Через полчаса Бельд снова попросил:

— Ну отдай мне меч! К чему такое упрямство?

Сайми сердито мотнула головой.

— Ты согласился пешком возвращаться со мной в город, именно потому что я пообещала не быть обузой в дороге. И я в состоянии сама нести свое добро.

— А-а… — тихо прорычал Бельд. За спиной у Сайми он трижды со всей силы ударил кулаком в ладонь. Немного успокоившись, он сказал:

— Не каждый мужчина бывает таким надежными спутниками, как ты, Сайми. Ты не можешь быть обузой. А согласился я просто потому, что вернуться — это правильно. А уехать — нет.

— Я уже не знаю, что правильно, а что нет. Я дважды обещала Волху…

— Тихо! — быстро перебил ее Бельд и схватил за руку. Путники застыли как вкопанные, издалека послышались голоса — не то пение, не то плач.

— Перынь! — переглянувшись, прошептали оба. И уже не взирая на возможную опасность, оба бросились наперегонки, напролом, через кустарник — туда, где на просвете между соснами берег поднимался над истоком реки. А плач становился все громче, все слышнее — как будто плакал целый город на одном дыхании.

Так оно и оказалось. У святилища собралась огромная толпа. Здесь были мужчины и женщины, вои и дружинники, словене, русы и чудь. Горели костры, жарилось мясо на вертелах, лился в кубки мед. По многим лицам было видно, что мед здесь пили не первый день. Кое-где тихо бренчали гусли. И несся над толпой гул — это плач и тихая речь причитаний сливались воедино.

Сайми и Бельд недоуменно переглянулись. Они спешили вернуться, чтобы разделить с близкими людьми смерть, а попали не то на пир, не то на тризну.

Увидев княгиню, многие тянулись к ней и дарили не то сочувственные, не то благодарные взгляды. Толпа расступалась, пропуская ее и Бельда вперед.

— Давай я схожу и узнаю, в чем дело, — предложил сакс.

Но Сайми решительно отстранила его легким шагом спустилась к берегу. Там росла старая ива. Ее причудливые корни образовали в воде целый город. Сайми спряталась за необъятным стволом и прижалась лбом к коре. Отсюда ей все было видно.

Чуть в стороне вокруг ковра с яствами сидела словенская дружина и кое-кто из знатных русов. К пиршеству они еще не притронулись. Позади была сооружена крада — самая высокая из всех, какие довелось видеть Сайми. Мертвый был собран в дорогу богато. Поленница утопала в дарах — караваях хлеба, кувшинах с медом, битой птице, дорогой посуде и оружии. На плечах у мертвого был роскошный меховой плащ, а в руках — меч. В ногах у него лежала золотистая лошадиная туша.

Рядом с крадой сидели две простоволосые женщины — Шелонь и Туйя.

Сайми совсем не хотела понимать, что происходит. Но догадка была неотвратимой и грубой, как камень, пущенный в лоб. Его конь… его меч… его мать… его дочь… И тихий плач, заунывный, как звон комариного облака летним днем…

Выскочив из своего убежища, Сайми опрометью бросилась к краде. Она упала на колени перед свекровью, с отчаянным лицом схватила ее за рубаху и начала трясти.

— Вы что это затеяли! Даже не думайте, вы, обе! Только я одна могу, у меня есть право… А эта!.. — она с такой ненавистью дернулась в сторону Туйи, что девушка съёжилась. — Она украла моего сына, гадина, тварь… — Сайми перевела дух, подбирая бранные слова и вдруг споткнулась о строгий взгляд Шелони. Отпустив ее рубаху, она поникла и жалобно попросила: — Я хочу уйти с ним. Пожалуйста!

У Бельда — он тенью следовал за Сайми — яростно исказилось лицо. Но Шелонь спокойным жестом запретила ему вмешиваться. А сама сказала:

— На Туйю не рычи — что толку. Она на костер не собирается, да никто ее и не пустит. Волху еще по дороге в Вырей не хватало возиться с этой непутевой. Она со мной, на Перыни поживет. Будем говорить и слушать… А я бы очень хотела проводить сына до светлого Вырея. Но ты уж меня прости, в этой дороге ему не нужны ни я, ни ты. Сама знаешь, что он бы выбрал другую провожатую, правда?

Правда! Зачем тыкать в нос этой правдой, которая отравила ей всю жизнь? Обида стиснула Сайми горло. От ненависти ей было больно смотреть на людей. Бельд вовремя отнял у нее меч. Обида и ненависть надежным заслоном защитили ее сердце от горя — иначе оно бы разорвалось. Сайми тонула в этих чувствах, теряя связь с реальностью. И вдруг — как рука, протянутая утопающему, — она услышала:

— Мамочка! Мама!

Как слепая, Сайми нащупала темноволосую головку сына и наконец заплакала. Слезы смывали с ее души остатки злых мыслей. И она вдруг подумала, что у этой истории все-таки получился хороший конец.

Клянча, пьяный и торжественный, зажег факел. Он протянул его Бояну. Мальчик встал, по-взрослому отстранив плачущую мать. Он взволнованно погладил обломок-оберег на шее, потом смущенно взглянул на Бельда:

— Вообще-то обычно это делают братья.

Распрямив сутулые плечи, Бельд поднес факел к облитой маслом поленнице. У него было удивительно легко на душе — как будто не краду поджигал, а выпускал птицу из клетки. Погребальный костер вспыхнул огненными крыльями. Черный дым потянулся к небу, путаясь в сосновых кронах. Маленькая ласточка простригла воздух острыми крыльями и исчезла. И кое-кому из грустивших внизу показалось, что это вьются темные кудри вокруг склонившегося над костром лица. А что было выше — о том пока не полагалось знать живым.