— Мулат? Ваша родина Куба? Это, право, замечательно! — воскликнула Лаура. Эта самая красивая и элегантная из дочерей Маркса особенно понравилась Лафаргу.

— Увы, мне было всего девять лет, когда отец увез нас во Францию, и с тех пор мои родные живут в Вордо, наименее экзотическом из городов Европы, — с некоторым сожалением продолжал Поль Лафарг.

Когда обед был окончен и девушки остались одни, Женнихен сказала, пытливо глядя на Лауру:

— Этот юноша строен, силен и красив, каким, вероятно, был Отелло. Он весь из огня и энергии.

— Я предпочитаю холодность англосаксов. Но хочешь ли ты, Ди, стать его Дездемоной?

Поль Лафарг в это время рассказывал о себе Марксу в его тихом кабинете.

Завершив среднее образование, он поступил в Медицинскую академию и через несколько лет должен был стать врачом. Как и дочери Маркса, особенно Женнихен, студент-медик увлекался не только вопросами переустройства мира, но и литературой, музыкой, гимнастикой.

Маркс закурил и предложил сигару гостю. Лафарг с любопытством разглядывал окружавшую его обстановку, жадно прислушивался к каждому слову Маркса, который вызывал в нем все возраставшее благоговейное чувство восхищения. Юноша был покорен всем, что нашел в доме № 1 на Мейтленд-парк Род.

— Наука вовсе не эгоистическое удовольствие, — говорил между тем Карл, — и те счастливцы, которые могут посвятить себя ей, первыми обязаны отдавать свои знания на службу человечеству. — Говоря о себе, он несколько раз повторил: — Я работаю для людей.

Вместе с тем Маркс утверждал, что ученый никогда но должен отказываться от активнейшего участия в общественной жизни и сидеть взаперти в своем кабинете или лаборатории.

— Вроде крысы, забравшейся в сыр, — пояснил Карл, заразительно рассмеявшись. — Нельзя не вмешиваться активно в самое жизнь и в общественную и политическую борьбу своих современников. Это ведь тоже значит работать для человечества.

Поль Лафарг с первой встречи ощутил на себе благотворное влияние Маркса. Он чувствовал себя одновременно и растерянным и счастливым. «Какой, однако, большой, исключительный человек. Он и ученый, и несравненный агитатор, и мастер социалистической мысли», — думал Лафарг, глядя на Маркса, шагавшего по кабинету с трубкой, которая то и дело затухала. Маркс снова и снова нетерпеливо, на ходу, разжигал ее, истребляя при этом множество спичек. Во время беседы он часто останавливался у стола и мгновенно отыскивал в бумагах, которые для постороннего глаза, казалось, лежали в крайнем беспорядке, то, что требовалось. Изредка, когда принимался читать, он прибегал к моноклю, чтобы лучше видеть.

— На днях «Таймс», — сказал он, нагнувшись к столу, я в груде наваленных газет нашел нужный номер, — опубликовал любезное письмо Авраама Линкольна Международному Товариществу Рабочих. Это ответ на поздравление, которое мы, Генеральный совет Интернационала, послали ему в связи с повторным избранием на пост президента в ноябре прошлого года. Как вы, верно, помните, Линкольн получил тогда огромное большинство голосов.

— Я слышал, что вы автор этого послания, но не читал его.

— Вот оно. — Маркс извлек из кипы рукописных текстов небольшой лист бумаги. — Мы ратуем за освобождение негров. Вам все это будет особенно интересно.

— Да, конечно. Ведь в моих жилах течет и негритянская кровь.

Лафарг не торопясь прочел обращение к президенту и задержался на тех строках, которые показались ему особенно удачными. Они многое ему объяснили.

«Милостивый государь!

…Если умеренным лозунгом Вашего первого избрания было сопротивление могуществу рабовладельцев, то победный боевой клич Вашего вторичного избрания гласит: смерть рабству! — писал Маркс.

Когда олигархия 300 000 рабовладельцев дерзнула впервые в мировой истории написать слово «рабство» на знамени вооруженного мятежа, когда в тех самых местах, где возникла впервые, около ста лет назад, идея единой великой демократической республики, где была провозглашена первая декларация прав человека и был дан первый толчок европейской революции XVIII века, когда в тех самых местах контрреволюция с неизменной последовательностью похвалялась тем, что упразднила «идеи, господствовавшие в те времена, когда создавалась прежняя конституция»…. и цинично провозглашала собственность на человека «краеугольным камнем нового здания» — тогда рабочий класс Европы понял сразу… что мятеж рабовладельцев прозвучит набатом для всеобщего крестового похода собственности против труда и что судьбы трудящихся, их надежды на будущее и даже их прошлые завоевания поставлены на карту в этой грандиозной войне по ту сторону Атлантического океана.

…Рабочие Европы твердо верят, что подобно тому как американская война за независимость положила начало эре господства буржуазии, так американская война против рабства положит начало эре господства рабочего класса. Предвестие грядущей эпохи они усматривают в том, что на Авраама Линкольна, честного сына рабочего класса, пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы и преобразование общественного строя».

Маркс охотно отвечал на многочисленные вопросы Лафарга и объяснил ему, что сам пришел к коммунистическим убеждениям не из сентиментальных побуждений, хотя и глубоко сочувствовал страданиям рабочего класса, но, главное, в результате изучения истории и политической экономии.

— Я уверен, — добавил он под конец, — что каждый беспристрастный ум, свободный от влияния капиталистических интересов и не ослепленный классовыми предрассудками, непременно придет к тем же выводам и станет коммунистом. Это, несомненно, относится и к вам.

В этот первый приезд в Лондон Лафарг больше не виделся с Марксом, он вскоре вернулся во Францию и со свойственной ему кипучей энергией бросился в водоворот Политической жизни, увлеченный борьбой с режимом Лун Бонапарта. Взгляды его значительно изменились, и теперь он сам рвался в Лондон, к Марксу. Позже, преследуемый бонапартистами, Поль Лафарг вынужден был эмигрировать в Англию, где вскоре вошел в состав Генсовета Интернационала.

Спустя два месяца после беседы Маркса с Лафаргом о событиях в Америко весь мир облетела трагическая весть: президент Авраам Линкольн пал от руки подосланного убийцы. Маркс, Энгельс и все их единомышленники были потрясены этим страшным преступлением.

Весной 1865 года офицер американской армии Сигизмунд Красоцкий отправился из Сент-Луиса в Вашингтон по поручению командующего военным округом полковника Иосифа Вейдемейера. Полковник был близким другом Карла Маркса, членом Союза коммунистов, стойким борцом во время революции 1848 года в Германии. С тех пор как он стал изгнанником и переселился в Америку, между Марксом и Вейдемейером не прекращалась переписка.

Участник польского восстания тридцатых годов Сигизмунд Красоцкий, так же как и Вейдемейер, воевал против рабовладельцев Юга в рядах армии северян. Ехать пришлось на перекладных по глухим лесам, проселкам, мимо новостроящихся городков. Дорога была нелегкой, не раз приходилось сворачивать в сторону, объезжать линию фронта. Красоцкий вез важные секретные документы военному министру Эдвину Стентону, влиятельному деятелю в правительстве Авраама Линкольна.

Война приближалась к концу. Стояла великолепная весна, перекликались птицы, на голых ветках набухали свежие почки. Неприхотливая природа напомнила Красоцкому люблинскую землю. Более тридцати лет он не видел родных полей, густо поросших светло-желтыми лютиками…

Красоцкий только недавно снял белую повязку со лба. На месте штыковой раны, едва не стоившей ему жизни, остался грубый синий рубец. Его офицерский костюм был в заплатах, сапоги прохудились. Но каким это все казалось незначительным по сравнению с радостью, которую он разделял со всеми встречавшимися ему в пути людьми.

«Победа, победа, отмена рабства на всем континенте», — слышалось со всех сторон.

Девятого апреля 1865 года Красоцкий добрался до Вашингтона, и в этот именно день кончилась кровопролитная гражданская война. Северяне ликовали.