Кулема стиснул зубы, когда увидел бегущего навстречу друга — Соколика. Его отец, Сокол, был среди погибших. Одно дело — сообщить товарищу о смерти отца. И совсем другое — рассказать в подробностях, что ты видел: о телах, превратившихся в сплошную рану, о залитой кровью траве и кусках непогребенной плоти, на которую слетелись мухи…

— Что с отцом?

Соколик бросился к носилкам и отшатнулся, увидев Мичуру. Его круглое лицо с большими глазами и пушистыми ресницами сделалось совсем детским, обиженным. Паруша тихо всхлипнула, прикрыв ладонью рот. Кулема опустил голову, у него так и не хватило духу ответить. Но Соколик сам все понял. Губы у него скривились и задрожали, и он, никого не стыдясь, заплакал навзрыд.

— Как… Как это случилось? — выговорил он, яростно смахивая слезы. Кулема велел женщинам:

— Помогите раненому.

Когда бесчувственного Мичуру унесли, Кулема начал рассказ. И скоро его слушал весь город. Все стояли в угрюмом молчании — его лишь иногда прерывали жалостливые бабьи всхлипы.

А когда Кулема закончил, тишина сделалась грозной. И в это время на крыльцо терема вышел Волх.

Волх проснулся сегодня в блаженной невесомости. Он был как новорожденный. В голове — ни одного воспоминания о ночных снах или дневных делах. Кто он? Что он? Где он? Ответы могли быть совершенно любыми, какими только пожелаешь. Это была настоящая свобода… А потом бременем наваливалось осознание себя.

Душа спросонья была еще теплой и не закованной в кольчугу. Таким Волх и вышел на улицу.

— Что стряслось? — спросил он. Толпа поколебалась и расступилась, образовав в круг. А в круге остался Кулема, обнимавший за плечи ослабшего от горя Соколика.

— Это ты, князь, должен нам объяснить, что случилось, — заявил он. — Как вышло, что посольство, которое мы встретили и проводили с миром, растерзано волками?

— Волками? — недоуменно повторил Волх. Он еще ничего не понимал. Но сердце уже заколотилось в груди, предупреждая о чем-то страшном и неизбежном…

— Да, волками, с которыми ты договаривался, — повысил голос Кулема. — А о чем — никто кроме тебя не знает.

Это было открытое обвинение.

— Я… я… — пробормотал Волх и сам устыдился своего невнятного мычания.

— Когда я нес в город Мичуру, у меня было время подумать, — продолжал Кулема. — И я спрашивал себя: мог ли мой князь, пользуясь тем, что никто из нас не понимает язык волков, приказать им убить послов? А нам и нашим отцам солгать, что велел волкам охранять путников? И я ответил: да, мог. Потому что ты злой и мстительный человек. Ты ненавидишь своего отца Словена…

— Он мне не отец, — машинально возразил Волх. Кулема этого словно не заметил.

— И ты на все пойдешь, через всех переступишь, чтобы ему досадить. Что для тебя другие люди? Ты отнял у Словена жену и сделал ее своей челядью. Ради твоей мести все мы оказались вне закона, обреченные на жизнь посреди дикого леса, вдали от родных. Ты не думал о нас, ты ни о чем не думал, кроме своей мести, и сейчас ты поступил так же! Но только мы уже не те бессловесные дети, которых пять лет назад ты увел из Словенска! Посмотри! — Кулема вытолкнул вперед Соколика. — Тело его отца разорвано на десятки кусков. А мой отец пропал, и неизвестно, удалось ли ему спастись.

Толпа глухо заворчала, с готовностью отзываясь на призыв к бунту. Любая хворостинка, брошенная на этот костер, распалила бы пламя до небес. Волх вцепился в перила крыльца. Он понятия не имел, что делать.

Легкий шорох послышался у него за спиной. Он посмотрел вполоборота, боясь отвести взгляд от толпы. В дверях стояла Ильмерь. Скрестив руки на груди, с невозмутимым лицом она внимательно слушала Кулему. Волху показалось, что ее взгляд прожигает ему спину. Растерянность тут же сменилась злостью. Явилась, чтобы позлорадствовать над его унижением? Не дождется, она не увидит его мямлей и трусом!

— Ты бросаешь мне вызов? — холодно спросил Волх Кулему. — Клянусь Велесом, я не виноват в смерти послов и готов доказать это с мечом в руке.

Взгляд у молодого князя был тяжелый. Но Кулема его выдержал, ответив в том же тоне:

— Я бы дрался с тобой, если бы ты обидел только меня. И если бы речь шла только о моих осиротевших товарищах, вопрос можно было бы решить поединком. Но ты обидел весь город. Так ведь? — потребовал он поддержки у толпы, и та охотно поддакнула: «Так! Так!» — Значит, ты преступник. Тебя надо судить. И ты не выйдешь из своих хором, пока наш совет не решит твою участь.

— Пошел к лешему! Я выйду, куда и когда захочу! — заявил Волх, хватаясь за правое бедро. Но меч остался в покоях, у постели. Идти за ним сейчас нельзя. Если он уйдет с крыльца, все решат, что он послушался этого краснобая Кулему.

— Послушайте! Да послушайте же! — охрипший девичий голос заглушил ропот толпы. На первую ступеньку крыльца выскочила Сайми — красная, сердитая, запыхавшаяся. Заслонила, как курица цыплят от коршуна, неожиданно подумал Волх.

— Кулема, у тебя что, отвалились уши? — уперев руки в боки, поинтересовалась Сайми. — Ты не слышал, как твой князь клялся тебе, что он ни в чем не виноват?

— Тебя-то кто спрашивает, белоглазая? — презрительно выкрикнула Паруша. — Княжья подстилка, всем известно, что ты в него влюблена. Потащилась за ним, бесстыдница, из самого Словенска. А пока ты перед ним хвостом вертишь, мы тут сидим соломенными вдовами. У нас, между прочим, мужья в Словенске, ты подумал об этом, князь?

— Да, я люблю князя Волха! — звонко выкрикнула Сайми, и ее щеки стали совсем пунцовыми. — Когда он убил моего жениха, мне было жаль несчастного Вейко. Но Вейко был виноват, он предал город, который его приютил. И Волх покарал его своей рукой, ни от кого не прячась. Если бы в этот раз он захотел наказать послов за то, что они увели его челядь, он сделал бы это без всяких волков!

Толпа снова загудела, но в гуле этом не было единства. Слова Сайми многим показались разумными.

— Надо же, какая у тебя заступница, — тихо сказала Ильмерь. Ее голос был серьезен, но Волх все равно решил, что она издевается.

— Уходи отсюда, — заявил он Сайми. — Я же велел тебе пореже попадаться мне на глаза. Я не нуждаюсь ни в чьей защите. Я снова — в последний раз! — клянусь отцом моим Велесом перед вами всеми, что велел волкам проводить посольство через лес.

— Так как же вышло, что мой отец мертв? — спросил Соколик.

— Не знаю, — сквозь зубы признался Волх. И снова поднялся ропот — ответ князя не понравился толпе. Раздались оскорбительные выкрики в адрес Сайми, а потом ком грязи пролетел у самого ее лица. Следующий ком, побольше, разбился о крыльцо.

— Хорошо, только давайте без глупостей.

Между Сайми, Волхом и толпой вырос Бельд.

— Если вы такого мнения о своем князе, почему не боитесь, что прямо сейчас, в этот самый миг он зовет волков себе на помощь? А волки быстро разберутся, чьей рукой это брошено! — носком сапога он скинул грязь с крыльца.

Толпа притихла. Как дети! — подумал Волх. Но Кулема огрызнулся:

— Не надо нас запугивать, Бельд! Всем известно, что ты — верный пес Волха. Ты ему веришь — это твое право. А нам нужны ответы и доказательства.

— Будут вам ответы и доказательства! — сакс взбежал на крыльцо. — Князь пойдет и поговорит с волками. А я расспрошу Мичуру, как только он придет в себя. Так мы узнаем правду.

— Никуда я не пойду! — упрямо прошипел Волх. — Я не обязан ни перед кем оправдываться!

— Хорошо, не заводись, — Бельд теснил его к двери. — Не надо сейчас их злить, они просто в ужасе от случившегося, и Кулема тоже, а ведь он тебе не враг… И потом, разве сам ты не хочешь знать, кто убил послов? Только ты можешь это выяснить.

Волх хмуро ссутулился. Он повернулся к Ильмери:

— А ты чего молчала? Почему упустила случай бросить в меня камень? — с вызовом спросил он. Ильмерь пожала плечами.

— Никто от меня этого и не ждал. Весь город уверен, что я твоя наложница.

— Вот как, — прищурился Волх. — А тебя это, конечно, позорит? Так я могу пойти объявить им, что это не так.