— Ловкач. Собирает и с тех и с других. Что будем делать?

— Примем половину из того, что он предлагает: «на предъявителя». Но не чеки. Боны на предъявителя разного достоинства. Они гораздо труднее учитываются.

— Ты только что заслужила свой обед, — сказал Джейсон, коснувшись ее лица.

— Я стараюсь зарабатывать себе на хлеб, сэр, — ответила она, удержав его ладонь на щеке, — сначала обед, потом Питер… потом книжный магазин на бульваре Сен-Жермен.

— Книжный магазин на бульваре Сен-Жермен, — повторил Борн, снова почувствовав боль в груди.

Что это? Почему он так боится?

Они вышли из ресторана на бульваре Распай и направились к переговорному пункту на улице Вожирар. Вдоль стен стояли телефонные будки, а в центре зала располагалась большая круглая стойка, за которой служащие направляли клиентов в будки.

— Нагрузка сейчас совсем небольшая, мадам, — сказал Мари один из клерков, — вы сможете позвонить через несколько минут. Номер двенадцатый, пожалуйста.

— Спасибо. Двенадцатая кабина?

— Да, мадам. Вон туда, прямо.

Когда они шли через толпу в зале, Джейсон держал Мари под руку.

— Я знаю, почему люди пользуются такими станциями, — сказал он, — это в сто раз быстрее, чем из гостиничного номера.

— Это только одна из причин.

Едва они подошли к будке и зажгли по сигарете, как услышали два коротких звонка внутри. Мари открыла дверь и вошла со своим блокнотом. Сняла трубку.

Несколько мгновений спустя Борн с изумлением увидел, как кровь отлила у нее от лица, и оно стало белым как мел.

Она закричала и выронила сумочку, ее содержимое рассыпалось по полу будки. Блокнот упал на полочку, карандаш переломился, с такой силой она его стиснула. Борн кинулся в кабинку; Мари почти теряла сознание.

— Лиза, это говорит Мари Сен-Жак из Парижа. Питер ждет моего звонка.

— Мари? О Господи… — Голос секретарши пропал, сменившись другими голосами в помещении. Возбужденные голоса, приглушенные ладонью, которая прикрыла микрофон. Послышался какой-то шелест, трубка перешла в другие руки.

— Мари, это Элан, — сказал первый помощник заведующего отделом, — мы тут все в кабинете Питера.

— В чем дело, Элан? У меня мало времени. Пожалуйста, могу я с ним поговорить?

Тот некоторое время помолчал.

— Я хотел бы это как-то тебе облегчить, но не знаю как. Мари, Питер умер.

— Он… что?

— Несколько минут назад позвонили из полиции. Они теперь этим занимаются.

— Полиция? Что случилось? О Господи, умер? Что случилось?

— Мы пытаемся разобраться, но, по-видимому, нам нельзя ничего трогать у него на столе.

— У него на столе?..

— Записи, пометки и тому подобное.

— Элан! Расскажи мне, что случилось.

— Да мы сами ничего не знаем. Он никому из нас не сказал, какие у него дела. Знаем только, что сегодня утром ему дважды звонили из Штатов — один раз из Вашингтона, второй из Нью-Йорка. Около полудня он сказал Лизе, что едет в аэропорт кого-то встречать. Кого — не сказал. Час назад полиция нашла его в одном из погрузочных туннелей. Ужасно, его застрелили. Попали в горло… Мари? Мари?

Старик с пустыми глазами и седой щетиной взгромоздился в темную будку для исповеди и, щурясь и моргая, стал вглядываться в фигуру в капюшоне за темной занавеской.

Зрение у восьмидесятилетнего посланца было слабое. Но ум сохранялся ясным, только это и имело значение.

— Ангелюс Домини, — произнес он.

— Ангелюс Домини, сын Божий, — прошептал человек в капюшоне, — благостны ли дни твои?

— Они близятся к концу, но они стали благостны.

— Хорошо… Что из Цюриха?

— Нашли человека с набережной Гизан. Он был ранен. Его проследили через доктора, известного Фербрехервельту. На крепком допросе он признался в нападении на женщину. Каин вернулся за ней. Это Каин его ранил.

— Значит, у них был уговор, у женщины и Каина.

— Человек с набережной Гизан так не думает. Он один из тех двоих, что подобрали ее на Лёвенштрассе.

— Он еще и дурак. Он убил сторожа?

— Он признает это и оправдывается. Чтобы спастись, у него не было выбора.

— Может не оправдываться. Это самое умное, что он сделал. Пистолет у него?

— У ваших людей.

— Хорошо. В цюрихской полиции есть один префект. Пистолет надо передать ему. Каин трудноуловим, с женщиной намного легче. У нее есть сообщники в Оттаве, она с ними будет поддерживать связь. Мы ее выследим и заманим в ловушку. Готов записывать?

— Да, Карлос.

Борн подхватил ее в тесном пространстве стеклянной будки, осторожно опустив на сиденье. Ее трясло, дыхание прерывалось спазмами, остекленевший взгляд стал осмысленным, когда она посмотрела на него.

— Они убили его! Они его убили! Господи, что я наделала. Питер!

— Ты здесь ни при чем! Если кто и виноват, то я. Ты ни при чем. Запомни.

— Джейсон, я боюсь. Он был на другом полушарии… а они его убили!

— «Тредстоун»?

— Кто же еще? Ему два раза звонили, из Вашингтона… Нью-Йорка. Он поехал в аэропорт кого-то встречать и был убит.

— Как?

— О Господи… — Глаза ее наполнились слезами. — Застрелили, в горло, — прошептала она.

Борн ощутил тупую боль. Он не мог определить, где именно, но она душила его.

— Карлос, — сказал он, сам не зная почему.

— Что? — Мари впилась в него глазами. — Что ты сказал?

— Карлос, — тихо ответил он. — Пуля в горло. Карлос.

— Что ты хочешь сказать?

— Я не знаю. — Он взял ее за руку. — Пойдем отсюда. Как ты? Идти можешь?

— Да, — ответила она, закрыв на мгновенье глаза и глубоко вздохнув.

— Зайдем выпить чего-нибудь. Нам это сейчас обоим необходимо. Потом пойдем туда.

— Куда?

— В книжный магазин на бульваре Сен-Жермен.

Там было три старых журнала под индексом «Карлос». Трехлетней давности номер международного издания «Потомак Куотерли» и два парижских выпуска «Ле Глоб». Они не стали читать статьи в магазине, а купили все три выпуска и на такси вернулись в гостиницу на Монпарнасе. Мари устроилась на кровати, Джейсон в кресле у окна. Прошло несколько минут, и вдруг Мари вскочила.

— Вот здесь. — В ее глазах и в голосе был страх.

— Читай.

— «Сообщается, что Карлосом и (или) его небольшой армией солдат практикуются чрезвычайно жестокие формы наказания. Это умерщвление выстрелом в горло, причем часто жертву оставляют умирать мучительной смертью. Это наказание применяется к тем, кто нарушил обет молчания или послушания убийце, а также к тем, кто отказался передать ему информацию…» — Мари остановилась, не в силах читать дальше. Она снова легла и закрыла глаза. — Он не захотел им ничего говорить, и они его убили. О Боже!..

— Он не мог выдать им того, чего сам не знал.

— Но ты знал! — Мари вновь села. — Ты знал про выстрелы в горло! Ты сам сказал!

— Сказал. Я знал про это. Это все, что я могу тебе ответить.

— Как?

— Я бы хотел объяснить, но не могу.

— Можно мне выпить?

— Конечно. — Джейсон встал и подошел к столу. Он налил виски в два стакана и посмотрел на нее. — Хочешь, я пошлю за льдом? Эрве на месте, это недолго.

— Не надо. — Она бросила журнал на постель и повернулась к нему: — Я схожу с ума.

— Составишь мне компанию.

— Я хочу тебе верить. Я верю тебе. Но я… я…

— Ты не уверена, — закончил Борн. — Как и я. — Он принес ей стакан. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я могу сказать? Не солдат ли я Карлоса? Не нарушил ли я обет молчания или послушания? Не поэтому ли я знаю способ казни?

— Прекрати!

— Я сам себе это твержу. Прекрати. Не думай. Старайся вспомнить, но где-то по пути нажимай на тормоза. Не забирайся слишком далеко, слишком глубоко. Можно обнаружить одну ложь, но она поднимет десять вопросов, в этой лжи запрятанных. Словно очнулся после долгого запоя, когда не помнишь, с кем дрался, с кем спал или… проклятье!.. кого убил.