- Кто за меня платит?

- Не все, кто учится здесь, - богачи, Динни. Многим ученикам оказывается материальная помощь, многие из них находятся здесь потому, что за них платят компании, в которых работают их родители.

- Кто? - спросила я. - Назовите хотя бы нескольких.

- Я не имею права делать это, - ответил дядя Макс. - Да и какое это имеет значение?

- Просто я хочу знать.

- Динни, - вмешалась тетя Сэнди, - ты здесь потому, что дядя Макс - директор школы. Это вроде бонуса, полагающегося по должности. Ты вместе с ним. Никому не надо за тебя платить. Это - привилегия. Тебе просто повезло.

- Мне не надо, чтобы везло. Мое место среди беженцев, я должна страдать вместе с ними.

Лицо дяди Макса приняло изумленное выражение:

- Но почему, Динни, почему?! Что плохого в том, что тебе повезло? Может быть, когда-нибудь ты сделаешь так, что повезет кому-то еще!

- Тебе просто открылась возможность, Динни, это твой шанс! - добавила тетя Сэнди.

О, опять это слово, оно всюду преследовало меня, оно не выходило у меня из головы!

- Кроме того, - сказала тетя Сэнди, - только от тебя зависит, воспользуешься ты своим шансом или нет. Выбирай!

Я ворочалась в постели всю ночь напролет и чувствовала себя отвратительно. Я просто утопала в шансах и возможностях, в то время как у беженцев не было ничего. Мне хотелось отдать им все. “Вот, - сказала бы я им, - возьмите это. Возьмите Швейцарию и горы, колокольный звон, катание на горных лыжах. Возьмите все. Вы этого заслуживаете”.

Но я не знала, как разыскать беженцев и как вручить им Швейцарию.

Сны Доменики Сантолины Дун

Я была в своей комнате в доме дяди Макса и тети Сэнди. Я выглянула в окно и у видела, как по склону холма взбираются моя мама, мой отец, Крик и Стелла, несущая на руках своего малыша. Они были одеты в лохмотья и совершенно босые.

Они вошли в дом, и мама примерила на себя мою лыжную куртку, а Крик погладил руками мои лыжи. Стелла спросила: “Это все твое, Динни?” - и я ответила: “Нет!” - а потом вытащила свою старую коробку с пожитками и сказала: “Видите? Только это мое”.

Но когда я открыла коробку, в ней оказались всякие новые вещи: радиоприемник, лыжные ботинки, перчатки, шапки, свитеры, украшения. И тогда мои родители, и Крик, и Стелла, и малыш вылезли в окно и ушли.

Месячник глобальных бедствий продолжался. Лайла потеряла дар речи. Она больше не произносила таких слов, как “изумительно”, “невероятно” и “fantastico”. Теперь ей приходилось часто слышать в классах и спальных корпусах, как жалуются другие. Но, в отличие от прежней Лайлы, ребята сетовали по причинам, связанным с настоящими, серьезными переживаниями. Лайла уже не могла вновь начать свою кампанию против никудышного питания в школе, потому что ребятам просто кусок не лез в горло при мысли о недоедающем человечестве, о миллионах людей, страдающих от голода.

Через три недели месячника глобальных бедствий дядя Макс наконец пошел на решительный шаг. Он произнес речь. Он сказал, что, конечно, необходимо помнить о несчастьях, что каждый день происходят в мире, однако наша главная задача, наша обязанность состоит в том, чтобы получить образование, дабы, когда мы станем взрослыми, принимать осознанные и обоснованные решения. Он сказал, что надо быть не только осведомленными о глобальных бедствиях, но также проникнуться мировой духовностью, знать и понимать искусство, красоту, музыку, юмор, чтобы иметь силы и желание изменить мир к лучшему.

Его слова возымели действие. Не сразу и не у всех, но настроение постепенно стало меняться. После речи дяди Макса я видела, как Гутри выбежал на балкон виллы и долго стоял там, глядя на озеро. Он плакал.

Сны Доменики Сантолины Дун

Я сидела на вершине холма на стуле, окруженная оболочкой своего пузыря и глядела вниз - на длинную-длинную вереницу беженцев, бредущих по извивающейся у самого подножия тропе. Дети громко плакали. Солдаты сбегали вниз, на ходу стреляя из ружей.

Кислотные дожди поливали головы беженцев, на них падали деревья и рассыпались в облаке черной пыли.

Я скатилась с холма к беженцам и через оболочку пузыря принялась раздавать им разные вещи. Я вручала им церковные колокола и даже целую гору.

Кислотный дождь стучал по оболочке пузыря, разъедая ее насквозь, и вот капля, едкая и жгучая, упала мне на лоб, я проснулась и увидела жужжащего надо мной комара.

25. Телефонный звонок

В конце февраля я наконец получила рождественскую посылку от родителей. Коробка выглядела так, словно по ней прошло стадо коров и по пути сжевало ее углы. Внутри находился маленький фотоальбом. Я тут же взволнованно схватила его и раскрыла, ожидая увидеть фотографии дорогих мне людей. Но никаких фотографий там не оказалось. Только на первой странице вставлен рисунок, сделанный мамой и подписанный: “Динни на рыбалке”. На рисунке была изображена девочка, стоявшая на берегу реки с сетью для ловли рыбы в руках. В голубом небе над головой девочки вместо солнца зияла рваная дыра коричневого цвета, а само солнце запуталось у нее в сети.

На следующей странице была вставлена записка со словами: “Динни, здесь ты можешь хранить воспоминания о своих приключениях в Швейцарии…”

Остальные листы альбома были совершенно пустые.

Еще в коробке лежали две открытки. На одной мама и отец по очереди написали только два слова: “Мама” и “Папа”. На другой открытке я узнала почерк Стеллы: “С любовью от Стеллы, Джорджа и Майкла”.

Джордж? Майкл? Кто они? И тут я вспомнила, что Майкл - имя ребенка моей сестры, а Джорджем звали ее мужа, морского пехотинца.

Через неделю я получила еще одну посылку. В ней были красный шарф ручной вязки и записка от бабушки Фиорелли:

“Доменика, carissima!

Buon Natale. Adesso non ti raffredi piu.

Nonna”.

Это означало: “Счастливого Рождества. Теперь ты никогда не замерзнешь”.

На следующий день после того, как принесли посылку, по телефону позвонили мама и отец. Связь была очень хорошая, но голоса родителей звучали странно, потому что я отвыкла их слышать. Незаметно для себя я все сильнее прижимала трубку к уху, словно пыталась проскользнуть в нее, а потом по проводу переместиться туда, где находились они. И еще, из-за большого расстояния, наверное, не сразу было слышно то, что произносили на другом конце провода, поэтому мы то и дело начинали говорить одновременно, а потом останавливались, переспрашивая друг друга: “Что? Нет, ты, ты говори!” или: “Я… что? Что ты сказала? Нет, ты говори!”

Родители брали трубку по очереди. Они сказали, что поставили таймер, потому что звонок в такую даль, как Швейцария, стоил очень дорого. Каждому отводилось не больше трех минут, и отвечать на вопросы им было некогда.

Все же мне удалось узнать, что они жили в Таосе. По словам папы, у него там был очень хороший шанс. Стелла возобновила занятия в школе. За ее ребенком по утрам присматривала мама, а днем - соседка, до тех пор пока из школы не приходила Стелла.

Я все спрашивала:

- А Крик? Где Крик?

А они отвечали:

- Что? Нет, ты, ты говори! Что ты сказала?

- Крик! Где он?

Наконец они расслышали и сказали, что он служит в военной авиации. Он попал под суд, и ему дали шанс. Перед ним был выбор - пойти в тюрьму или на добровольную службу в вооруженные силы.

Папа сказал:

- Служба в ВВС пойдет ему на пользу. Это очень хороший шанс! Он имеет возможность начать все заново.

Я спросила, не знает ли он, где в Италии жила бабушка Фиорелли до того, как уехала в Америку. Мне надо было спросить об этом маму, потому что бабушка Фиорелли - ее мама, но очередь моей мамы говорить по телефону уже прошла, а я не успела спросить ее. Когда я спросила отца, где жила бабушка Фиорелли, он сказал: