В такие минуты, когда понимаешь, что уже сделал этот последний шаг, окончательно отделивший тебе от товарищей, меня вдруг охватывает тоска и досада на себя. Пульсирует мысль… Даже не так, не мысль пульсирует в голове, а вскипает из души настроение, которое в двух словах и не передашь.

В конце концов, с тоской нашептывает внутренний голос, что же, лично тебе больше всех нужно это освобождение всех славян? Какого лешего ты сюда лезешь, в то время, как нормальные люди спят в блиндаже и видят третий сон? Зачем тебе лично все это нужно, если раздираемый противоречиями славянский мир сам не желает противостоять засилью американизированной культуры, если он сам, этот славянский мир, безропотно ложится под агрессивных соседей? Что, по большому счету, в мире изменится от того, что сейчас по тебе полоснет из-за куста автоматная очередь? Ведь никто нигде на белом свете даже не вспомнит, даже не всплакнет, даже не узнает никогда, где именно, за какие высокие идеалы погиб капитан в отставке Константин Васильевич Коломнин, которого тут знают только как капитана Беспросветного?..

Потом, позже, это настроение постепенно затихает, затухает, растворяется, выветривается, улетучивается, тихонько сворачивается в клубочек и притаивается в самых потайных уголках души или подсознания. Чтобы неудержимо вскипеть в следующий раз, когда я опять переступлю незримую черту, на которой обрывается возможность того, что на военном языке именуется огневой поддержкой.

…За поворотом ложбинки нас никто не поджидал. Самая опасная точка нашего маршрута оказалась пройденной без происшествий. Она и в самом деле самая опасная. Потому что самая удобная для засады, а, следовательно, и самая, как бы это сказать, «засадоопасная». Дальше напороться на специально организованный против нас положай «мусликов» вероятность значительно меньше. А значит дальше мы будем с противником на равных.

Какое-то время мы идем в полный рост. Только шуметь стараемся по возможности поменьше. Потому что теперь необходимо продвинуться как можно дальше в глубь обороны мусульман. Нужно пользоваться светом ночного светила, который теперь очень даже кстати. Когда Селена закатится за клык Черной горы, идти будет куда труднее.

Мысли соскальзывают на вопросы этимологии. Странно, но почему-то у очень многих народов имеются Черные горы. Черные горы есть у коряков и на Ямале, Черни-Врых дыбится над столицей Болгарии, над Красноярским водохранилищем также царапает небо Черная гора, Карадаг имеется в Турции и в Иране… Ну и так далее. Белых, синих или серо-буро-малиновых гор в мире куда меньше.

Вот и здесь с юго-запада торчит Црна брдо, Черная гора. Хотя на самом деле она не черная. Может, это просто историческое название, может, некогда тут что-то произошло, что запечатлелось в памяти народа, ассоциируясь со словом «черный».

А народная память — понятие уникальное. Под Ашхабадом имеется ущелье, которое называется Фирюза. Место чудное — не случайно до саморазвала страны там располагались всесоюзные курорты. В самое жаркое лето температура там была вполне приемлемая, градусов на пятнадцать ниже, чем за его пределами. Рассказывали, что когда сто лет назад проводили границу между Российской империей и Ираном, Александр Третий, с подачи умных подданных, естественно, на солидные территориальные уступки пошел, только бы оставить за собой Фирюзу.

С чего это я вдруг вспомнил это ущелье? А, вот! Почему оно так называется? Есть легенда, что будто бы некогда, когда Туркменистана еще не было как такового, сюда с юга шли захватчики. А в предгорьях Копетдага, где обитали племена пратуркмен-огузов, жила семья — семь братьев и сестра по имени Фирюза. Они обратились к соплеменникам с призывом объединиться и дать отпор пришельцам. Однако их никто не поддержал, соседи просто откочевали подальше. И тогда на бой отправились только семь братьев. Они устроили завоевателям классическую горную засаду — дождавшись, пока те втянутся в благодатную долину, обрушили на них лавину камней. Сколько погибло захватчиков, история умалчивает. Да только семеро против войска… Короче говоря, погибли все семеро. А Фирюза, пытавшаяся им помогать, сама бросилась в пропасть, чтобы не попасть в руки врагам.

До сего момента легенда еще похожа на правду. Ну а потом начинается явная сказка. За что я, должен признаться, не осуждаю туркмен. Каждому народу нужны сказки и сказочные герои. Не обязательно же народные герои должны быть такими сомнительными, как Гёр-оглы… Впрочем, я сейчас не о нем.

Сказка вот в чем. Народ, вдохновленный подвигом, объединился и разгромил врагов. А на месте, где погибли братья и сестра, вдруг выросла огромная чинара о восьми стволах. Она, эта чинара, по сей день стоит, правда, двух стволов у нее, невероятно старой, уже на хватает. Находится она на территории военного санатория, куда со всего округа направляли на реабилитацию офицеров, переболевших гепатитом. Там, к слову, некогда работал мой добрый друг, майор Саша Шнайдер, мировой мужик, хотя и Шнайдер.

…От воспоминаний меня вдруг отвлек чуть слышный свист Радомира. Занесло меня в мыслях, етить меня налево!

Остановил меня свистом, естественно, Радомир. Если бы меня обнаружил муслим, окликать не стал бы. Полоснул бы короткой — и все… Чушь какую-то подумал. Прав Газманов: мысли — они словно скакуны, куда занесут неведомо.

…Услышав свист, по уровню звука больше похожий на шелест травы в безветренную погоду, я тут же рефлекторно присел, привычно выставив автомат.

Это азбука разведчика — присесть и выставить автомат. Присесть — потому что в качестве мишени сразу становишься значительно меньше и есть вероятность, что тебя не заметят; в таком положении нетрудно вертеться, оглядываясь; при необходимости легче залечь; а кроме того, если уж тебя заметили, выстрел, рассчитанный на взрослого человека нормального роста, пройдет выше головы. Выставить автомат… Попробуйте найти человека, который попытается объяснить, что это делать необязательно!

Кстати, еще одна заповедь разведчика в подобной ситуации: ни в коем случае не оборачиваться на сигнал товарища, а самому искать источник опасности. Потому что обратиться к спутнику за разъяснениями — значит отвлечь и себя и его. Тем более в такой темноте, когда он даже жестом не сможет обозначит, откуда, по его мнению, может исходить опасность.

Впрочем, сейчас обращаться за такой помощью необходимости не было. Что именно насторожило Радомира, я понял сразу. Более того, увидев, тут же подосадовал на себя, что, увлеченный воспоминаниями и размышлениями, не обратил внимания на столь очевидную вещь. Правильно подмечено, что длительное благополучное течение событий расхолаживает, успокаивает. В разведке ни в коем случае нельзя отвлекаться на посторонние мысли. Но куда ж от них денешься, если лезут, проклятые, в голову, убаюкивают, растекаются мысью по древу и мчатся сизым орлом под облакы…

На данном этапе движения нам начинали хлестать по лицам ветки густо разросшегося по склонам ложбинки кустарника, который не посягал лишь на отполированное каменное ложе сухого нынче русла, по которому шли мы. Луны отсюда не видно, а потому, хотя вверху еще было достаточно светло, тут царил густой мрак. Однако сбиться с пути здесь просто невозможно — чуть более светлый среди темноты желобок ручейка, словно дорога из желтого кирпича из старой сказки, должен был привести нас куда надо.

Должен был бы привести. Но теперь это утверждение оказывалось под вопросом. Потому что впереди явственно обозначилась какая-то черная тень, которая перечеркивала наш светлый путь вперед.

В тылу врага никогда не знаешь, что лучше — когда все идет убаюкивающе спокойно или же если случаются подобные вводные. Как ни крути, а щука в озере для того и имеется, чтобы карась не дремал. Хотя, конечно, с точки зрения карася было б куда лучше, если бы этого озерного тигра не существовало в природе вовсе. Диалектика!

Нет сомнения, что эта темная тень впереди появилась тут отнюдь не случайно. Значит, приближаться к ней ни в коем случае нельзя. И, еще раз значит, снова придется выбираться на поверхность, под струящийся с неба предательски яркий лунный свет.