Слова его тронули вдову Красоцкого, и она благодарно пожала крепкую, сухую руку соотечественника. Но, подняв глаза на Лаврова, Лиза внезапно подметила, как надменно, самодовольно сомкнулся его упрямый недобрый рот, перехватила холодный взгляд из-под очков и ощутила, как поднявшееся было в ее сердце доброе, теплое чувство к Лаврову отхлынуло и безвозвратно исчезло.

«Самовлюблен, поди считает себя натурою избранной, — значит, недалек», — пронеслось в ее мозгу.

Лавров был трудный человек. Отлично образованный, много видевший, он был лишен самокритического мышления и того неуемного душевного беспокойства, которое гонит человека на постоянные поиски глубинной сущности явлений и ускользающей истины. Ему было уже около пятидесяти лет. Опасный возраст, когда нередко прекращается горение души и люди незаметно для себя останавливаются в движении и начинают тратить накопленный прежде и уже больше не пополняемый духовный капитал. Лавров был твердо уверен, что давно все постиг и правильно понимает происходящее в окружающем мире. Убежденный идеалист, он решительно отрицал существование общественных закономерностей и утверждал, что развитие человечества целиком зависит и является следствием деяний особо даровитых, критически мыслящих личностей. Лавров всегда подчеркивал свое глубокое презрение к толпе, называл ее чернью и верил в то, что мир будет спасен героями духа и мысли. Карлейль был одним из наиболее чтимых им писателей.

К Марксу и Энгельсу Петр Лаврович пришел, уверовав в то, что они являются исключительными натурами. Узнав их ближе, он увлекся необычностью их характеров и взглядов. Отдавая дань гениальности вождей Интернационала, Лавров, однако, остался совершенно чужд их учению. Ничто не могло поколебать этого непроницаемого, а по мнению Лизы, тупого человека. Дворянин по происхождению, он превратился в подлинного мелкого буржуа по мировоззрению и не скрывал своей враждебности к социал-демократическому движению, отметая с насмешкой самую мысль о том, что рабочий класс России может явиться силой, преобразующей общество. По мнению Лаврова, только крестьянство, ведомое необыкновенными личностями, способно выполнить такую миссию. Считая долгом каждого честного и выдающегося деятеля истории, к когорте которых Петр Лаврович причислял и себя, вступиться за правое и героическое дело коммунаров, он очутился в Париже, где проявил отвагу. Затем он вошел в Интернационал, но ни на шаг не отступал при этом от взглядов русских народников.

Для Лизы люди, подобные Лаврову, не были трудно разрешимой загадкой, и вскоре он внушил ей к себе явную антипатию.

— Вы, я слыхал, собираетесь в Швейцарию? — спросил Маркс Лизу. — Это очень кстати. Генсовет даст вам кое-какие поручения в Женеву к членам Русской секции.

— Располагайте мной.

Маркс подошел к столу, взял коричневую трубку, издававшую резкий горьковатый запах, и стал выбивать ее о край плоской пепельницы, формой напоминавшей лист платана.

— Вам, очевидно, предстоит встреча с великим шутом Бакуниным? — поинтересовался Лавров. — Вот уж дутая, изворотливая и весьма нечистоплотная личность. Л как вы судите о нем?

— Когда-то я хорошо знала этого новоявленного пророка. Это было так давно, — уклонилась от разговора Лиза.

— Теперь сей казарменный коммунист, бия себя в грудь, вопит о том, что он социал-атеист, — сказал Маркс гневно. — Аморфный всеразрушитель, мастер позы и громких, бессмысленных по существу, но весьма пышных фраз.

Женнихен и Шарль Лонге пришли звать Маркса и его гостей в сад. Как обычно в этом доме, ужин прошел непринужденно и живо. Было довольно поздно, когда компания пополнилась еще двумя гостями — коммунарами Проспером Лиссагарэ и Жаном Стоком.

Появление машиниста произвело на всех заметное впечатление. Женни с глубоким сочувствием протянула ему руку, Карл предложил сесть рядом с собой. Жан Сток казался совершенно невозмутимым, и, однако, это было спокойствие каменной гробницы. Он был сед, взгляд его подолгу задерживался на каждом предмете и с огромным трудом отрывался от него. Тот, кто не знал истории этого расстрелянного у стены Пер-Лашез и случайно оставшегося в живых человека, нашел бы его очень странным. Говорил Жан мало и отрывисто. Движения его были как бы заторможенными. Редкая улыбка на его лице напоминала гримасу острой физической боли. Пули версальских палачей вконец подорвали его здоровье: он протяжно кашлял и не мог более владеть левой рукой. Что-то отрешенное появилось не только в душе, по и в облике бывшего машиниста.

Получить работу в Лондоне было очень нелегко, так как английские буржуа отказывались нанимать коммунаров. Благодаря настойчивым заботам Маркса, бывший машинист устроился сторожем в одной конторе, а Лиза поселила его в своем скромном доме. Он выполнял также поручения Генерального совета, помогал Красоцкой в свободное время ухаживать за растениями в небольшом садике и вести ее несложное хозяйство. Все, кто узнавал Жана Стока ближе, любили его.

— Ешьте, дорогой Жан, вам надо хоть немного потолстеть. Тогда пройдет ваш гадкий кашель, — говорила Ленхен, пододвигая ему самые лакомые куски и стараясь не показать, как она его жалеет.

— Спасибо, мисс Демут, — тихо ответил Сток и глухо закашлялся.

— Было бы хорошо вам, старый дружище, съездить в Реймсгейт и отдохнуть у моря. Мы сообща устроим вам это, — сказал Маркс.

— Конечно же, Мавр, — обрадовалась Женни.

Франкель, Врублевский и Лонге живо поддержали ее. Но Сток нахмурился и мягко возразил:

— Есть люди более несчастные и больные среди коммунаров, нежели я. Можно перечислить вам много имен. Им, и только им, должны все мы помочь. Вот Эжен Потье, к примеру. Он очень слаб телом, хоть и крепок духом. Его нужно подлечить, а затем дать денег на билет в Америку. Там парень найдет себе работу и пригодится для пропаганды наших идей. А мне хорошо, братья, право же, очень хорошо. Я жив и вижу вас, в то время как столько коммунаров закрыло глаза навеки.

Жану хотелось еще многое сказать о тех, чьи образы он носил в своей груди, никогда не забывая, но, заметив, что печаль ночным ветром коснулась всех сидевших за столом, он смолк. Когда с едой было покончено, Жан Сток незаметно ушел. Вскоре и Маркс, дружески распрощавшись со всеми, отправился работать к себе наверх. Женни пошла проводить мужа. Лиза, весь вечер мало говорившая, внимательно наблюдала за этими двумя, ставшими ей очень близкими и дорогими, людьми. Оба они были в расцвете той зрелой красоты духа, которая приходит вместе с возрастом. Маркс несколько пополнел и выглядел еще более физически сильным и представительным. Из-под припухших верхних век на мир смотрели совершенно молодые, искрящиеся, прекрасные выражением ума и воли глаза. Голубая седина бороды оттеняла смуглый, без румянца цвет лица. Никогда Маркс не выглядел более значительным и величавым, нежели в эти годы.

Лицо Женни поразило Лизу своей переменчивостью. От него трудно было оторваться, оно подчинялось каждой мысли и движению чувств. Женни то молодела настолько, что Лиза будто видела ее как в годы светлой юности, то вдруг мрачнела и старела или становилась спокойной, строгой. Эта особенность, присущая внешности жены Маркса, свидетельствовала о сложности и чувствительности ее души. Так думала Лиза, любуясь сменой выражений ее лица.

«Не знаю, — решила она про себя, — что сказали бы поэты, но я сравнила бы госпожу Маркс с тем, что наиболее многообразно на земле, — с небом, которое так переменчиво».

После ужина молодежь разделилась на группы. Женнихен, Лео Френкель и Проспер Лиссагарэ уселись на скамье.

— Как я люблю этот дом, этот сад! — воскликнул Врублевский, останавливаясь перед ними, и закончил восторженно:

— Валерий, как всегда, черпает вдохновение и слова у Эсхила и Софокла, — сказал Лиссагарэ своим глухим высоким голосом.