Особенно старалась «Кёльнская газета», открывшая сбор пожертвований в пользу семей убитых или арестованных ткачей.

Но Марксу было ясно, что, как только рабочее движение в Германии окрепнет, оно тотчас же встретит кровавый отпор фабрикантов и банкиров. Начнется социальный бой, и баррикады разделят навсегда два непримиримых класса.

Сострадание немецкой буржуазии к угнетенным ею же рабочим являлось пока лишь подтверждением слабости борьбы и того, что богачи переоценивают свое могущество, не боясь своих рабов.

Восстание силезских ткачей было первой угрозой частной собственности, и в нем Маркс открыл особенности, каких еще не знала летопись плебейских социальных взрывов.

«Прежде всего, — писал Карл, — вспомните песню ткачей, этот смелый клич борьбы, где нет даже упоминания об очаге, фабрике, округе, но где зато пролетариат сразу же с разительной определенностью, резко, без церемонии и властно заявляет во всеуслышанье, что он противостоит обществу частной собственности. Силезское восстание начинает как раз тем, чем французские и английские рабочие восстания кончают, — тем именно, что осознается сущность пролетариата… В то время как все другие движения были направлены прежде всего только против хозяев промышленных предприятий, против видимого врага, это движение направлено вместе с тем и против банкиров, против скрытого врага».

Буржуазия заигрывала с восставшими ткачами, как бы развлекалась игрой, и в то время как непосредственные хозяева силезских ткачей добивали их голодом и лишениями, другие немецкие буржуа жертвовали на гроб погибшим и бросали куски хлеба оставшимся без кормильца рабочим семьям.

Обращаясь к прошлому, анализируя историю революций, чартистских и лионских восстаний, Маркс искал всему этому научное историческое объяснение.

Он предпочитал обычно работать по ночам, когда в доме наступала тишина.

На столе были разбросаны таблицы, справочники, заметки. Карл черпал из них самое необходимое. Все это вплеталось в ткань статьи, перо неслось неровно, точно лодка по разбушевавшемуся потоку возникающих мыслей.

Маркс был истинным поэтом в труде. Он отдавался вдохновению, подчинялся его зову. Работая без устали несколько недель подряд, случалось, потом он долго предавался безделью, лежал на диване и перелистывал случайные книги, чаще всего романы или стихи. Столь же внезапно и прекращался этот духовный отдых. Маркс рьяно, запойно предавался снова работе, не щадя себя, отдаваясь весь мышлению и творчеству. Если его отвлекали, он страдал. Творя, он становился к себе придирчив и без конца чеканил слог, фразу, строку, как самый кропотливый из гранильщиков, шлифующих алмазы.

В «Критических заметках к статье «Пруссака» Маркс говорит об огромном значении силезского восстания. Он упоминает поразительное по теоретической глубине сочинение Вильгельма Вейтлинга.

— Конечно, — сказал Карл, когда Женни присела возле него на ручке кресла, прежде чем уйти спать, — изложение самоучки немца Вейтлинга уступает по форме блестящим формулировкам француза Прудона, но зато мысли и выводы его глубже. Оба пролетария — Прудон и Вейтлинг, — несомненно, самородки. В будущем именно рабочий класс даст миру величайшие умы.

Маркс перелистывал книгу Вейтлинга «Гарантии гармонии и свободы».

— Как ты знаешь, Вейтлинг — один из создателей «Союза справедливых». Он выступил ранее Кабе, Луи Блана и Прудона и стал социалистом. То, что «Союз справедливых» был разгромлен в тридцать девятом году, фактически только укрепило тех, кто действительно хочет борьбы и кто мыслит. Лучшие из членов этого союза снова принялись за дело и сплачиваются. Я вижусь со многими из них, перебравшимися в Париж. Вейтлинг руководит коммунистическим движением в Швейцарии. В Англии, где свобода союзов и собраний облегчает общение, находятся замечательные люди, полные революционной решимости, которой так не хватает многим из наших парижских союзников.

— Это те настоящие люди, о которых с таким увлечением вспоминал Энгельс? — спросила Женни.

— Именно. Судя по внушительному впечатлению, которое они произвели на Фреда, я жду от них многого. Итак, пролетариат уже дает нам сильные умы. Я этого ждал. Вейтлинг, как и Прудон, разбивает клевету буржуа насчет ничтожества плебса. Эти люди прокладывают дорогу своему классу.

Карл снова принялся за работу. Перо его с необычайной быстротой следовало за мыслью.

«Где у буржуазии, — писал Маркс, — вместе с ее философами и учеными, найдется такое произведение об эмансипации буржуазии — о политической эмансипации, — которое было бы подобно книге Вейтлинга «Гарантии гармонии и свободы»? Стоит сравнить банальную и трусливую посредственность немецкой политической литературы с этим беспримерным и блестящим литературным дебютом немецких рабочих, стоит сравнить эти гигантские детские башмаки пролетариата с карликовыми стоптанными политическими башмаками немецкой буржуазии, чтобы предсказать немецкой Золушке в будущем фигуру атлета».

И, завершая это приветствие восходящему классу, Карл назвал немецкий пролетариат теоретиком европейского пролетариата, английский — его экономистом, а французский — его политиком.

Долго еще писал Маркс. Под утро, закончив статью, он снова засел за начатый раньше ответ Бруно Бауэру по плану, разработанному вместе с Энгельсом во время недавней их встречи. Фред уже закончил свои главы. Карл предполагал, что работа над его частью займет очень немного времени, но, вникая все глубже в тему, по своему обыкновению увлекся. Одно положение рождало последующее, и книга разрасталась, первоначальный план обоих авторов написать небольшую брошюру нарушался и другими соображениями. Только книги более чем в 20 печатных листов, считаясь научными, не подвергались строгой цензуре. Издатель Левенталь из Франкфурта-на-Майне согласился печатать труд Маркса и Энгельса только при условии, если они обойдут все цензурные преграды.

Учитывая это, Маркс решил написать около 20 листов. С полутора, сделанными Энгельсом, должна была получиться большая книга. Страницы ее были проникнуты юмором, разили смехом, развенчивая богемствующих болтунов Бауэров и их приверженцев.

Члены Певческого общества — рабочие и ремесленники — итальянцы, поляки и французы — собрались провести вместе с немцами праздничный рождественский вечер в зале «Валентино», расположенном неподалеку от центра Парижа. Оркестр уже играл бравурный вальс, когда там появились несколько рабочих с семьями и Карл с Женни. К ним бросился Бернайс.

— Я получил важные и вполне достоверные сведения, — сказал он Карлу. — Как хорошо, что я могу поговорить об этом с вами. Наша газета накануне полного разгрома. Дорогой Маркс, обсудим, как мы будем держаться. Ведь судьба газеты — наша с вами судьба.

Попросив Женни подождать его в соседнем зале, Карл с Бернайсом прошли из вестибюля в буфет.

Все второе полугодие газета «Вперед» выступала со статьями против королевской власти в Берлине, не щадя самого Фридриха Вильгельма IV. Король этот, занявший четыре года назад престол, открыто покровительствовал теперь юнкерству — опасной и тупой силе, стремившейся объединить все германские княжества под эгидой реакционной прусской империи.

Бернайс в своих статьях жестоко громил приверженцев правительства, этих, по его мнению, христианско-германских простаков в Берлине, которые, поддерживая короля, предрешали исход наступления, начатого мракобесами-дворянами. Вместе с Бернайсом на немецкие порядки ополчился и Генрих Гейне. Его полные сарказма стихи зло высмеивали «нового Александра Македонского», как прозвал он Фридриха Вильгельма.

Бессильное что-либо сделать в чужой стране с немцами-смутьянами, королевское правительство грозило им тем не менее всякими карами.

Королевское министерство требовало от французского премьера Гизо расправы с сотрудниками газеты «Вперед». Гизо пытался отмолчаться. Весьма умелый и осторожный политик имел твердое правило — не торопиться и выжидать.