Палавек вдруг подумал ясно и спокойно, возможно потому, что все осталось позади: год ты был скотиной, которую кормили за риск, платили за то, чтобы в случае нужды заставить тебя околеть. Дух, обретенный на холме Фуси, торжествуй!

У спального корпуса американцев, допив из прихваченной банки пиво, он зашвырнул ее на крышу. Жестянка поскакала по скату.

— Добрых снов, холуй, — сказал Палавек по-английски часовому-таиландцу. Тот отвернулся.

В Бангкоке брат, по внешним признакам, процветал. Тунг выглядел хорошо одетым. Администрация разрешила носить казенные полуботинки во внеслужебное время. Имел Тунг и собственное жилье — закуток, огороженный ящиками из-под вина и виски на задворках бара, обслуживавшего плавательный бассейн отеля «Петбури».

Встретились братья в холле гостиницы.

— Отвоевался? — только и спросил Тунг.

Он сбегал за чемоданом и уже потом повесил на шею Палавеку гирлянду белых цветов.

— С возвращением. Держи ключи от каморки, замок висячий, отдыхай до вечера...

Брат заявился к полуночи. Аккуратно развесил рубашку, галстук-бабочку и брюки на стуле, помылся из железной кадки под краном у сарая с тарой и завалился на пляжную раскладушку, уперев ноги в картонную стенку. В том месте, где были пятки, темнели пятна.

— За день напрыгаешься, — сказал Тунг, перехватив взгляд Палавека. — Что собираешься делать?

— Хочу в университет. Деньги привез. Двадцать с лишним тысяч...

— Года два протянешь.

— Шутишь?

Тунг уселся на раскладушке, свесив ногу. Вены на икре казались темными.

— Знаешь, сколько стоит рис? Одежда? Книги? После твоего отъезда подорожало вдвое. Раздолье хапугам и взяточникам. Профсоюзы запрещены, конституция не действует. Куда пойдешь жаловаться? Твой бывший главный командир, маршал Таном Киттикачон, прибрав власть, видит вокруг только коммунистов... В университет направляют курсантов военных училищ. Труд дешев. Места не доищешься. Ну а про войну, где тебя носило, объяснять излишне. Много расстарались искалечить жизнь народу ради янки?

— Мне-то что? Я отвоевал, получил плату. Это мои деньги. Я рисковал за них. И я хочу истратить их так, как хочу, — на учебу! А ты... ты говоришь, как красный!

— Ладно, — без обиды ответил Тунг. — Я придержал один день без сохранения содержания. Пойдешь со мной в университет?

— В университет?

— Ну да. Я на заочном. Октябрь только начинается. Может, и тебя зачислят.

— Разве это возможно — так вот, сразу?

Тунг взял из пачки Палавека сигарету, неторопливо раскурил и снова залег. Дымок вытягивало в щель на потолке. Где-то рядом грохотал кондиционер.

— Может, только сейчас и возможно, — сказал брат. — Университет взбаламучен. Профессора собираются бастовать. Образован студенческий совет, который настроен решительно. Правда, он как слоеный пирог. Разный в нем народ. Одни говорят: нужно поднимать и рабочих, другие — только просить, не выходить за университетские ворота. Такие, как я, полунищие, почти незаметны. Некоторые вообще шумят о демократии по наущению папаш-толстосумов. Тем важно проложить себе путь к власти, хотелось бы оттереть генералов... Иногда страшновато. Кто за меня вступится, если все кончится неудачей?

Будто захлебнувшись, кондиционер остановился. Слышалось теперь шуршание ящерок, охотившихся по стенам за москитами. Смутные предчувствия и разраставшаяся неуверенность... Был готов к лишениям, воздержанию из экономии, даже к голоду. А поколебалась и надежда вообще осуществить заветную мечту. Дома оказалось неприветливо.

Утром долго тащились на жаре по Петбури-роуд, пока не пересекли железную дорогу возле улицы Ларндуанг. Палавек поражался изобилию новых магазинов, кафе, баров и лавок. Возле Таммасатского университета над пустынной площадью Прамин-граунд реяли пестрые воздушные змеи. Запускали их дети, не обращавшие внимания на полицейские машины, окружившие район.

У ворот Палавека грубо взяли за локти парни с повязками.

— Свой, — сказал охранникам Тунг. — Мой брат, идет со мной.

— Студенческий совет распорядился посторонних не впускать. А если это шпион?

— Он не посторонний и не шпион. Будет поступать в университет.

— Нашел время...

Сбывались все-таки его мечты. Наступил день, о котором он грезил. Переступал университетский порог. Бывший «желтый тигр» взглянул на часы, которыми гордился, — с календарем! Исторический момент пришел в десять с минутами утра 12 октября 1973 года.

— Я в канцелярию, — сказал он Тунгу.

Двор и верхние коридоры до отказа забили студенты. На первом же переходе Палавека захлестнула толпа. Несколько минут продержался, припав спиной к прохладной стене, но потом все же снесло до первого этажа. Переждал, когда кончится давка, и снова поднялся по лестнице.

— Куда? — окликнул один из четырех ребят, преграждавших дверь в канцелярию.

— В приемную комиссию.

Засмеялись.

— Иди домой, парень, иди... В дирекции никого. Заседает студенческий совет. Не до образования...

Его сильно двинули в сторону. Плотная группа торопившихся людей обтекала Палавека. Напротив оказался парень с ввалившимися глазами, возбужденный, жестикулирующий. Говорил он беспрерывно севшим голосом.

— Арестованных пятого октября студентов освободят только под нашим нажимом, — срывалось с его воспаленных губ. — Правительство Киттикачона обещало, но оказалось — обман... тактический ход. Мы должны немедленно выступить с широкой демонстрацией. Мы должны искать контакты с крестьянами, рабочими, учащимися профессиональных училищ... Мы должны установить народную демократию. Долой контроль военных, полицейских и бюрократов!

Парни тяжело дышали, лица горели, хотя незаметно было, чтобы свите говоруна пришлось перед этим бежать.

Палавек спустился по лестнице. Во дворе размахивали флагами и лозунгами. В толчее минут через двадцать он разыскал Тунга.

— Можешь объяснить, что происходит?

— Пятого октября полиция по приказу Киттикачона арестовала одиннадцать студентов и преподавателей, которые распространяли листовки с требованием введения конституции. Потом забрали еще двоих. Здесь, в университете, собрались студенты всего города. Принято решение: через несколько минут выступаем за ворота...

— Тогда я пошел домой.

— Один не пройдешь. Все оцеплено. С демонстрацией прорвешься только... Держись рядом.

Пулемет бил от громадины «Роял-отель», с угла Рачждамнен-роуд. Искрили стальные рамы витрин. В книжном магазине подрезанные очередью стекла оседали вместе со стеллажами, перегруженными фолиантами. Толпа залегла между магазином и министерством юстиции. По кромке тротуара, почти у ступней вжавшегося в водосток Палавека, вздымались фонтанчики бетонной крошки, перебегавшие на стену аптеки. Кто-то понадеялся отбежать в глубь улицы и, подброшенный попаданием, откатился под мусорную урну.

Палавек оказался около студента в клетчатой тенниске. Стекла противосолнечных очков парня покрывала паутина трещин. В руках он растерянно держал мегафон.

Забрав у него аппарат, Палавек крикнул:

— Не высовываться! Без перебежек! Никаких действий без команды!

Сыпались осколки то ли фонаря, то ли рекламы. Палавек прослушал очередь до конца, отметил паузу, которую сделал пулеметчик на замену рожкового магазина. Когда, по расчетам, и новый оказался расстрелян, закричал:

— Перебегать всем! Считай до пяти и ложись! Марш!

Большинству удалось. Стрелок с досады всадил очередь по дорогим квартирам третьего этажа...

Долго еще толпа студентов носилась под пулеметным огнем между королевским дворцом, национальным музеем, театральным колледжем и Таммасатским университетом. Палавека перекатывало из одного края людского моря на другой, и попытки вырваться оставались безуспешными. Обессиленный, обозленный, отчаявшийся, он прикидывал выход для себя и не находил. Когда началось побоище, Тунг исчез...

В конце Рачждамнен-роуд, пустив из выхлопной трубы черный клуб, появился танк. Следом вывернули два бронетранспортера. Оставалось только ждать вертолетов. Едва он подумал так, грохот моторов с неба накрыл и шум танков, и лай пулеметов. Палавек взглянул вдоль узкой Напхралан-роуд, ведущей к причалу Тачанг на реке Чао-прая. Если и добежать, лучшей мишени, чем плывущий человек, не найдешь.