Мы замедлили шаг под большим деревом. Сквозь заросли гибискуса у поворота дороги виднелся фасад моей палатки. Отсюда казалось, что она цела.

— Пожар был небольшой? — с надеждой спросила я.

— Не маленький.

Мы двинулись дальше.

— А где Лайсеу?

— Я его сразу же уволил.

На самом деле огонь уничтожил половину палатки, всю ее заднюю часть. Спереди мое жилище не пострадало, но сзади сохранился только обугленный опорный шест и несколько клочков обгорелой ткани. Жестяная крыша покорежилась и вспучилась. Сбоку стояли жалкие остатки моего имущества. От кровати почти ничего не осталось, сундук с носильными вещами — черный, как головешка.

— Моя одежда! — Я почувствовала, что на меня накатывает апатия.

— Хоуп, я очень сожалею о случившемся.

Я дотронулась до висков, провела подушечками пальцев по щекам.

— Нам кое-что удалось вынести, — заметил Маллабар. — И какие-то вещи у вас были в стирке.

Мы вошли внутрь. Мой стол сильно обгорел, но не рухнул. Я хорошенько подергала его ящик и ухитрилась открыть. Мокрые черные комья, угольки, пепел. Это были мои письма и книги. И все мои полевые заметки и журнал.

Я обошла свои разоренные владения. Это был мой дом, я прожила в нем почти год.

Маллабар всем своим видом выражал сострадание. Он только что не ломал руки. «Мы все устроим. Приведем в порядок. Возможно скорее».

— Пропали все мои полевые листки. И журнал.

Маллабар сочувственно помотал головой: «Черт. Господи. Я так и знал — я видел, во что превратился стол. Я боялся заглянуть внутрь, — он грустно усмехнулся. — Я Бога молил, чтобы вы взяли их с собой в город».

— Увы.

Я переселилась в барак для переписи. Это было длинное, узкое здание из секций фабричного производства — видимо, изготовленных для армейских нужд; в добрые старые времена в нем жило одновременно восемь переписчиков шимпанзе. В конце барака и находилось мое оборудованное на скорую руку жилье. Мне выдали новую кровать и складной парусиновый стул. Они вкупе с полученной из прачечной одеждой и составляли все мои — теперь весьма скудные — пожитки. В некоторых отношениях мой новый дом был лучше старого — хотя бы потому, что у меня был деревянный пол под ногами, но мое моральное состояние от этого не улучшилось. Я вдруг особенно остро почувствовала себя временным гостем, кем-то вроде прохожего, которого нужно устроить на одну ночь.

Товарищи по работе очень из-за меня переживали и вечером в столовой дружно выражали мне соболезнования. Маллабар снова пообещал, что мою палатку приведут в порядок в кратчайшие возможные сроки, а Джинга пожертвовала мне письменный стол и зеленый коврик — чтобы мне было за чем работать и чтобы жилище имело более веселый вид. Они были ко мне очень добры, но, в конечном итоге, для меня случившееся было несчастьем, для них — неприятным казусом. Даже утрата моих рабочих бумаг особого значения не имела. Моя миссия в Гроссо Арборе была временной, задачи — ограниченными, исполнительского характера; на основные исследования в рамках проекта отсутствие моего полевого журнала не повлияет.

Я попросила Тоширо, который первым поднял тревогу, подробно описать мне ход событий. Он сказал, что вечером работал один в лаборатории, подошел к задней двери подышать воздухом и увидел дым. Он бросился к моей палатке, но в это время ее задняя часть уже пылала. Он начал звать на помощь и, пока жар не стал нестерпимым, успел вытащить из передней части кое-какие мелочи (умывальник и эмалированный таз — куда они, интересно, делись?). Прибежали остальные и, передавая по цепочке ведра, наполняемые из хаузеровой душевой цистерны, в конце концов потушили пожар.

— Спасибо Антону, что у нас есть этот душ, — сказал Тоширо. — Иначе бы все сгорело.

— А где был Хаузер? — спросила я.

Тоширо свел брови: «Не знаю. По-моему, он еще раньше ушел в зону кормления».

Клянусь, только в этот момент я подумала о поджоге. Вы можете счесть меня не в меру наивной, но огорчение Маллабара по поводу случившегося и его искреннее сочувствие выглядели совершенно убедительно.

— А Юджин был поблизости?

— Х-мм, да. Он прибежал сразу же после меня. Именно его и осенила идея брать воду из душа.

Значит, Хаузера не было на месте, а Маллабар был тут как тут. Пожар начался якобы из-за небрежности курильщика, которого немедленно уволили, он отсутствует и не может себя защитить. Огонь не вызвал серьезных разрушений, неудобства для пострадавшей минимальны. Но сгорели результаты годовой работы. Дальше я подумала о том, по каким причинам меня во время пожара не было в лагере: я вне очереди поехала за продуктами, чтобы «оказать любезность» Маллабару.

Когда я снимала с подноса грязную посуду, в столовую вошел Хаузер. Он сразу направился ко мне и, подойдя, положил руки мне на плечи. На какое-то мгновение я с ужасом подумала, что он хочет заключить меня в объятия, и тело у меня тут же напряглось и одеревенело; видимо, это заставило его усомниться в разумности подобного образа действий, и он ограничился тем, что пристально и с состраданием посмотрел мне в глаза.

— Ох, Хоуп, — проговорил он. — Свинское невезение. Просто свинское.

У него получилось хорошо, не хуже, чем у Маллабара, но это не имело значения: я уже размышляла, как отомстить им обоим.

Он стал расспрашивать меня о моих пожитках. Уцелело ли то-то и то-то? Может ли он его заменить тем-то и тем-то? Я «с радостью» согласилась взять у него на время транзисторный приемник.

После ужина Вайли пригласили меня зайти к ним в бунгало выпить. Упрашивать меня не пришлось: мысль о первом вечере и ночевке в бараке для переписи меня не особенно радовала.

Итак, мы сидели — Ян, Роберта и я — и пили бурбон[10]. Роберта основательно приложила руки к своему двухкомнатному коттеджу. Обстановка в нем была удобная и домашняя: плетеные стулья, яркие перекрывающиеся коврики на полу. На выкрашенных в светло-голубой цвет стенах — многочисленные картины, наивная живопись местных художников, и фотографии Яна и Роберты, сделанные во время их участия в прежних проектах. Ян в Борнео со своими орангутангами. Роберта по окончании университета сжимает обеими руками скрученный в трубочку диплом. Ян и Роберта в Институте приматологии в Оклахоме — там они встретились и поженились.

Этим вечером в Роберте не чувствовалось никакого внутреннего напряжения, она почти по-матерински хлопотала вокруг меня. Она вытащила пачку своих ментоловых сигарет и одну со вкусом изящно выкурила. Я почувствовала, что воздух в комнате потрескивает, как наэлектризованный, от негодования, которое вызвал у Яна этот маленький домашний бунт. Я, как всегда, смолила свои едкие «Таскерс», и вскоре над столом повисли колеблющиеся голубоватые слои дыма. Роберта, медленно, но верно пьяневшая от бурбона, начала осторожно сетовать на поведение Джинги Маллабар, пробуя почву, чтобы проверить, на чьей я стороне. При виде моей подчеркнутой нейтральности она расхрабрилась, и на нас вылилось такое количество претензий, обвинений и тайных обид, какого с лихвой хватило бы года на два. Джинга манипулирует людьми. Джинга узурпировала множество полномочий Его Величества Маллабара. Ее неуместное и неумелое вмешательство в переговоры с агентами и издателями отсрочило выход в свет его книги как минимум на год. Я сидела, слушала, кивала и время от времени говорила что-нибудь вроде «господи!» или «это уже слишком». Наконец Роберта прервала свои излияния, с трудом поднялась со стула и объявила, что ей нужно пойти в «дамскую комнатку» сделать пи-пи.

Выходя, она задержалась в дверях: «Мы должны почаще так собираться, Хоуп».

Я выразила согласие.

— Я думаю, как плохо, что вечером все мы разбредаемся по своим углам. Это до такой степени… по-английски. Надеюсь, вы не обиделись.

— Ничуть, — отозвалась я. — На самом деле я с вами согласна.

— В чем-чем, но в этом Джингу упрекнуть нельзя, — ехидно заметил педантичный Вайль.