Что до Волха, то он уже полчаса неподвижно стоял на берегу.

Устав плакать одна, Сайми рискнула подойти к мужу. Взглянула на него при свете дня — и испугалась. Он был до зелени бледен, как будто его грызла тяжелая болезнь.

— Ты действительно считаешь, что это я виновата? — глядя в землю, прошептала Сайми.

— Нет, — с усилием ответил Волх.

«Неправда, считаешь, — с досадой подумала Сайми. — Ты весь мир считаешь виноватым, если что-то идет не по-твоему». Но она пришла не ссориться, а утешать — или искать утешения.

— Ты ведь страдаешь не из-за Бояна? — спросила она.

Волх дернулся, глянул на нее волком, но по его лицу пробежала тень облегчения. Как будто она разделила с ним стыдную и тяжкую ношу.

— Ты мучаешься, потому что поступил как отец, а не как князь? — продолжала Сайми.

— Я поступил неправильно, — буркнул Волх. — Но я не мог поступить иначе.

— Знаю, — вздохнула Сайми. Она лукавила. Пока Волх не отдал приказ всем высаживаться на берег, пока лучники не выпустили огненные стрелы, пока солнце неумолимо ползло к зениту, она ни в чем не была уверена.

Волх замолчал. Он все равно не нашел бы слов, чтобы объяснить все, что его терзало. Спасая мальчика и уступая врагу, он предал город. Не новгородцев — некий дух города, им вызванный из небытия и принадлежащий ему безраздельно — как женщина, как ребенок, как собака. Потому что не было отца и князя. Волх был отцом и здесь и там. Там больше, чем здесь, потому что кроме отца был еще матерью и демиургом. Он предал одно дитя, чтобы спасти другое.

— Знаешь, чего я боюсь? — сказала Сайми. — Что Росомаха обманет и мальчика нашего…

Она замолчала, зажав рот беличьей рукавичкой. Ее душа словно раздвоилась на видимую и невидимую половину. И невидимая сейчас каталась по ледяной земле, и выла, и кричала, и рвала на себе одежду. А видимая завидовала ей, сохраняя приличную, молчаливую скорбь.

Теряя силы, Сайми опустила голову Волху на плечо. Пусть обнимет. Пусть хотя бы утешительно похлопает по плечу.

Волх не стал этого делать. Никаких порывов сострадания он не чувствовал, а оскорблять жену снисхождением в такой момент он не мог. Он беспомощно огляделся поверх ее головы. Где, к лешему, Бельд? Пусть заберет ее, пусть обнимает и целует, пусть делает все, что хочет…

— Поклянись еще раз: когда мы вернемся в город, ты уплывешь вместе с Бельдом, — сердито сказал он Сайми. — Поклянись!

Сайми подняла голову, отошла на шаг и привычно стерла с лица разочарование.

— Хорошо, клянусь!

Клятва далась ей легко. Когда они вернутся, куда, что будет потом — сейчас это неважно. Им ни за что не обогнать идущие к Новгороду корабли, а это значит…

— Тунн… Дунн…

Зловещий звук разнесся над рекой.

— Идут, идут! — завопил кто-то из молодых дружинников. У него это вышло как-то чересчур радостно, он осекся и замолчал.

Русские корабли догорели. Как свитки бересты в костре, они бесшумно распались на куски. И сразу же, под бой барабанов, из-за поворота показались разбойничьи ладьи. Первая, вторая… Пятая…Они шли и шли, их было много — сорок сороков, и на каждой — по пять десятков могучих рогатых воинов…

— Дунн… Тунн…

В безветренной тишине барабанный бой с погребальной скорбью разносился над рекой. Волху казалось, что это его сердце отмеряет последние удары. Он как во сне слышал голоса воинов:

— Откуда их столько взялось?

— А гребцов видел? Все здоровенные, как на подбор…

— Шлемы — жуть!

— Может, и правда, нелюдь какая прет?

Ладьи двигались медленно, словно их сдерживал загустевший от мороза воздух, — к полудню заметно похолодало… Понадобились часы, чтобы вся армада скрылась за поворотом.

Все! Условия, поставленные разбойниками, выполнены.

— Возвращаемся! Бегом! — отрывисто приказал Волх.

И маленький отряд пустился бегом вдоль берега. Глядя на них, на кораблях кто-то засмеялся. Барабаны застучали чаще, весла замелькали быстрее. Гонка началась.

Но в этом соревновании у пешего отряда не было шансов. Спустя час словене с русами перешли на шаг, потом снова бежали и снова шли. Холод обжигал обезвоженные глотки. Сайми старалась не отставать от мужчин. Она слышала только, как кровь отдается в висках:

— Дунн… Тунн…

Но стоило кому-то остановиться, как хриплый крик Волха срывал его с места:

— Бегом!

Так продолжалось до заката — когда отряд еле волочил ноги, а хвост каравана едва виднелся вдали.

— Бегом! Бегом! — со свистом дышал Волх.

Вдруг Мар встал как вкопанный, и все русы остановились вместе с ним.

— Все, хватит безумствовать, князь. Смирись: нам все равно не успеть раньше кораблей.

Волх обернулся на месте, так что лохмотья его аксамитовой рубахи затрепетали перьями, и выхватил меч. Вид у него и в самом деле был безумный.

— Не смей мне людей мутить! — прорычал он.

— Это… мои… люди, — ответил Мар сквозь одышку. — И я не дам загнать их до смерти. Что нам осталось? Только погибнуть у осажденного города. Так пусть у нас будут силы, чтобы сделать это достойно.

Волх медленно опустил меч. Ему вдруг стало стыдно и за этот бег, и за то, что он вообразил себя царем Леонидом. Он просто соломенная кукла, из которой выдернули стержень. Мар прав: им не успеть, даже если бежать бегом день и ночь. Город будет окружен кольцом осады, и маленький отряд сможет только найти отчаянную смерть, бросившись на вражеские мечи.

— Погодите, — нахмурился Бельд. — Они почему-то остановились. Надо бы подняться вон на тот холм и посмотреть, в чем дело.

— Так река же… — ахнул кто-то из русов. — Река же стала!

Волх недоверчиво уставился на реку, потом со всех ног бросился к холму. С его вершины открывался вид на широкий разлив реки, на котором сгрудилась разбойничья армада. Позади река чернела живой ртутью, а впереди… Из-за туч пробилось вечернее желтое солнце и заблестело на матовом льду.

Волх проглотил слезы. Что это? Чудо? Случайность? Удача? Божья милость? Волх не знал, кому он шептал онемевшими губами «спасибо». Барабаны смолкли, и только удивленно кричала над лесом речная птица.

Спустя двое суток изматывающего пути, холодным утром потрепанный отряд вошел в город.

Встреча, увы, прошла без цветов. Новгородцы с ужасом провожали взглядами князя и княгиню. Женщины всхлипывали, прикрывая платками рты.

Сайми шла простоволосая, с убитым лицом. Она опиралась на руку Бельда, но, кажется, не понимала, что делает.

Волху каждый взгляд жег спину. Победоносной авантюры не получилось. Подвиг царя Леонида так и остался легендой из книг. Радость воссоединения с городом, на которое он уже не рассчитывал, сменилась унизительным чувством вины. Только теперь он распробовал в полной мере, какова неудача на вкус.

Почти у самых ворот навстречу отряду вышел Клянча. Он сходу рухнул на колени:

— Волх Словенич! Сынок твой… Боян…

Темные кудри новгородского воеводы были покрыты пылью. Нет, понял вдруг Волх. Это же не пыль, это седина! Плохи наши дела, — подумал он. А вслух сказал:

— Я все знаю. Ты бы встал, народу хватит потехи на нас любоваться.

— Домой, домой, — заторопил Бельд, одной рукой обнимая Волха, а другую протягивая Клянче.

Пошли в хоромы. По дороге Волх оглядывался — и не узнавал Новгорода. Вроде еще никто в открытую не объявил горожанам, что им угрожает осада, но у города уже сжалось сердце от дурных предчувствий. Ожидание беды повисло тяжелой дождевой тучей. Волх помнил — так уже было, и его передернуло от печального чувства узнавания.

Паниковали пока вполголоса. Подвывали в кулачок женщины, хмуро перешептывались мужчины. В руках у многих Волх заметил ведра и топоры. Появились и пустые дома — но не брошенные впопыхах, а аккуратно заколоченные. Только маленькая грязная собачонка истошно лаяла и юлой вертелась на мостовой.

Собрались в Тайной палате — Волх, Бельд, Мар, Клянча и Булыня.

Бельд обстоятельно и бесстрастно рассказал, что случилось на реке.