Я попробовал. Получилось. Нет, действительно «сыщик» должен знать «всё плюс единица»! Самые случайные, отрывочные сведения, которые кажутся ненужным хламом, могут вдруг пригодиться.

Навстречу дул легкий ветерок, пахнувший плесенью. Очевидно, когда–то здесь был вентиляционный штрек, который использовали не только для вентиляции, но и для передвижения.

Наконец ход расширился. Пальцы скользили в осыпавшейся влажной земле. Из стен, из темной земли тянулись причудливые белые растения–нити, они переплетались, словно кружева. Гифы, грибные гифы. И сюда, в холод, камень и темноту, проникла жизнь.

Белая мокрица гигантских размеров скользнула и скрылась под камень, поросший вокруг травой–альбиносом. Через пять минут штрек вывел меня из подземного лабиринта в довольно большую комнату, близ потолка которой находилось крошечное, с ладонь, окошечко. И здесь дверь была заперта. Я подналег плечом и ощутил, что засовы держат не так уж надежно. Если удастся найти какой–либо железный прут, использовать его как рычаг,.

Я пошел вдоль стен и неожиданно вздрогнул, коснувшись головой чего–то мягкого, холодного и живого. Инстинктивно отпрыгнул в сторону и навел фонарь.

Под металлической балкой, вцепившись лапами в желобки, связкой бананов висели летучие мыши. Одна из них оторвалась, словно плод, и, так и не проснувшись, мягким комочком стукнулась о пол. Поднялись писк и резкие крики.

…Наконец мне удалось найти толстую металлическую рейку. Дверь подалась с болезненным скрежетом, и я чуть не влетел головой вперед в новый зал. Он был примерно таких же размеров, как и тот, что остался за спиной. К балке точно так же, связкой, прилепились нетопыри. Только не было ни одного отверстия, сквозь которое проникал бы свет.

Это была конечная остановка в маршруте. Тут темнели два бетонных колодца, залитых водой, но ни щели, ни второй двери. Я находился где–то совсем близко от затона, возможно, в одном из отсеков той приземистой башни, которая смотрела амбразурами на стоявшие в порту суда.

И снова на внутренней стороне двери я заметил рукоять с кольцом и мордой быка! Над рукоятью с трудом можно было разобрать сделанную мелом надпись: «Wir… gehen… kommen wieder…» «Уходим, но вернемся» — примерно так следовало перевести эту полустертую фразу. Была еще непонятная подпись–закорючка и дата: «21… 1945…»

Посветил в бетонный колодец — на темной, зеленой воде плавали щепки. Интересно, как они уходили — те, кто собирался вернуться?

Еще раз прошелся вдоль стены. Снова раздался негодующий писк. Рука с фонарем замерла, едва луч коснулся темной грозди. Летучие мыши… Почему я сразу не подумал об этом? Ведь они целой колонией гнездятся в закрытом помещении!

Здесь ни одного отверстия, а дверь была заперта. Как очутились в этом зале нетопыри? Причем обжились они давно — пол под железной балкой был покрыт слоем помета.

Единственное объяснение: еще недавно дверь была отворена. Совсем недавно, иначе нетопыри могли подохнуть, лишенные доступа свежего воздуха и пищи. Сейчас не время зимнего анабиоза. Кто–то прикрыл дверь. С внутренней стороны! Кто–то ушел из комнаты, где не было даже щели, куда могла бы протиснуться летучая мышь. Значит, человек ушел под воду, в бетонный колодец. Он знал кратчайший выход отсюда. Выход к пирсу…

12

— Ишь ты! — сказала сторожиха. — Живой! Как там, товарищ инспектор?

— Форт в неплохом состоянии, — ответил я, счищая грязь и кирпичную пыль.

— Стережем!

— Скажите, больше в форт никак нельзя пройти, только через эти ворота?

— Есть ходы! — махнула рукой бабка. — Ребятишки иной раз лазают прямо с улицы. А то и пьяный какой ночевать заберется. За всем не уследишь. Одна на весь форт!

Подводные и подземные изыскания порядком измотали меня, ноги подгибались, поэтому, увидев неподалеку от готических башенок форта закусочную «Стадион», я остановился, как та ученая лошадь, которая никогда не проезжала мимо трактира.

«Стадион» славился пивом — бочки доставляли прямо из заводских подвалов. В остальном это была ничем не примечательная закусочная: крытые пластиком столики, металл, — стекло, сверкающий и бездействующий «Эспрессо».

Официантка принесла пиво в запотевшей кружке. Кругом шумела бойкая клиентура. В этой закусочной, по словам Шиковца, Юрский впервые встретился с Маврухиным. Здесь же Копосев засвидетельствовал свое алиби. В двадцать два сорок пять, в день убийства, его видели за столиком.

На последнюю мелочь я заказал еще кружку пива. Сквозь застекленную, с узкими металлическими переплетами стену закусочной были хорошо видны стрельчатые готические башенки над воротами форта. Отсюда до крепости сотня шагов.

А сколько до причалов?.. Собственно говоря, ответ на этот вопрос и служил обоснованием для алиби. Убийство, по всем нашим расчетам и данным экспертизы, произошло в десять сорок пять вечера. Допускалось отклонение в плюс–минус пятнадцать минут.

Это отклонение не мешало признать алиби Копосева. Единственный путь к стоянке «Онеги» и «Ладоги» лежит через главные портовые ворота, и преодолеть его за четверть часа невозможно, даже будучи профессиональным бегуном.

Но теперь–то я знал, что мог существовать и второй, гораздо более короткий путь: через форт и бетонные колодцы. Не исключено, что подготовленный человек способен, покинув причал, через семь–десять минут очутиться близ «Стадиона».

Конечно, это сопряжено со многими трудностями. И все–таки алиби уже нельзя считать чистым. Нужна дополнительная проверка. Но как ее устроить?

Нам не известно с достаточной точностью время убийства. Четверть часа — допуск небольшой, и в ином деле он не играл бы роли. Но сейчас он мог стать тем самым неправильно положенным кирпичиком, из–за которого рушится все здание.

Я расплатился, вышел из закусочной и поднялся на Садовую горку. Отсюда несколько дней назад я смотрел на китобойцев. Сейчас скамейка была пуста, старички шахматисты взяли тайм–аут, а викинг, должно быть, уплыл открывать Гренландию. Что ему стоит?

Мне показалось, эта случайная встреча произошла давным–давно, она принадлежала другому миру — тихому и неспешному.

Было пять часов. К полуночи я должен вернуться в порт, а завтра «Онега» уйдет в свой тринадцатый рейс. У меня появилось такое ощущение, что я оставляю дело, для раскрытия которого не хватило лишь одной детали… Не успеть. Ничего не успеть! Но хоть какую–то зацепку нужно оставить Шиковцу!

Если бы удалось более точно определить время убийства, многое прояснилось бы. Мы знали бы наверняка — подтверждается алиби или нет.

Я еще раз вернулся к тому трагическому вечеру. Не промелькнет ли все–таки подсказка?

…Вот я подхожу к причалу. Уже смеркается. Сумерки в эту пору наступают примерно в начале одиннадцатого. Посидев немного близ «Онеги», поднимаюсь на борт. Становится совсем темно. Разговор с Карен длится пять–десять минут. Затем на протяжении примерно двадцати минут Марк Валерий демонстрирует свой киноопус.

«Примерно, примерно!..»

Убийство могло произойти только в то время, когда я был в каюте. Но… Когда я был в каюте?

Стоп. Восстановим все подробности. Вот начинается фильм под неистовое «звуковое сопровождение» Васи Ложко. На экране появляется незнакомый город. «Ча–ча–ча», — вопит приемник. Следующие кадры — знакомство с фрау Кранц. Она вплывает иод ясные, торжественные звуки… вальса, полонеза… Нет, менуэта. Да–да, галантного менуэта, его мелодия с характерным трехтактным ритмом странно сочеталась со строгой арией.

Я вытер пот с лица. А если все–таки попробовать вспомнить, как вспоминал я когда–то, тренируя память, темы Пасторальной? Может быть, удалось бы по этой мелодии определить и само произведение, а затем, просмотрев радиопрограммы, установить время…

Музыка была настоящей, глубокой, она не могла скользнуть мимо программы, как фон, наподобие тех скороспелых легких мелодий, которые звучат в антракте между новостями.

Ведь есть же люди, которые узнают композитора по «почерку». Окажись на моем месте такой знаток, он был бы полезнее для угрозыска, чем дюжина бойких Черновых, овладевших приемами дзю–до.