- Петр, говорят, ты явился чуть ли не свидетелем убийства.

Петру Романовичу ночное происшествие уже осточертело; куда больше волновал его царственный подарок — любовь юной незнакомки. В голове тотчас застучал Блок: «По вечерам над ресторанами… и каждый вечер в час назначенный. и вижу берег очарованный и очарованную даль.»

- Извини, Игорь, я занят.

- Чем? Происходит трагедия.

- Не преувеличивай.

- Я преувеличиваю? — завопил Игорь. — Ты избегаешь разговора со мной?

- Да в чем дело, черт возьми!

- Ты не замечал — нет, постой, не уходи! — не замечал, что покойный любил совать нос не в свои дела?

- Замечал. Какие роковые тайны он мог у тебя подслушать?

- Почему у меня?

- А почему у меня? Нас с тобой двое соседей осталось. Вот еще девушка въехала, — переключился философ с наслаждением, — к дядьке, в среду.

- В среду? — переспросил Игорь; тут Петр Романович заметил, какой у архитектора измученный, потерянный вид, и у него неожиданно вырвался «глупый вопрос», который он так и не собрался задать Вареньке:

- Кто поставил букет роз ко мне в маленькую комнату? Не ты?

Игорь так долго и задумчиво глядел на Петра Романовича, что у того проскользнула мыслишка: уж не сошел ли архитектор с ума? Наконец сосед высказался:

- Не я.

- А кто?

- Не знаю.

- Когда Подземельный закричал перед смертью, мне послышался еще один голос наверху. Не твой?

- Не мой. — Игорь встрепенулся. — Ты выдумал голос, чтоб отвести подозрения от себя?

- Игорь, ты в своем уме?

- Я-то в своем.

- Тогда вникни. Убийца исчез бесследно. И моя, как ты посмел сказать, «выдумка» на меня же навлекла подозрения. Да что это я оправдываюсь! — возмутился Петр Романович. — Чем мне медик мешал?

- Так был голос?

- Подходя строго логически — неоткуда ему было взяться. то есть деться. А почему тебя так волнует смерть Ивана Ильича?

- Потому что. — прошипел Игорь. — Потому что я тебя ненавижу! — и исчез, прозвенев стеклянной дверью.

Петр Романович остолбенел. между презрением слева и любовью справа, метафорически выражаясь. И конечно, выбрал последнее: нормально, «по-взрослому» позвонив из парадного в дядькину дверь.

Варенька очень удивилась «глупому вопросу». (Действительно, получать в подарок цветы — привилегия прекрасного пола.) Нет, ей в голову не пришло, но она хочет взглянуть. Можно? Он помедлил, но не нашел приличного предлога отказать. Можно. Ой, какие забавные часы. и качалка. Можно сесть? Можно. Какой старомодный комод, а розы дорогие, рублей на пятьсот. Что ты погрустнела? Как вас любят женщины! Какие еще женщины? Неужели тайком вам преподнес букет мужчина?

Петр Романович усмехнулся, сел напротив на кушетку и закурил (курил он редко).

- Оставим женщин.

- Вы их не любите?

- В меру.

- Почему здесь темно?

- Я, собственной, не живу в этой комнате, мне она не нужна.

- Странно. А чьи это фотокарточки?

- Вон маленький Поль с родителями.

- Да, хозяйку я узнала. А это кто?.. Не хотите — не отвечайте, мне просто нужно о вас побольше узнать.

- Зачем? — спросил Петр Романович подозрительно.

- Как! Вы уже забыли?

- Детка, о какой любви между нами может идти речь?

- Но я еще могу поступить в институт! У вас есть платное отделение?

- Где?

- На философском.

Он засмеялся.

- Да на кой тебе сдалась философия, а мне философ? (Варя тоже засмеялась.) Как дочь нового буржуа ты, наверное, умеешь считать деньги.

- Умею.

- Так вот, у меня их нет.

- У меня есть.

- Это не одно и тоже. Далее. Я старше тебя на четырнадцать.

Она перебила:

- Вы меня убеждаете или себя?

- Обоих.

- Меня не надо. Мужчин много, молодых много, но такого со мной еще не случалось.

- Со мной тоже, — вырвалось у него (опять против воли, как там, на галерейке, когда он сказал: «Люблю»). — Все, все! Предоставим событиям идти естественным ходом, не ускоряя.

Она промолчала.

- Это фотографии моих родных: мамы, отца и брата. Они все умерли.

Своей смертью, — почему-то добавил Петр Романович.

- А брат молоденький.

- Старый снимок. Он был на пять лет младше меня.

- А вы их выкиньте, — вдруг сказала Варя.

- Фотографии?

- Розы.

- Нет, в их загадке надо разобраться.

- У кого есть ключи от вашей квартиры?

- Ни у кого, красть тут нечего. Но вчера я забыл запереть балконную дверь.

- Значит, кто-то из соседей?

- Да нет соседей: только ты и Игорь. Ты его сейчас видела.

- А Поль?

- Говорит: не он.

- Нет, конечно. забавный, злой мальчишка. Учтите, желтый — цвет измены. Есть у вас такая женщина, которая.

- Она что, по пожарной лестнице сюда залезла?

- Так есть?

- Нет у меня никого.

- Но кто-то вас тайно любит. Прикольные розы.

- Такие дед Ипполита на даче выращивает. Я помню аромат.

- В теплице?

- Они стояли здесь в этой вазе девять лет назад и предназначались для одной девушки.

- Так, может, она о вас вспомнила!

- Исключено. Во-первых, ко мне та девушка не имела никакого отношения. Во-вторых, она умерла.

- Когда?

- Тогда.

- Где?

- Здесь. Варя, это не моя история, и я не хочу о ней вспоминать.

- Я сразу поняла, что вы — человек необычный.

- Не обольщайся.

- Это так! Валера не захотел о вас рассказывать, он вас обозвал «нищий аристократ духа».

- Меня не интересует его мнение.

- У вас с ним какие-то счеты?

- Давай не будем о таких пустяках.

- А что не пустяки?

- Ты. Вот о тебе мне хотелось бы узнать побольше.

- Нет во мне ничего особенного, — отрезала Варя строго.

- Есть. Особенное. Потому что мне никто и никогда так не нравился, я потерял из-за тебя голову. Это смешно, но это так.

- Но я же согласна на ваше условие!

- Это я сгоряча, прости.

- За что? Так хорошо было, отлично!

- Рассудок во мне гораздо сильнее сердца.

Она опустила яркую голову на скрещенные руки на коленях, волосы свесились почти до пола, до ножек в лаптях. (Фраза о рассудке и сердце была верной, но в данный момент она отражала его переживания с точностью наоборот.) Он с усилием отвел взгляд, наткнулся на розы.

- Кто была та девушка?

- В техническом, так сказать, смысле не девушка — проститутка.

- Что-о?

- То, что слышала.

- Вот почему вы так недоверчивы! — Варенька рассмеялась. — Уж не считаете вы меня профессионалкой?

- Ну, как я смею! — подхватил он в тон. — Ты же можешь доказать?

- Я хочу.

- А я не хочу, чтоб с такого физиологического эксперимента начиналась любовь.

- Как она умерла?

- Как Подземельный. Ей разбили голову.

- Как странно! — Варенька вздрогнула. — Вам не страшно?

- Убийца сознался. Не бойся, это сделал не я.

- Я вас не боюсь, но розы. зачем? Вы правда не догадываетесь, кто их принес?

- Как они мне надоели! — Петр Романович подошел к комоду (выбросить и забыть, отдаться без остатка, без условий этому единственному в своем роде мгновенью!), обжегся о шипы и услышал:

- Вы хромаете?

Пальцы разжались, цветы остались стоять в царственной своей прелести. Он пояснил привычно:

- Ударился о ножку качалки, щиколотка распухла. — И опять ему захотелось рассказать ей все. — Позавчера с Иваном Ильичем мы помянули моего отца какой-то жуткой медицинской дрянью. Я заснул, и он мне приснился.

- Кто?

- Отец. Я прошел на дребезжанье звонка по темному лабиринту комнат без окон. Споткнулся, ударился обо что-то.

- Во сне?

- Наверное. То есть конечно. Отец стоял на лестничной площадке… так реально, в своем коричневом костюме с «искрой».

- В котором его похоронили?

- Нет, хоронили в черном. — Петр Романович бегло взглянул в полумраке, пронизанном внешним солнцем, в глаза напротив — бирюзовые, цвета морской волны — и повторил: — В черном.