие визиты и, вероятнее всего, снова уйду в море... Возможно, будет неплохо оплачиваемый рейс. Ты согласишься, если я пришлю тебе деньги... Отдашь, когда эта вакансия в банке откроется.

— Напиши сначала, хорошо? Виправан постелет тебе на балконе...

Из приемника с хрипами, вызывавшимися, наверное, помехами от вспыхивавших над городом зарниц, неслось:

Тунг повертел ручку настройки. Однодиапазонный приемник едва взял городскую рекламу. Расхваливали голландский растворимый кофе в гранулах, потом стиральный порошок «Два лебедя» и грамзаписи фирмы «Счастливые звуки». Ничего этого семья не покупала.

Разговора не получалось. Догадывался ли брат о делах Палавека?

Сославшись на необходимость повидаться со старым приятелем на ночном рынке Пратунам, Палавек ушел, сказав, что вернется часа через два. Браунинг он не решился на глазах Виправан перекладывать в атташе-кейс, оставил за поясом. Взял только пачку банкнотов.

На Раждамри-роуд ощутил забытое удовольствие неторопливой бесцельной прогулки. Зарницы еще вспыхивали. Привлеченные прохладой на улицы, бангкокцы обсуждали погоду. Закончился сеанс в кино «Парамаунт», и потоки людей обтекали Палавека в направлении автобусной станции. У гостиницы «Фьерст» он действительно завернул на ночной Пратунам, запруженный лотками, передвижными прилавками с грудами съестного, заставленный столиками и табуретками временных закусочных. Вошел в писчебумажный магазинчик, который оборотистый хозяин на ночь сдавал под ресторан.

Заведение пользовалось известностью. Свободных столиков не оставалось. Палавек извинился перед девушкой в шелковом вечерном платье, которая смешивала палочками и фарфоровой ложкой специи в чашке, сел напротив. Повар кивнул от плиты и крикнул:

— Вам, господин?

— Суп, — сказал Палавек, опершись спиной на стеллаж с блокнотами, прикрытый занавеской. — Вот такой же, с лапшой.

Девушка, склонившаяся над чашкой, улыбнулась. Сухие пальцы продолжались выпуклыми жилками к тонким запястьям. Густые волосы скользили с плеч. Нос покрывала полоска светлого крема — обычное ухищрение, чтобы сделать его подлиннее. Широко поставленные глаза с уголками, притянутыми к вискам, оставляли странное впечатление. Если он смотрел на них, его взгляд как бы проскальзывал, не задерживаясь, мимо.

Наверное, актриса из китайского балаганчика, подумал он. Меланхолически шнурует в уголке сцены на пуфике красную туфельку, высший символ женской привлекательности, для онемевших с открытыми ртами хуацяо. Не поет, не говорит, только шнурует да вздыхает, поглядывая в воображаемую даль, в которой скрылся возлюбленный мандарин восьмого разряда...

— Извините, госпожа. Меня зовут Палавек. Я — моряк, в городе бываю редко. Могу ли я спросить — вы артистка?

— Нет. Почему вы так решили? — Улыбаясь, она кривила губы.

— Ваше платье необычно для Пратунама... Вы извините мои слова?

— Что вы! Это признание. Я работаю модельером, изобретаю фасоны...

— Изобретаете — что?

— Модели. Модели национальных платьев. Наступит же время отказаться от экстравагантности и вульгарности, которые присущи западным фасонам в наших условиях...

Не покажись назойливым, потихоньку сказал он себе. Что сказать вслух, еще не знал. Она поняла: он хочет слушать.

— Понимаете, платье не может считаться красивым само по себе, если женщина не выглядит в нем единственной.

— Я, кажется, догадываюсь... Как ваше?

Она опять поняла его: это не комплимент.

— Ну да... Ателье, которое я задумала организовать, будет работать как лаборатория, изыскательский институт. Торжество наступит, когда мода перестанет служить униформой для женщины, станет нечто таким, что придаст каждой свою индивидуальность. Понимаете?

— Вы хотите заставить мечтать?

— Да... Но не заставить, а призвать.

Он засмеялся, впервые за много дней, и заметил с иронией:

— Вам тогда нужен первоначальный капитал.

— Ох, кажется, нашелся менеджер, готовый рискнуть! Начинаю путь в неизвестность...

Повар принес ему чашку с лапшой.

— Не опасайтесь неизведанного пути. Это всегда интересно. Мы, моряки...

— О, это заметно по вашим старомодным любезностям! Моряки — народ непредсказуемый. В походах оторваны от земли, от обычной среды, и в океане вам приходит в голову слишком много отвлеченных идей, а тесное житье в кубриках способствует сплоченности... Моряки частенько затевают на берегу сумятицы.

— Сумятицы?

— Ну да... нечто вроде переворотов. Мой бедный брат так говорил... Ой, кажется, вам делает знаки вон та женщина!

С растрепанным шиньоном, в домашнем халате, Виправан делала ему какие-то знаки в нескольких шагах от двери магазинчика. Палавек извинился перед соседкой по столику и подошел к свояченице.

— На вас лица нет...

— Я прибежала разыскать вас, сказать, чтобы вы не позорили нашу семью! Слава Будде, я разглядела вас здесь... Минут через пятнадцать после вашего ухода налетела полиция. Все перевернули. Испугали детей... Некто Лю Элвин, как сказали агенты, заявил, что вы — гангстер, обобрали его в собственном магазине. Элвин назвал даже марку вашего пистолета, номера банкнотов... Все подтвердилось, когда нашли сверток с деньгами. Номера банкнотов указаны в бухгалтерской книге этого Лю Элвина... Как вы докатились до такой жизни? Лучше вам явиться с повинной... Они так сказали. Прощайте!