— Это дикий обычай! — заявила она, вздернув подбородок. — У моего народа на похоронах режут лошадей и рабов, а не женщин. А твой отец проживет еще очень долго. Ты устанешь ждать.

Она ушла, очень довольная ответом. Плащ заметал на снегу следы ее маленьких ног. Она так старалась его обидеть! Волх этого даже не заметил. Он не расслышал смысла слов. Ее голос просто звенел в ушах, как зимний ветер в лесу.

— Ну, поговорили? — усмехнулся Бельд. Волх и не заметил, как он подошел. Все еще бледно-зеленый, и в сторону крады старается не смотреть, но уже готов залезть в душу.

— Полегчало? — ответил Волх вопросом на вопрос.

— Не особенно. Хорошо, а у вас так всех хоронят? Или эта бедная женщина провинилась в чем-то ужасном?

— Нет. Просто она решила сопровождать мужа. Считается, что об руку с женщиной мужчина легче достигнет Вырея. Хавр… он просто помог ей отправиться вслед за Булыней.

— Хорошо. С такими помощниками врагов не надо. Дикий обычай.

Волх удивленно вздрогнул, услышав от друга слова, которые только что сказала Ильмерь. Из духа противоречия спросил:

— А что ты так переживаешь? Можно подумать, никогда не видел, как убивают.

Бельд дернулся, как будто собирался ударить Волха. Потом сказал очень медленно и спокойно:

— На моих глазах даны зарезали моего отца, мою мать, беременную вдову моего брата. А мою сестру убивал совсем молодой воин, он не умел этого делать, он вонзал в нее меч снова и снова, она кричала, как раненый заяц, я видел, как дергалось ее тело, пока даны вязали мне руки за спиной. А потом я защищал Хрутово добро от грабителей и убивал сам. Но чем ближе видишь смерть, тем отвратительнее кажется ее лицо. Это только издалека смерть похожа на фею, уводящую в мир снов. А ты? Ты видел много смертей?

— Достаточно, — соврал Волх. На самом деле он не раз присутствовал на погребении, но никогда еще при нем никого не убивали. Бельд догадался об этом.

— Зря ты хорохоришься, — покачал он головой. — Не надо строить из себя железное сердце. Лучше сейчас, наяву, бояться в полную меру. Иначе потом мертвые станут приходить по ночам. Ладно. Пойдем. Сейчас самое время выпить этой вашей медовухи.

Из-за Перунова холма уже доносились громкие голоса. Словене справляли пышную тризну по умершему и его жене. И кто-то уже позабыл, по какому поводу собрались, разражаясь громким хохотом. Горели костры, людские тени причудливо двигались на снегу. И никто не заметил, как с противоположного берега по неверному льду двинулись темные фигуры.

Вейко сгреб пригоршню снега и опустил в нее пылающее лицо. Только сейчас он понял, какое опасное дело замыслил. Если его участие обнаружат, легкой смерти ему не видать. Но он знал так же: если он не выполнит задуманное, то даже смерть не остудит уголь, в который превратилось его сердце. Уголь, сжигающий изнутри.

Он снова и снова вспоминал свой позор. В дом Сайми он явился, как положено, прихватив двух старших братьев и подарки для будущей родни. Матери Сайми он с поклоном вручил отрез шерстяной ткани, отцу и братьям — охотничьи ножи, невестке — костяной гребень. Добавил десяток связок беличьих шкурок.

Семья Сайми была ему рада. Мать поглаживала шерсть — никогда не видела такой хорошей ткани, мужчины, удовлетворенно цокая, играли ножами. И только Сайми вдруг вышла на середину комнаты и сказала тихо, но твердо:

— Я не буду твоей женой, Вейко.

Мать ахнула, закрыв рот руками. Вейко захлопал глазами, как дурак, и смог только выдавить:

— Почему?

— Я люблю другого, — еле слышным вздохом ответила Сайми.

Что началось! Мать ударилась в слезы, невестка злобно назвала Сайми подкидышем, братья Вейко, нахмурившись, собрали обратно дары, едва не началась драка… Вейко казалось, что он убит. Что вся эта земная суматоха его уже не касается. Он не сводил горящего взгляда с Сайми. А она стояла, опустив голову, как будто тоже была мертва. И крик и ругань проносились у нее над головой, не задевая…

— Кто он? — прорычал Вейко, сам не узнавая своего голоса. Сайми не ответила, только краска залила щеки. Зато невестка расхохоталась:

— Да она по княжичу Волху сохнет! Думаешь, я не видала, как ты за ним бегаешь?

Сайми вскрикнула, словно птица, и бросилась в свой угол. Все лица закружились у Вейко перед глазами, все крики слились в единый гул… Пошатываясь, он вышел на улицу и вытер лицо снегом. Словно тысяча иголок впилась в кожу… Комариный укус по сравнению с той болью, которая мучила жаром его грудь.

Эта боль сводила с ума, не давала ни минуты покоя. Она гнала Вейко по кругу, как пса с чертополохом в хвосте. Она требовала действий. Сначала Вейко подкараулил брата Сайми, они подрались, их обоих разняли полуживыми. Потом он рассказал всем, кому мог, о несчастной любви Сайми. Над ней теперь смеялась вся улица. Но этого было недостаточно, чтобы заглушить боль. Вейко перестал есть и спать, он почернел лицом, превратился в тень… Дни его были бы сочтены, если бы однажды мудрые духи леса не послали ему отличную мысль. Он вдруг понял, кто во всем виноват.

Проклятые словене! Самодовольный, ленивый, беспечный народ… Они красивы, и такие дуры, как Сайми, сохнут по ним. Они привыкли брать чужое. Они выжигают леса под свои пашни. Но однажды лес вернет себе свое…

Замысел сложился как-то сразу.

Чудские охотники, отправляясь на другой берег, встречались там иногда со своими лесными сородичами. От них они слышали о большом чудском городище всего в нескольких днях пути от берега. Городище это было так укрыто в лесу, что даже охотники не знали, как туда добраться. По слухам, княжил там грозный и жадный Тумантай. Он не платил Словену дань и, не будь в Словенске русской дружины, непременно собрался бы на город с набегом.

Вейко сам отправился на другой берег и поговорил с лесовиками. К разговору он присоединил кое-какое городское добро и пообещал еще. Может, лесовики, соблазнившись наградой, сами отправились к Тумантаю, а может, рассказали о замысле Вейко кому следовало: даже в лесу вести быстро достигают ушей того, кому они предназначены. И вот однажды Вейко снова отправился на другой берег и получил положительный ответ.

Все складывалось как нельзя лучше. От одного только предвкушения нестерпимая боль давала Вейко временную передышку. Но сейчас, когда ждать осталось считанные мгновения, он боялся каждого шороха. Вспорхнула ли птица над головой, уронив за шиворот снег, хрустнула ли ветка, плеснула ли вода…

Но вот над рекой трижды прокричала сорока. Вейко вцепился замерзшими пальцами в ворот. Сейчас или никогда, ну же… Если он попадется, легкой смерти не будет. Но любая смерть лучше, чем такая жизнь! Отчаянным, сорванным голосом Вейко трижды издал птичий крик.

На светлом снегу мелькнули тени. Сколько их? Двадцать? Тридцать? Достаточно, чтобы напасть на захмелевший город. На тризне вместе с воинами — женщины, самые знатные словенские женщины. Не все словенам воровать чужих невест.

Первая фигура бесшумно выступила из-за куста. Вейко приложил палец к губам и поманил за собой. Чужаки шли след в след. Впереди полыхали огни непрекращающейся тризны. Свиньи, подумал Вейко. Человек умер, а они гуляют и веселятся. Ненависть прокатилась по телу новой волной. Ничего. Сейчас там такое веселье начнется…

— Пришли, — одними губами шепнул он первому из чужаков. Тот кивнул и махнул рукой: дескать, можешь идти. Но Вейко не спешил, он еще не принял решение. Безопаснее всего было бы уйти вместе с лесной чудью. Тумантай дал понять, что охотно его приютит. Но если он уйдет, подозрения падут на его семью.

Над рекой разнесся первый отчаянный крик. За ним — другой. Заголосили женщины. Заметались тени, рассыпались искрами костры… Несколько минут Вейко как завороженный слушал звуки схватки. Они звучали для него самой сладкой музыкой. Боль постепенно отпускала… Но если он уйдет с чудью в лес, он никогда не узнает, как страдали словене. Наконец, решившись, Вейко побежал домой.