— Ты что, Ёшка, на ходу спать лег, что ли? — удивился Барат.

— Сейчас комедь будем делать. — Яков подмигнул. — Езжай вперед и кричи: «Вох! Вох! Ай, бедный Ёшка! Пропал бедный Ёшка!»

Барат радостно захохотал: замечательную «комедь» придумал его друг.

Едва из-за небольшой тутовой рощицы показалась кибитка, возле которой стояла Светлана вместе с пожилой туркменкой, Барат принялся с такой искренностью и с таким усердием подвывать и вопить горестное «Вох!», что Якову самому себя стало жалко.

— Вох! — закатывая глаза, исступленно голосил Барат. — Ай, Ёшка-джан, ай, дорогой брат! Ав-ва-ва-ва-ва-а-а-а!..

«Перехватывает лишку!» — досадуя на чрезмерное усердие Барата, подумал Яков. Но, кажется, поверили. Яков услышал взволнованные голоса, торопливый топот ног. Да и как не поверить, когда человек с окровавленным лицом и руками лежит поперек седла.

Кто-то схватил лошадь под уздцы. Кайманов почувствовал, как его, тяжелого и громоздкого, стали приподнимать за плечи, стаскивать на землю. Скорбь Барата в этот момент достигла наивысшего предела. Он уже не подвывал и не кричал «Вох!», а только всхлипывал и временами икал.

Якова уложили на землю. Сквозь прищуренные веки он увидел в частой сетке ресниц мелькнувший перед ним белый халат.

— Яша, да что же это? — Трясущимися руками Светлана расстегнула воротник рубашки Кайманова.

Искренне жалея, что затеял всю эту историю, жалея Светлану и втайне радуясь вырвавшимся у нее словам, Яков открыл глаза и сел.

— Салям алейкум! — весело сказал он, считая, что Светлана сразу успокоится и посмеется над шуткой вместе с ними.

Барат птицей слетел с седла и, не таясь, захохотал во все горло, от удовольствия приплясывая вокруг Светланы.

В этот момент, словно выстрел, хлопнула пощечина. Спустя секунду — другая. Первым получил свое Яков, вторым — Барат.

— Безобразие!.. Дубины стоеросовые. Взрослые люди... Как вам не стыдно? — Светлана отчитывала их, гневно сверкая глазами.

Барат замер. Его лучший друг и сам он получили оплеухи! И от кого? От женщины! Вся гордость мужчины, гордость курда поднялась в нем на дыбы. С неукротимой решимостью схватился он за рукоять бичака. Вскочил на ноги и Яков. Но, едва взглянув друг на друга, оба поняли всю безнадежность своего положения: двое здоровенных мужчин, которым в пору шеи быкам сворачивать, наступали на женщину. Разве могли они ответить ей такими же пощечинами? Оба бросились ловить коней, спасаясь бесславным бегством.

В один миг Яков вскочил на коня, бросился догонять уже скакавшего во весь опор Барата. Поравнявшись, оба придержали коней, поехали шагом.

И дернула же их нелегкая так идиотски шутить! Одно дело в бригаде: хлопнешь ли приятеля по спине, придумаешь ли какую шутку — всем весело. А тут — женщина, да еще городская, да еще жена начальника заставы. Ай, как нехорошо!

— Это ты, Ёшка, во всем виноват. Зачем такую шутку придумал? Меня никто еще по морде не бил... — кипел Барат.

— Да, Барат, ты прав. Теперь еще и по другим аулам весть разнесут, — сквозь зубы процедил Яков. — И ты тоже хорош, — накинулся он на друга. — Если бы так не хохотал, ничего бы и не было.

— Где я хохотал? Я плачу! Не слезами, волчьими зубами плачу. Не могу я с бабой, женой Федора, драться...

— А здорово она тебя! — окинув взглядом пыхтевшего от уязвленного самолюбия Барата, сказал Яков. Сейчас он не мог простить Барату, что тот так веселился, когда первую пощечину Светлана отпустила ему.

— Тебя тоже здорово, — огрызнулся Барат.

Добрых полчаса ехали молча.

Там, где выбегавший из аула ручей снова пересекал дорогу, дали попить лошадям, умылись сами.

— Ёшка, скажи, дорогой, — трогая пальцами щеку, спросил Барат. — Что такое дубины сто... сто... Не могу, джанам, очень трудное слово она сказала...

— Стоеросовые? — подсказал Яков.

— Вот-вот, — подтвердил Барат.

— Спилишь арчу, ветки обрубишь, остается одно бревно. Это и есть дубина стоеросовая, — мрачно пояснил Яков.

— Ай, ай, Ёшка, плохо получается! — искренне огорчился Барат. — Выходит, мы с тобой все равно что дрова? А? Как думаешь?

— Дубины! — уточнил Яков.

Неожиданно ему все это показалось довольно смешным. Так дуракам и надо. Тоже «комедь» придумали! Получили по физиономиям, и бежать! И Яков неожиданно громко захохотал, вспомнив, как мгновенно стал серьезным Барат, получив пощечину.

Барат с недоумением посмотрел на друга. На мгновение у него снова сузились в гневе глаза, но, видно решив, что Ёшка смеется только потому, что ему стыдно, Барат промолчал.

Они выбрались к дороге на Дауган, откуда можно было попасть на заставу, чтобы, сдав коней, на попутной машине вернуться в бригаду.

Яков уже знал, в каком доме дадут ему квартиру. Решил заехать в поселок, посмотреть, чисто ли в комнатах, высохла ли побелка.

Каково же было его удивление, когда он увидел во дворе пару великолепных лошадей, запряженных в легкую коляску, а на пороге дома Ольгу, вытряхивавшую то ли коврик, то ли половик.

— Оля! Как ты сюда попала? Чьи это кони?.. — начал было Яков, но замолчал. На крыльцо вышел сияющий, видно, в прекрасном настроении, Флегонт Мордовцев. Солнце отражалось в его блестевших как зеркало, начищенных сапогах, мягкими бликами ложилось на тщательно выбритое лицо, веселыми зайчиками играло в волосах. Весь он, от новых, хорошо отглаженных брюк до усов, сиял так, словно только что сошел с плаката рекламы, а не с двуколки, на которой трясся по пыльной дороге добрых сорок пять верст. Яков знал цену этой вальяжной, несколько фатоватой внешности Флегонта: за ней как бы постоянно прятался умный, все замечающий, все понимающий, сильный человек. Правда, сейчас и этот выхоленный, словно сошедший с картинки умник, перед которым с детства робел Яков, лучился довольством и радостью. Кайманов на какое-то время поверил в искренность чувств отчима. Флегонту никакие пути не в запрет: заготовитель сена и фуража для конторы «Гужтранспорт» имел доступ и в пограничную зону.

— Бригаду твою сюда перевели, — обняв Якова и по-родственному облобызавшись с ним, ответил он за Ольгу. — Будете подпорные стенки здесь ставить. А я решил проведать вас. Доехал до щели Сия-Зал, смотрю, бригада палатки снимает. Раз такое дело, захватил Ольгу Ивановну с вещичками, и сюда!

Известие о переводе бригады к Даугану неприятно поразило Якова. Этого еще не хватало! Работать неподалеку от заставы — значит почти каждый день видеть Светлану! А после того, что произошло в ауле Коре-Луджё, ни он, ни Барат видеть ее не могли: не позволяло самолюбие.

— Спасибо, Флегонт Лукич! — с наигранной веселостью проговорил Яков.

Холеное лицо Мордовцева, пара прекрасных лошадей, аристократическая беговая коляска — все это было из того, забытого уже мира, словно сошло со страниц старого журнала, что еще мальчишкой видел Яков у таможенного досмотрщика Сваргина, у которого иногда брат книжки.

«Умный человек отчим, но страсть к лошадям и показному шику застлала ему глаза, — подумал он. — Видно, не понимает, что выглядит барином среди рабочих и меня ставит в неловкое положение. Может, так бодрит Флегонта женитьба? Хочется выглядеть помоложе?..» Не только во внешнем облике, но и во внутреннем состоянии отчима было что-то непонятное. Почему он так сияет? Впрочем, может быть, ему, Якову, все это просто кажется?

— Ну, раз гость в доме, давай, хозяйка, праздничный обед! — обратился Кайманов к Ольге. Подойдя к заждавшемуся его Барату, он взял завернутый отдельно в листья и полотенце большой кусок мяса, сказал: — Поезжай, Барат, один. Видишь, какой гость у меня! Отвезешь мясо в бригаду, сдашь коней на заставу — и возвращайся. Будем обедать! И вы с нами, Флегонт Лукич, отпразднуете удачную охоту.

— Нет, нет, — заторопился Мордовцев. — Я ведь с самого утра здесь. И нагостился, и насчет сена с вашим Балакеши договор подписал, и кони отдохнули. Мы с Олей уже пообедали. Глафира Семеновна снеди мне с собой насовала целый короб! Поеду я, в город надо дотемна успеть. Все-таки погранзона...