Однако Рузвельт был куда дальновидней апологетов умиротворения. Он прекрасно понимал, что, получив в свое распоряжение людские, природные и материальные ресурсы двух восточноевропейских государств, Гитлер точно не остановится. Теперь, летом 1939 г., президент и слышать не хотел ни о каком умиротворении[289]. Во-первых, из донесений посла в СССР Д. Дэвиса он знал, что военный потенциал Советского Союза значительно выше, чем принято считать, и то, что это государство «будет значительно более серьезным фактором, чем допускают европейские реакционеры, и может иметь самое большое значение»[290]. Во-вторых, посол во Франции Буллит также настаивал на том, что Германия не осмелится начать войну[291]. Коренное изменение ситуации произошло 23 августа 1939 г., когда в Москве был подписан пакт Молотова—Риббентропа[292]. 25 августа Лондон пошел на заключение англо-польского пакта о взаимной помощи, который был воспринят в Париже как создание англо-франко-польской коалиции против Германии. Однако и эта последняя отчаянная попытка отвести военную угрозу провалилась — 1 сентября вермахт перешел границу Польши, а 3 сентября Англия и Франция объявили войну Германии — началась Вторая мировая война.

В период с начала 1938 г. по сентябрь 1939 г. политика США на Дальнем Востоке фактически замерла. В Вашингтоне прежде всего ориентировались на развитие ситуации в Европе. Соединенные Штаты не хотели связывать руки дальневосточными проблемами до тех пор, пока не прояснится ситуация в Старом Свете[293]. В то же время общественное мнение в стране все больше склонялось против Японии, так, весной 1939 г. изучение передовиц 700 ведущих американских газет показало, что 690 из них выступало за введение эмбарго[294]. Подобные призывы раздавались и в Конгрессе, так, председатель комитета по международным отношениям К. Питмен требовал введения эмбарго вплоть до прекращения японской агрессии в Китае[295].

Изменения политических настроений и общественного мнения в США были нормальной реакцией на обострение международной обстановки. Несмотря на то что Белый дом не предпринимал активных шагов в отношении Японии, в Вашингтоне начали активно готовиться к войне. По правде говоря, Рузвельт начал готовить страну к войне задолго до «мюнхенского кризиса в сентябре 1938 г.». Политика «нового курса» носила милитаристский характер и во многом напоминала скрытые мероприятия фашистской Германии в 1933—1939 гг. Америка готовилась к мобилизации и войне[296]. В марте 1938 г. в ответ на рост военно-морских программ Японии три державы—США, Англия и Франция—ввели в действие «скользящую» статью Лондонского морского договора 1936 г., так как «Япония... строит линейные корабли, водоизмещением и вооружением не подпадающие под ограничения». 30 июня США, Франция и Великобритания договорились об увеличении максимального тоннажа линейных кораблей[297], количественных ограничений не было уже с 1936 г. Вашингтонская система ограничения морских вооружений окончательно рухнула. Второй Лондонский договор был фактически расторгнут. Началась безудержная гонка вооружений.

Однако в официальных заявлениях Хэлл продолжал декларировать принципы нейтралитета и невмешательства. В то же время Рузвельт продолжал усиливать оборонный потенциал страны: ассигнования на военные нужды из бюджета продолжали возрастать. Кроме того, на военные же цели шли значительные суммы из фондов организаций, созданных в рамках «нового курса»[298]. Определенные перестановки произошли и в военном министерстве: в 1938 г. заместителем начальника штаба армии был назначен Д. Маршалл. В апреле 1938 г., когда немецкие войска завершали раздел Чехословакии, его назначили начальником штаба армии. На первой же встрече Рузвельт потребовал от него довести выпуск самолетов до 10 000 в год.

Пока Рузвельт конспиративно готовил страну и общественное мнение к войне, пока наблюдал за Европой, продолжение прежнего курса в отношении Японии все больше и больше шло вразрез с национальными интересами. Смотреть сквозь пальцы на японские злодеяния в Китае становилось экономически невыгодно. 19 ноября 1938 г. ситуация стала невыносимой. В этот день министр иностранных дел Империи заявил, что «японское правительство с настоящего момента приступает к проведению новой политики — политики сворачивания "открытых дверей" в Китае»[299]. Все — Япония фактически отказалась даже от любимой демагогии. 31 декабря Государственный департамент опубликовал первое за год жесткое заявление, в котором говорилось, что администрация США не признает японского «нового порядка» в регионе[300]. Взаимные реверансы кончились.

4 января 1939 г. в ежегодном послании Конгрессу Рузвельт обозначил поворот американской внешней политики:«...мы можем, и мы должны воздержаться от любых действий или отсутствия действий, которые поощрят, помогут или взрастят агрессора»[301]. 31 января президент продолжил эту тему: «...я сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить независимость других стран, предоставляя им все за наличный расчет, то есть примерно сорока или пятидесяти государствам. В этом и состоит внешняя политика Соединенных Штатов»[302]. Он говорил об открытой военной помощи, единственное без предоставления кредитов — законы о нейтралитете по-прежнему действовали...

31 мая 1938 г. Япония совершила очередной акт агрессии, аннексировав Ханские острова (включая и французские колонии). В ответ на эти действия Хэлл направил жесткую ноту японскому правительству, в которой аннексия не признавалась[303]. В Вашингтоне перестали спокойно наблюдать за японскими действиями на Дальнем Востоке. К ужесточению позиции подталкивала и накалившаяся ситуация в (о чем говорилось выше), дело шло к войне, в этом уже не сомневались. В военном министерстве исходили из того, что Япония может выступить совместно с Германией и Италией[304], поэтому в Вашингтоне было принято решение нанести удар по самому уязвимому месту Империи — военной экономике, абсолютно зависевшей от Соединенных Штатов. В апреле администрация начала обсуждение возможных экономических санкций против Японии[305].

27 мая 1939 г. государственный секретарь Хэлл ставит на повестку дня вопрос о пересмотре законов о нейтралитете: «Если мы введем эмбарго на экспорт с целью удержаться вне войны, логично будет распространить наше эмбарго на всех. Современная война — это не война только между вооруженными силами, это война между нациями во всех аспектах их бытия. Список контрабанды более неограничен вооружением и военными материалами... Он включает не только наименования, которые делают сражения возможными, но и почти каждое наименование, полезное для жизни вражеской нации... Таким образом, полное эмбарго на все виды экспорта будет однозначно разрушительным для нашей экономической жизни»[306]. То есть он призывал ввести различие между жертвой агрессии и агрессором и наложить полное, тотальное эмбарго на последнего. 6 июня заместитель Хэлла С. Уэльс продолжил эту мысль, заявив, что внешняя политика США предусматривает вооружение для самозащиты и пересмотр законов о нейтралитете.