Откуда-то со стороны холла донесся женский голос — чуть хрипловатый, резкий.

— О господи… она сильно расшиблась? Впрочем, удивляться нечему. Нет, поезжай ты… я не могу… не могу двинуться. — И еще какие-то приглушенные, неразборчивые слова.

Профессор возвратился в кабинет. Его уже тронутые сединой волосы были подстрижены не коротко и не длинно, а именно так, как должно, такое же впечатление производил и покрой его костюма. Морщины на его лице были отчетливо видны, но и в них было достоинство, они так же гармонировали с его благородной осанкой, как его белоснежная рубашка и начищенные ботинки.

— Ну что ж, поедемте, — сказал он.

Машина снова пересекла Гарвардскую площадь.

— Если тут замешан кто-нибудь еще, — сказал полицейский, — мы его разыщем.

Профессор кивнул. Некоторое время они оба молчали.

— Видите ли, какое дело, сэр, может, у вашей дочки что-нибудь не совсем ладно, так нам, пожалуй, лучше бы знать об этом.

— Да нет, — сказал профессор, покачав головой. — Она вышла замуж в начале этого года… потом они разошлись. Это могло подействовать на нее.

— Больно уж она молода для такого дела.

— Да, она рано вышла замуж. И брак длился недолго.

— Так что не исключено, что она просто сама выбросилась?

— Да. Впрочем… не знаю. Вам бы надо спросить об этом психиатра, доктора Фишера.

— Установлено, — сказал больничный врач, — что ваша дочь имела сношение с мужчиной незадолго… вернее сказать, непосредственно перед падением из окна. Профессор молчал. Он смотрел прямо перед собой в глубь коридора, по которому он шел вместе с доктором и агентом Петерсопом.

— Это не имеет отношения к полученным ею повреждениям, — сказал доктор. — Но нам пришлось обследовать ее, и это… это выявилось с полной очевидностью.

— На то оно и было похоже, — сказал Петерсон.

— Вам бы надо позвонить доктору Фишеру, — сказал профессор.

Они подошли к палате. Петерсон покинул их, отправился звонить психиатру.

Отец в сопровождении доктора прошел в палату к дочери. Она лежала на спине. На ней был белый больничный халат. Волосы расчесаны. Глаза закрыты. У стены в изголовье кровати сидела санитарка.

— Только на минуту, — прошептал врач. — Ей нужен покой.

Генри Ратлидж кивнул. Он подошел к кровати, присел па стоявший рядом стул и наклонился над дочерью. Глаза ее были закрыты, и он долго молчал; когда она их открыла, он назвал ее по имени. Луиза повернула голову, увидела отца, по ничего не отразилось па ее лице, и она снова устремила взгляд, в потолок.

— Бедная девочка, — сказал Генри Ратлидж. — Мне очень тебя жаль. Моя бедная малышка.

Лицо ее было все так же неподвижно.

— Ты можешь рассказать мне, как это случилось, Лу? Полиции это важно знать. Ты что — упала?

Она не отвечала.

— Там был какой-то мужчина? Был там кто-нибудь? Прошу тебя, дорогая, скажи мне, а я сообщу полиции…

Она отвернулась к степе и закрыла глаза.

Доктор Фишер был в гостях, но Петерсон разыскал его. Доктор сказал, что сейчас приедет. Хозяйка дома, увидав, что гость надевает пальто, стала просить, чтобы он не уезжал так рано. Доктор улыбнулся, пожал плечами.

— Одна из моих пациенток только что выбросилась из окна, — сказал он, — так что, вы понимаете… — Он снова улыбнулся — хозяйка была богата и хороша собой — и пообещал вернуться.

Когда он приехал в больницу, профессор Ратлидж сидел в вестибюле один. Они обменялись рукопожатием.

— Она не хочет разговаривать со мной, — сказал профессор. — Я очень сожалею, мне не надо было спешить.

— Нет, нет, — сказал доктор Фишер, — вы правильно сделали, надо было попытаться.

Психиатр был человек средних лет, весьма щеголеватый, в столь же безукоризненно сшитом костюме, как и профессор, и в такой же белоснежной крахмальной рубашке.

— Как этo произошло? — спросил психиатр.

— Мы не можем ничего понять. Кто-то позвонил в полицию и сказал, что она лежит па площадке пожарной лестницы под окном своей квартиры. Там ее и нашли. Она пролетела только два этажа, а могла упасть па мостовую.

— Да… Странно, однако… Никогда бы не подумал, что она совершит нечто подобное.

Они подошли к двери палаты.

— Пожалуй, мне лучше поговорить с ней с глазу на глаз, если не возражаете, — сказал психиатр.

— Да-да… конечно.

Генри Ратлидж остался ждать в коридоре. Доктор Фишер переступил порог, постоял немного, словно в нерешительности, потом сделал знак сиделке выйти и подошел к кровати. Луиза, его пациентка, по-прежнему лежала на синие, закрыв глаза, повернув лицо к стене.

— Луиза, — негромко позвал ее доктор. — Луиза. Она открыла глаза и поглядела на него.

— О… доктор Фишер.

— Как ты себя чувствуешь? — Голос доктора звучал вкрадчиво, успокаивающе.

— Я… — начала она. — Да вы все знаете.

— Да. Знаю, что ты откуда-то упала. — Он присел возле постели.

— Папа ушел?

— Нет, он ждет.

Голова ее метнулась по подушке.

— Мне ужасно жаль его… честное слово… Но мне бы хотелось, чтобы он ушел.

— Он уйдет, Луиза, уйдет. Только он очень расстроен.

— Понимаю, но ведь со мной уже все в порядке. — Голос ее теперь звучал жестче.

— Это… Что, собственно, это было? Она вздохнула.

— Ну как же так, Луиза? По-моему… Мне казалось, что ты уже справилась с этим?

— Да. Мне очень жаль. Но на меня вдруг опять нашло… Неожиданно… Вы понимаете…

Доктор Фишер поглядел и а часы.

— Послушай, Луиза. Сейчас тебе надо поспать, но я загляну завтра утром, если ты не против… И мы обо всем поговорим.

— Хорошо.

— А теперь спи.

— Хорошо. Психиатр встал.

— Там… Там был с тобой кто-нибудь? Мне кажется, это интересует полицию.

Она закрыла глаза.

— Да нет… В сущности, нет, — сказала она.

Генри Ратлидж нашел жену на том же месте, где он ее оставил. Она ждала его возвращения в гостиной, её бокал был все так же наполнен до половины виски. — Ну, что там с этой маленькой паршивкой? — спросила она.

Он не ответил.

— Лаура легла спать? — спросил он.

— Да… легла.

Он направился к бару сделать себе коктейль, потом обернулся и поглядел на жену. Она держалась очень прямо, даже когда была пьяна, и в самом непрезентабельном виде не теряла изящества и шика. Ее белокурые волосы были причесаны нарочито небрежно, кожа, очень нежная, была хорошо ухожена. Высокая, стройная женщина, на шесть лет моложе своего мужа, она была одета в длинную юбку и свободную шелковую блузу.

— Ну же, Генри, — сказала она. — Что с ней? Что с твоей крошкой, с твоей любимицей?

— Все в порядке. Сломано ребро. Больше ничего.

— Значит, мы скоро увидим ее здесь?

— Она не захотела разговаривать со мной. Пришел Фишер.

— А что он может сказать в свое оправдание?

— Он сказал, что это рецидив. Лилиан рассмеялась.

— Изумительно! А как еще иначе можно это назвать? Во всяком случае, едва ли это называется исцелением. — Она подняла вверх бокал; он уже снова был пуст. Генри подошел, чтобы его наполнить. Он взял бокал, направился к бару, налил виски и возвратился к Лилиан, проделав все это совершенно машинально.

— Полиция считает, что там замешан еще кто-то… Какой-то парень.

— Кто-то выбросил ее из окна? Кому это надо ее выбрасывать? Она сама выпрыгнула.

Лицо Генри окаменело.

— Она… Только что перед этим она была с кем-то в постели.

— Вот так штука!

— Прошу тебя, Лилиан…

Профессор прошел в другой конец комнаты и, вертя в пальцах бокал, остановился перед картиной Боннара — обнаженной натурой.

— Бога ради, Гарри, не будем ломаться.

— Она могла… У нее мог быть любовник, даже два, — довольно резко сказал он, обернувшись к жене. — Мы же ничего не знаем.

— Конечно, — сказала Лилиан, — мы ничего не знаем.