Услышал звонок. Полина. Открыл дверь.

Стоит у порога, молча смотрит на него. Кажется, сейчас она ищет в его взгляде ответ — и не находит. Что-то наверняка случилось, он это чувствует.

— Задержалась, извини. Можно?

— Что-то случилось?

Вошла, глянула в зеркало, поправила волосы.

— Ничего особенного, если не считать, что я ухожу из «Аквариума».

Сняла шляпу, перчатки, прошла в комнату. Пошел за ней, подумав на ходу: он ничего не имеет против, все, что она делает в «Аквариуме», действует ему на нервы. Единственное — для его плана лучше, чтобы она ушла не сейчас.

— Может быть, объяснишь?

Села на тахту, перевернула подушку.

— Саша, во-первых, «Аквариум» и все, что я в нем вижу,— вот! — приподняла ладонью подбородок.— Все это стоит у меня вот здесь. Видишь?

— Вижу. Во-вторых?

Отвернулась. Усмешка, адресованная не ему, окну. Открыла сумочку, протянула, визитку. На одной стороне иероглифы и французский текст; на другой стороне крохотными буковками выведено: «М-ль Став-рова, хотелось бы встретиться с Вами в ближайшее время. Бар. Танака».

— Это было вложено в конверт вместе с деньгами. Вчера.

Повертел карточку. Что ж, эта визитка все облегчает. Все, в том числе и его план. Он не может предложить Полине ничего, кроме ожидающей его неизвестности, и все-таки он сейчас расскажет. Сел рядом, накрыл ладонью ее руку.

— Поля. Я хочу серьезно поговорить с тобой. Этот разговор назрел и от него не уйти. Начну с главного — я хочу всегда быть с тобой. Остальное уже второстепенно, понимаешь?

— Есть что-то еще?

— Да, есть. Думаю, ты догадалась, в «Аквариуме», я не просто так. Я слежу за двумя людьми, эти люди — Танака и его соотечественник, ты его знаешь, Киёмура. Сначала я следил за ними по заданию государства, теперь же… Боюсь, теперь это занимает только меня одного.

— Не понимаю…

— Сам не понимаю, просто теперь уже ничего не поделаешь, так сложились обстоятельства. Я должен довести эту историю до конца, я не могу ее бросить —и я доведу ее.

— А потом?

— Потом, наверное, у меня будет единственный выход — бежать куда-то… Видишь, кроме неопределенности ничего не могу тебе предложить. А теперь… Теперь речь пойдет о серьезных вещах.

Она догадалась. Сказала:

— Я могу тебе как-то помочь?

— Можешь… Нужно на некоторое время задержаться в «Аквариуме» и добиться отдельной гримуборной.

Открыл ящик.

— Вот деньги. Бери, но с этого дня ты должна перейти в отдельную гримуборную.

Губарев ясно и отчетливо услышал слово «ошибка».

Копыта стучат по мостовой, облучок вздрагивает; спокойный предутренний воздух покрывает белесым отсветом набережные, сфинксов, рябь волны за парапетом. Стук копыт и вздрагивание облучка; на всем пути от «Аквариума» он ощущал только это. Но у Ростральных колонн, разворачиваясь по пустынной брусчатке к Васильевскому, вдруг внятно услышал сказанное Танакой слово «ошибка». Проклятие, именно сейчас, когда они заговорили по-японски, он ничего не слышит. Мешают стук копыт и скрип пролетки. Все-таки, продравшись сквозь паузы и междометия, ему каким-то образом удалось ухватить обрывки фраз. Даже по этим обрывкам, полусловам-полуслогам, он понял: впервые за четыре дня в разговоре на пути домой возникло нечто важное.

— Киёмура-сан, я хотел все-таки…—Несколько фраз неразборчиво.— …Допустили серьезную ошибку и должны ее исправить.

— Танака-сан, нижайше прошу простить…— Поворот на мост, несколько фраз пропало.— Понимаю, что пренебрег прямыми обязанностями… Но теперь, когда нижайше предложил вам сотрудничество… Много станет гораздо, проще… если вы согласитесь…

— Киёмура-сан, я согласен…— Обрывки слов без всякого смысла.— И все-таки не думайте, что мне так же легко нарушить кодекс.

— Танака-сан, это с большим трудом можно назвать нарушением кодекса… В конце концов…— Снова поворот, снова несколько фраз пропало… — …Это тоже принесет пользу родине... Вознаграждение, которое мы с вами получим…

— Киёмура-сан, хочу еще раз напомнить, я не решил…

Снова стук копыт, вздрагивание облучка. Вот оно, наконец-то! После того как он четыре дня подряд на разных лошадях подъезжает к половине второго к выходу из варьете — впервые что-то серьезное. Пока молчат, надо запомнить обрывки сказанного. Вознаграждение. Пбльза родине. Ошибка, которую нужно исправить. Что-то, чего Танака «еще не решил».

Четыре вечера подряд он выскальзывал черным ходом к подготовленному экипажу, уже почти не веря в удачу. И вот сейчас — надежда. Снова стук копыт, чертова брусчатка, просто барабан какой-то. Пустить жеребца шагом? Нет, это может насторожить седоков.

— Хорошо, Киёмура-сан… Подготовьте документы… И отдайте мне…

— Благодарю, Танака-сан…— Щелканье копыт по брусчатке.— Завтра к вечеру я зайду с бумагами…

— В посольство не нужно, слишком щекотливый вопрос… Бумаги передадите в варьете…

Сейчас слышно хорошо.

— Простите, но в варьете тоже небезопасно…

— Безопасней, чем в посольстве… Вы представляете, что будет? Кроме того, заниматься этим в посольстве…

— Понимаю, Танака-сан…

— Согласитесь, иногда это выглядит не совсем достойно…

— Да, Танака-сан, я этого не учел… Спасибо…

Тишина. Замолчали, не слышно ни звука. Кажется, разговор закончен. Из того, что он услышал, ясно только, что они говорили о чем-то важном. Поворот на Васильевский, Кадетская, Первая линия, магазин «Кималайнен», торгпредство.

Танака хлопнул Губарева по плечу, он сразу натянул вожжи, жеребец встал.

Полуобернулся с облучка, склонившись, чтобы не увидели глаза, протянул руку, забормотал, пряча деньги:

— Благодарим покорно, господа… Дай бог, спасибо…

Сошли! Он услышал за спиной шаги, звонок, стук двери. Выпрямился, тронул вожжи. Кажется, Рыжий почувствовал, что едут в конюшню, фыркнул, пошел легко, звонко. Губарев свернул в боковой переулок, выбрался на набережную, прибавил ходу. Можно сказать, ему повезло. С абсолютной уверенностью твердо знает: завтра в варьете Киёмура должен передать Танаке какие-то документы. Трудно понять, что это за документы, а главное, почему их нежелательно передавать в резиденции посольства. Что значит «не совсем достойно»? Возможно, атташе имел в виду что-то связанное с самурайским кодексом?

Пока Губарев ничего не понимает. Поймет, лишь увидев сами документы.

Стэнгулеску поглядел на него пьяными глазами, поднял бокал:

— Алекс, я пью за нас с тобой! За нашу мужскую дружбу!

— Хорошо, Джерри. Но я пока воздержусь.

В зале тишина. На полуосвещенную сцену вышла Варя Панина. Японцы, как обычно, за своим столиком, Киёмура с портфелем. Это еще ничего не значит, но вообще с портфелем в варьете японец приходит крайне редко. С японцами Губарев поздоровался, но присаживаться не стал. Легче будет уйти. Едва Панина запела, за столиками восторженно захлопали. Романс «Шавалэ» — лучший в ее репертуаре.

Как медленно тянется время. Стэнгулеску пьян, уселся боком, откинувшись на стуле. Кажется, пора: как правило, японцы уходят к половине второго, сейчас двенадцать. Записка Полины должна попасть к Танаке вовремя, сам же он должен успеть вернуться в зал и, если удастся, проверить реакцию атташе. Потом загримироваться — к трем, если все будет в порядке. Он рассчитал точно: сегодня в половине второго из варьете должен уйти один Киёмура. Танака, при условии, что ему действительно нравится мадемуазель «В холодном Париже», задержится до трех… Кончился романс, самое время уходить.

Выскользнул из-за стола, прошел за кулисы; входя в грим-убор-ную, на секунду обернулся — коридор пуст. Полина за трюмо, сказала, не поворачиваясь: