Это оказалась написанная по-русски записка. Губарев пробежал ее несколько раз — и узнал каллиграфически ровный почерк. Это был почерк Курново. В записке значилось: «Милостивый государь г-н Танака! Нам необходимо встретиться в конце недели для обсуждения известного вам вопроса. Будьте любезны, позвоните, мне в субботу, по тел. 50-879». Так вот почему Танака не хотел отдавать портфель. Телефон скорей всего одной из конспиративных квартир. Подписи Кур-ново не поставил, он осторожен, да и содержание записки ни о чем не говорит —если не знать сути дела. Но доказать, что эта записка принадлежит начальнику ПКРБ, ничего не стоит. Если это так, значит, обнаружив записку в портфеле Киёмуры, он, Губарев, подписал самому себе смертный приговор. Конечно, только в том случае, если Курново об этом узнает. Узнает об этом наверняка — после того, как Танака позвонит ему по телефону и они встретятся. Сегодня понедельник, произойдет это не раньше субботы. У него в запасе пять дней. Срок не такой уж маленький.

Спрятав записку во внутренний карман, Губарев вложил список в портфель. До конюшни он ехал окольными путями, размышляя, какую роль должны играть обнаруженные им документы во взаимоотношениях Танаки и Киёмуры. Да, конечно, это список технических неудач, но, собранные вместе, технические неудачи становятся для крупного предприятия ценным материалом. Ясно еще одно: Киёмура собирал эти данные не для военной разведки, а для фирмы «Ицуми». Не бесплатно, конечно. Фирма такого размаха могла назначить за работу Киёмуры солидное вознаграждение. Танака узнал, каким превратным промыслом занимается Киёмура, и как старший резидент потребовал своей доли. Наверняка все так и было.

После этого становится понятным смысл фразы: «Не совсем достойно…» Вступая в сговор и получая пай, Танака нарушал кодекс аристократа. Для него было крайне важно, чтобы детали сделки остались между ним и Киёмурой. Губарев усмехнулся про себя, разглядывая летящие мимо утренние дома. Такого он еще не слышал: промышленная фирма интересуется отходами технических идей. Не только интересуется, но и скупает их. Что-то новое в истории шпионажа! Да и можно ли вообще это назвать шпионажем? Впрочем, до названия ему нет никакого дела. Это может называться как угодно — важно, что он хотел распутать эту историю, и он ее распутал. Прием, которым был получен портфель, можно назвать сомнительным, но, черт возьми, он же действовал в собственной стране, защищая интересы своей страны!

Не доезжая до конюшни, он прихватил портфель и сверток с одеждой, спрыгнул на углу — и хлестнул серую. Некоторое время следил, как кобыла трусит по мостовой к конюшенным воротам. Вошел в ближайший, подъезд, отклеил бороду, тщательно переоделся, засунул кучерскую экипировку под лестницу. Домой добрался,на извозчике. Открыл дверь.

Полина стоит в прихожей. Глаза спокойны, только чуть дрожат губы. Беззвучно повернул ключ, положил портфель на столик. Она подошла, осторожно прижалась подбородком к его плечу, затихла, будто вслушиваясь.

— Господи, как я боялась! Если бы ты знал, как я боялась.

— Понимаю. Но сейчас все позади.

— А Танака? — посмотрела в глаза, проверяя.

— Не беспокойся. С ним все в порядке. Но вот что — здесь тебе оставаться небезопасно. К вечеру я что-нибудь придумаю, а пока лучше перебраться в другое место. У тебя есть знакомые?

— Есть подруга. Она живет на Лиговке. Лиговка, семь, квартира сорок один. Там даже есть телефон: пятьдесят два — семьсот пятнадцать.

— Отлично,— он забросал на листке цифры.— Вот номер, по которому будут знать обо мне. Спросишь Зубина, это мой товарищ. Ну, иди,— поцеловал ее, она выскользнула в дверь. Вызвал по телефону Зубина, услышал хриплый голос:

— Да? Кто это?

— Андрей, извини, что разбудил. Это я, Губарев.

— Саша… Что случилось?

— Объясню потом. Мне очень нужно с тобой встретиться.

— Хорошо. Приезжай.

— Нет, лучше ты подойди. Скажем, часа в четыре дня к памятнику Петра?

— Хорошо.

— До встречи.

Войдя к Курново, Губарев сразу же понял: полковник не в духе. Вытянулся.

— Разрешите, Владимир Алексеевич?

Шеф ПКРБ скользнул по Губареву безразличным взглядом, на портфеле, который он держал в руке, даже не задержался. Пришлось повторись:

— Разрешите?

— Проходите, ротмистр. Но я ведь вас, кажется, просил не появляться здесь без моего вызова.

Он уже знает о портфеле. А вот о записке —вряд ли. Губарев подошел, положил портфель на стол. Курново покосился.

— Что это?

— Владимир Алексеевич, мне удалось выяснить истинные цели господина Киёмуры. Он же Ахметшин, он же Шарипов.

Курново смерил его взглядом, поднялся, сделал несколько шагов по кабинету. Остановился у карты Российской империи, изучая район Сахалина. Повернулся.

— Наслышан, наслышан. Вы использовали мадемуазель Ставрову, она заманила Танаку, и вы силой отобрали у него личный портфель.

— Простите, это не его портфель.

— Не его? Чей же?

— Это портфель господина Киёмуры. Он передал его господину Танаке. Именно это обстоятельство убедило меня в том, что там содержатся важные компрометирующие материалы.

— Убедило, говорите? — Курново подошел к столу, придвинул к краю лист бумаги.— Полюбуйтесь.

«Представление посла Японии в России бар. Мотоно Ичиро градоначальнику Санкт-Петербурга свиты Е. В. ген.-майору Д. В. Драчевскому». Копия, помеченная сегодняшним числом.

— Это представление Мотоно сделал утром. В нем посольство обвиняет русское правительство, а заодно и контрразведку в вопиющем нарушении норм охраны дипломатического статуса, пренебрежении долгом, обязывающим пресечь разгул германского терроризма, и черт знает в чем еще. И главное, заслуженно! — Курново хлопнул ладонью по копии,— Об этом совершенно справедливо мне только что напомнил Даниил Васильевич. В~ личном разговоре, по телефону. Вы знаете, кто у нас будет заниматься «германским терроризмом»?

— Но в этом портфеле неопровержимые документы…

— Если там такие же документы, как те, что вы мне как-то показывали, берегитесь, ротмистр! Как видите, я оказался пророком: нам грозит скандал, и не только дипломатический… А главные действующие лица этого скандала — мы с вами. Вернее, я, потому что в глазах начальства выгляжу инициатором акции, а вы — лишь исполнителем.

— Разве Киёмура не собирал важнейшие данные, Владимир Алексеевич?

— Вы опять о том же! Ответьте честно: это разведданные? Секретные какие-нибудь сведения?

— Нет, но…

— Ваше «но» никого не интересует! Да неужели японцы решились бы сделать представление градоначальнику, если бы в портфеле находились действительно компрометирующие их документы?

— Там находится список, составленный Киёмурой и переданный им морскому атташе Танаке Хироси. Этот документ выявляет обоих как резидентов разведки и показывает: отправляясь в Россию, Киёмура обязался скупать для промышленной фирмы «Ицуми» патентные отходы. Список сопровожден предложением Танаки разделить премию, которую обещает фирма Киёмуре. Вот перевод, сделанный мною. Ознакомьтесь — и вы увидите, что я прав.

Курново надел очки, пробежал глазами текст перевода.

— Ну и что? Если так называемые отходы нужны фирме «Ицуми», ради бога, пусть их покупает. То же самое касается и взаимоотношений японцев между собой и фирмой. Это их сугубо личное дело. Детали соблюдения самурайского кодекса не могут волновать контрразведку.

— Меня в данном случае волновал не сам кодекс. Взятые отдельно, эти изобретения могут считаться отходами, но собранные вместе…

— Да хоть вместе, хоть порознь! Бумаги, представленные вами, не составляют компрометирующего материла, это ясно каждому. По какой инструкции мы обязаны предъявить претензии? Выход в сложившейся ситуации у нас, а вернее, у вас только один: немедленно вернуть портфель господину Танаке. Вернуть и извиниться перед ним. Придумайте какое-нибудь объяснение, скажите, что действовали как частное лицо, решайте сами, как выпутаться, но портфель верните! И не медлите с этим! Это приказ, и надеюсь, он будет выполнен. Вы поняли, Александр Ионович?