И эти глаза… Эти колдовские темные глаза!

Владислав перевел на нее взгляд с Марфуты, что даже забыла о причитаниях, услышав голос своей хозяйки, и уставилась на нее, едва ли не открыв рот от удивления. Он не опустил руку, которую предлагал этой гордой русской, что смотрела на него со злобой в глазах, даже бровью не повел, расслышав ее недовольство и только! Другая бы сидела тихо в уголке возка, как ее служанка, и молилась бы своему поповскому Богу, чтобы тот помог ей избежать насилия и позора, будучи в плену, а эта стоит перед ним, будто королева, и смотрит свысока.

— Если панна будет вести себя благоразумно, то ее не ждет ничего худого, — медленно проговорил Владислав и протянул руку ей еще ближе, настойчиво предлагая свою помощь, вынуждая ее выйти из возка.

Ксения поняла его желание, но выполнила его не целиком. Она подобрала подол сарафана и, проигнорировав руку поляка, спрыгнула из возка. При этом она забыла о том, сколь долго сидела и не давала своим ногам возможности размяться — с самого утра почти. Потому-то она вдруг пошатнулась, не в силах удержаться прямо на ослабевших ногах. Владислав тут же подхватил ее за талию, не давая упасть на землю, прижал к своему телу, обжигая ее стан даже через несколько одежд прикосновением своих пальцев.

Ксения сначала растерялась от того, что произошло, подняла на него глаза, ошеломленная тем, что тело по-прежнему предает ее, как только его касается этот лях. Столько времени прошло, а ее сердце вновь пустилось вскачь от невинного касания пальцев, от вида этих глаз! Такие темные очи, будто омут, в который она кинулась тогда с головой, забывая о последствиях своего поступка, очарованная им, опьяненная его словами…

Она отшатнулась от него резко, сбрасывая руку польского рыцаря со своей талии, больно ударилась спиной о возок, но даже в лице постаралась не перемениться, чтобы не показать этому ляху своего стыда и боли от удара.

— Как жаль, что радный пан не сказал этих слов несколько лет назад! — едко процедила Ксения, стараясь хоть как-то заставить ее узнать, коли он до сих пор не понял, кто перед ним. Но Владислав по-прежнему смотрел на нее лишь с вежливой отстраненностью на лице, ни тени узнавания не промелькнуло в его глазах при этих словах. Хотя и не полюбопытствовал, что она имеет в виду, не ошиблась ли, не спутала его с кем-либо.

— Назовите свое имя, панна. Не хочу ошибиться, что последние дни шел по следу совсем не той дичи, — приказал поляк, отворачиваясь от нее и оглядывая местечко недавней сечи вкруг них, наблюдая, как бродят и обыскивают убитых его воины, забирая себе оружие и те редкие ценности, что могли быть у противника. — Имя, панна!

— Пан испытывает Божью милость, ведь ныне он находится у границ вотчины моего мужа. Такой отряд, как этот, не мог быть не замечен в волости, а коли так…

— По коням! — крикнул вдруг рыцарь на польском, перебивая ее речь, заставляя своих ратников тут же бросить свои занятия и броситься к лошадям. — Ежи, помоги нашей панне занять место в повозке. Думаю, от твоей помощи она не откажется. Я ей не по нраву вовсе. Но это временно.

Ксения заметила, как засуетились польские воины, как стали занимать места в седлах. Прежде чем она успела определить, что именно сказал Владислав поляку, по-прежнему стоявшему подле нее, шляхтич развернулся резко и пошел прочь от возка, навстречу бегущему к нему одному из людей его почета {3}, что вел на поводу каурого коня под богато украшенным седлом.

— Садитесь в возок, панна. Едем, — тронул ее за локоть Ежи. Ксения повернулась к нему, смерила его презрительным взглядом с ног до головы, но его словам подчинилась, приняла его руку и заняла свое место в повозке беспрекословно. Марфута к тому времени уже успокоилась, затихла.

— Куда нас? — встрепенулась она, когда спустя некоторое время возок дрогнул и тронулся с места.

— На разворот повели возок. Знать, на Москву пойдем. Видать, на кормление ляхи выехали из своего стана, и мы тут им в руки свалились, — Ксения повела плечами раздраженно. — Зря я про мужа сказала. Хотела припугнуть, а вон оно как вышло. Что ж, все едино — коли будут выкуп просить, то буду к отцу посылать, не к мужу, Марфута. А с тобой после решим, как тебя вернуть в семью твою. И все-таки зря про мужа сказала, — покачала она головой, досадуя на саму себя. — А вдруг лях решит, что тот больше ему посулит?

Она даже сама не осознавала, насколько близки были к правде ее слова, и что судьба ее могла пойти совсем по иному пути, промолчи она тогда о своем супруге, боярине местной волости.

Отряд ехал почти до самых сумерек и остановился на ночлег лишь, когда стало плохо видно дорогу под копытами коней. Стали разбивать лагерь, устраиваться на ночлег. Несмотря на то, что люди, которых Владислав оставил замести следы, вернулись вполне довольные проделанной работой, все же был постоянно начеку, расставив двойные посты на ночь — стояли почти на середине недавно скошенного луга, и не заметить пусть даже приглушенный свет костра в темноте ночи было бы трудно. Но в свою очередь и сами поляки могли сразу же заметить передвижение на этом открытом месте еще за версту. Да и в лесу ныне, когда развелось столько диких зверей в последние годы, что привыкли питаться мясом человеческим в это смутное время, оставаться на ночь было опасно.

Ксения наблюдала за приготовлениями к ночевке скрытно, через узкую щель в занавеси. Ни она, ни Марфута так и не решились выйти из возка, не понимая, как им следует поступить ныне. К ним никто не подходил за время, что встали на ночлег, не обращал внимания на их повозку, но Ксения видела, что чуть поодаль от нее был поставлен сторожевой, а значит, они все же были под контролем. Быть может, ей следует самой сказать этому хмурому ляху, что сторожил их, о том, что женщины хотят выйти, чтобы оправиться?

Она едва успела отшатнуться от оконца, когда дверца возка распахнулась, и внутрь просунулась голова Ежи, который так и силился разглядеть пленниц в темноте повозки.

— Выходите, панна, в раже потребно {4}, - проговорил он и отступил немного в сторону, помогая Ксении и ее служанке ступить на землю. — За воз идите, нигде боле. Посторожу.

Сгорая от стыда и то и дело оглядываясь по сторонам, Ксении и Марфе пришлось оправиться тут же, у возка, так как Ежи прав был — спрятаться от посторонних глаз более нигде другого места не было.

— Где ночуете обычно? — спросил он по-польски у женщин, когда те, краснея, появились из-за повозки. Ксения с трудом, но поняла его вопрос и показала в темноту возка. Тот кивнул и спросил, голодны ли они, есть ли у них свои припасы. Ксения есть не хотела — из-за тревоги за свою судьбу и волнения от встречи с тем, с кем уже и не чаяла увидеться, ей кусок в горло точно не полезет, но вопрос перевела Марфуте.

— Есть у нас немного, — ответила коротко та и добавила, когда Ежи, указав им на возок, мол, обратно лезьте, отошел прочь, к костру, у которого собирались остальные ратники. — Не надо нам твоей еды отнятой! Хлеба слезами русскими политого!

Она посмотрела в темное небо, на котором стали одна за другой появляться маленькие тусклые звезды, стала читать вполголоса молитву, готовясь ко сну, обращаясь к этим точкам небесным за неимением лика Святого. Ксения последовала ее примеру, но в этот вечер сосредоточиться на словах, повторяемых за Марфутой, ей не удалось. Кланяясь в молитве, она то и дело косилась в сторону костра, где среди своих воинов появился шляхтич. Он уже был без кирасы и стальных наручников, только в жупане {5}, подпоясанном широким искусно расшитым золотой нитью, так и блестевшей в свете костра. Волосы были уложены назад, хорошо открывая виду высокий лоб шляхтича и его темные глаза.

— Зачем ты снова свел меня с этим ляхом, Господи? Неужто, мало мне недоли на моем веку? — не смогла сдержаться Ксения и прошептала в конце молитвы, а потом вдруг осадила себя — ей ли волю Господа судить?

Женщины забрались после молитвы в возок и принялись за скромный ужин — хлеб да вяленое мясо, радуясь тому, что ныне они были предоставлены сами себе, и никто не беспокоит их, никто не посягает на их расположение. Будто и не в полоне они вовсе, а просто в попутчиках едут с этими ляхами. Хотя, это была только их первая ночь среди этих людей, и неизвестно было, какие планы на их счет существуют в ляшских головах.