Владислав отбросил рубаху в сторону, и Ксения будто очнулась от своего морока при этом резком движении. Она взглянула в его глаза, что по-прежнему внимательно наблюдали за ней, подмечая каждую эмоцию, мелькнувшую на лице, и поняла, что он знает, какие мысли ходят ныне в ее голове. От этого осознания стало еще горше. Никуда не делась за эти годы его власть на ней, что когда-то привела ее к той хладной. И, похоже, никуда ей не деться…

Владислав сбросил сапоги, а потом принялся за штаны, и Ксения вдруг вспыхнула, пораженная тем, что происходит у нее на глазах — разве достойно мужчины так оголяться перед женщиной? Для чего это все? Чтобы ее смутить и в который раз показать ее позор?

— Зачем ты оголяешься? — вырвалось у Ксении. Голос при этом дрожал то ли от страха, то ли от тех чувств, что разгорались в ее душе, заставили ее кровь быстрее струиться по венам, закружили голову.

— Как зачем? — притворно удивился Владислав. — Я, знаешь ли, грязен и весь в поту с дороги. Не более мочи ходить таким. А эта вода ныне как дар небес. Грех не воспользоваться им! Да и тебе тоже, думаю, хотелось бы после такой жары поплавать. Пойдешь со мной?

Ксения отшатнулась, с трудом скрывая панику, что охватила ее при этих словах. Этот лях совсем стыд потерял! Мало того, что оголяется при ней, так и предлагает ей подобное непотребство!

Она быстро-быстро замотала головой, отказываясь от его протянутой в ее сторону руки, стала медленно отступать назад, опасаясь, что Владислав снова принудит ее своей воле, своим бесстыдным желаниям.

— Нет? — приподнял шляхтич, будто удивляясь, правую бровь. — Ну, на нет и суда нет.

Он снова потянулся к завязкам своих штанов, и Ксения тут же потупила взор, боясь поднимать глаза, чтобы ненароком не увидеть чего срамного. Раздался тихий шорох брошенной на траву одежды, и это было последней каплей для нее. Она резко развернулась и под его громкий смех бросилась через кусты прочь от пруда, продираясь сквозь их заросли, не разбирая дороги, к лагерю.

— Понимаю, панна у нас привыкла к удобствам, верно, панна? — крикнул Владислав ей вслед, а после резко развернулся к пруду и, как был — полностью обнаженным, нырнул с разбега в прохладную воду, а потом поплыл широкими гребками, поднимая множество брызг. Услышав этот плеск, Ксения вдруг остановилась, как вкопанная, борясь с желанием, вдруг вспыхнувшим в ней, оглянуться назад и посмотреть на него сквозь надежно скрывающую ее зелень ветвей.

Медленно краснея, как маков цвет, Ксения после минутных колебаний все же повернула голову и взглянула на плывущего мужчину, сдерживая тяжелое дыхание. В этот момент Владислав уже достиг противоположного берега пруда и сейчас стоял по пояс в воде, обливаясь. И хотя он стоял в отдалении от нее, Ксения все же хорошо видела его, поражаясь различию между ним и Северским. Фигура ее мужа походила скорее на крепкий и широкий дубовый ствол, у ляха же плечи были намного шире стана, не было небольшого животика, что висел над поясом у ее супруга.

Пусть бы и в другом они были различны, вдруг подумалось Ксении. Она не желала вопреки уговорам своего разума видеть во Владиславе жестокости и властности своего супруга, его бессердечности, которые по рассказам ее служанок в усадьбе были типично мужскими чертами. Она отчаянно не хотела верить в это — выслушал же ее Михаил, поверил ее словам, заступиться обещался. Знать, не все мужчины так жестоки и бездушны!

— Быстро ты, боярыня! — отметила Марфа, когда Ксения подошла к ней, суетящейся у котла на костре, избегая внимательных взглядов польских воинов, что так и сверлили ее глазами. — Я-то думала, дольше тебя задержит.

— Марфа! — воскликнула протестующе Ксения, с трудом сдерживая в себе желание не ударить ту легонько в плечо — пусть знает, с кем и о чем свои речи ведет! — Не было ничего. Мыться он пришел, а не… Ах, где моя кика? Зачем ты ее унесла с собой?

— Я подумала, она будет там совсем не ко двору, — пожала плечами Марфа. — В возке она. Пойдем, подсоблю прибраться. Тут без меня покамест может варево постоять.

Как будто в панцирь, Ксения облачалась в свой наряд, положенный по статусу — тяжелую кику да ожерелье широкое, скрывала плечи и голову под шелком сороки. Да, по сути, все это ее богатое убранство и было для нее своего рода защитой от этих косых взглядов, от насмешек и перешептываний, которыми обменивались ляхи. Тяжесть кики, что давила на голову, вес длинных жемчужных серег и ожерелья напоминали Ксении, что она боярская дочь и жена, а таковой негоже внимание обращать на досужие говоры и смешки.

Но они все же причиняли ей боль. Такую острую, что она с трудом сидела, высоко подняв голову, удерживая выражение холодного безразличия ко всему происходящему на своем лице.

Как же Ксения ненавидела Владислава за то положение, в котором она оказалась ныне! Вон как все провожают взглядами своего пана, когда тот прошел через весь лагерь прямиком к возку, у колес которого она сидела, какой тихий смех разносится от ляха к ляху! И пусть Владислав взглядом смог заставить эти едкие смешки умолкнуть, но она-то знала, о чем они думают ныне, о чем зубоскалят. Ведь вся хоругвь знала ее позор. Все ведали, что именно случилось два дня назад.

Владислав протянул ей руку, чтобы помочь подняться на ноги с травы, и Ксения с трудом сумела подавить тот бунт, к которому подстрекал ее нрав. Только взглядом смерила ледяным, стремясь выразить им всю ту ненависть, что плескалась ныне в ее душе. Она ненавидит его за унижение, которому подвергается, за свой позор. Она должна ненавидеть его!

— Не желает ли панна прогуляться после трапезы? — спросил Владислав, глядя с высоты своего роста на нее, сидящую у его ног, слегка наклоняясь к ней.

— Я удивлена, что пана интересуется моими желаниями. Разве пан примет мой отказ? — ответила ему Ксения, но свои пальцы вложила в его ладонь, поражаясь тому, насколько тонкими и хрупкими они выглядели по сравнению с его кистью. Он мог бы сжать и сломать их без особых усилий, вдруг подумала она, будто только ныне осознавая его физическую мощь, его превосходство над ней. Потому-то она и молчала хмуро, аккуратно ступая по траве, стараясь не отставать от его широкого шага, в очередной раз обдумывая свое положение. А после вдруг осознала, что они находятся на виду его ратников, по крайней мере, сторожевых, что провожали их любопытствующими или насмешливыми взглядами. Неужто прямо тут, у них на глазах, когда еще так светло, несмотря на вечерний час? Ох, не приведи Господь!

— Не желает пан пройти к пруду? — кусая губы, сама не своя от стыда, что всколыхнулся в ее душе от сознания того, что она сама предлагает ему. Лишь бы уйти от посторонних глаз!

Владислав остановился и пристально посмотрел на нее, а потом медленно раздвинул свои губы в усмешке, заставляя Ксению раскраснеться еще больше, чем прежде, явно наслаждаясь ее смущением.

— Неужто панна желает…? — он не договорил фразу, но по тону его голоса Ксения поняла, на что именно он намекает, и опустила глаза вниз, в траву у подола сарафана, не желая видеть выражение его лица, его явную усмешку над сложившейся ситуацией. — Нет, панна может быть покойна. Я хотел только поговорить с панной, а не вызывать желания различного рода у моих пахоликов. Я не имею намерения делить благосклонность панны с кем-либо.

Они прошлись еще дальше от лагеря в полном молчании. Вскоре Ксения перестала различать другие звуки, кроме шелеста травы, склоняющейся под легким ветерком и под их шагами, да тихого постукивания золотых поднизей кики друг о друга. Ляхи и верная Марфа остались где-то за их спинами, впереди был только простор луга да небольшие пролески вдалеке у горизонта, ярко-розового в этот летний закат. Казалось, они остались совсем одни на этом лугу.

Владислав вдруг остановился и развернул Ксению к себе лицом, будто что-то пытаясь прочитать в ее глазах. А потом вдруг коснулся рукой ее кики, провел ладонью по шелку сороки — от поднизей до самого ее конца, положил руку на плечо Ксении, сжимая его легко через шелковую ткань.