— Пойдемте-ка, без пяти минут мамаша, в медпункт. У нас с вами есть о чем поговорить...

И Светлана, улыбнувшись мужчинам, оставив лошадь с возком на попечение старого Али, увела тяжело ступавшую Ольгу к медпункту.

Али-ага подождал, пока обе женщины отошли достаточно далеко, затем негромко сказал:

— Ёшка-джан, в записке совсем не те слова, что я тебе прочитал. Давай письмо еще раз. Сам посмотришь. — Яков достал бумажку. Али-ага ткнул в строчки коричневым пальцем. — Вот написано: «Красная собака ГПУ. Выйдешь еще в горы, повесим на первой арче. Жене твоей — бичак в живот. Щенка — в костер». Тут еще разные плохие слова, — добавил костоправ. — Это, Ёшка, одних мужчин дело. Оле говорить нельзя.

— Спасибо, яш-улы!

Послание было не из приятных. Но оно не удивило Якова. Кто написал? Кайманов перебирал в памяти всех жителей поселка, однако ни на одном не мог остановиться. Что, если какой бандит прорвался через границу? Тогда почему он сразу не стрелял в Ольгу, не напал на нее с ножом? Значит, ему нужна не Ольга. Ему необходимо повлиять на него самого. Враг добивается, чтобы он вместе с семьей уехал с Даугана. Так вот где собака зарыта! Кому-то он мешает.

В памяти всплыл след чарыка со стоптанным носком, косым шрамом на пятке. Такой же след видел Яков в ауле Коре-Луджё. Он сказал об этом костоправу.

— Надо людей спросить, — ответил Али-ага. — Люди должны знать, кто в поселке был.

— Только не всех спрашивай. Поменьше шуму.

— Понимаю.

— Яш-улы, — понизил голос Яков. — Много ты сделал для меня добрых дел. Сделай еще одно. Пока я буду в бригаде, поживи у меня в доме, посмотри, дорогой, как пойдет дело у Оли. Ей вот-вот родить. В случае чего пошли за Светланой.

Глаза старика гордо блеснули.

— Все сделаю, как велишь.

Кайманову и в самом деле нужно было ехать к щели Сия-Зал, где уже собралась вся бригада, чтобы строить на зиму барак и начинать осенний ремонт дороги. Но уехать в тот день ему не удалось.

Едва он вернулся домой, понял, Ольга нарочно задержала Светлану у себя, чтобы проверить свои подозрения. Разговор они вели за чашкой чая. Якову ничего не оставалось, как тоже, вымыв руки, сесть за стол.

— Теперь уже скоро, — кивнув в сторону Ольги, сказала Светлана. — Так что, папаша, готовьтесь. Надо, чтобы кто-то постоянно был с вашей женой и, когда потребуется, мне сообщил.

— Я уже просил старика. Али-ага побудет у нас, — отозвался Яков. — Попрошу еще жену Барата, Фатиме, когда придет время, Рамазана за вами послать.

Яков держался скованно, не знал, о чем говорить. Он по-прежнему не переставая думал, кто же все-таки написал записку?

— Вы чем-то расстроены, Яков Григорьевич? — спросила Светлана. — Как ваша нога? Не болит?

— Пока ничего.

— Пойду чай подогрею, — сказала, поднимаясь с места, Ольга, решив, очевидно, оставить мужа и Светлану вдвоем, а потом внезапно вернуться, чтобы по их лицам догадаться, о чем они говорили.

— Я часто думаю о вас, Яков Григорьевич, — неожиданно сказала Светлана, когда Ольга вышла в кухню.

— Что же вы обо мне думаете?

— Думаю, что живете вы вполсилы. Способностей у вас много, а как применить их, не знаете.

— Ну так вы врач, подскажите, — улыбнулся Яков.

— Я серьезно, Яков Григорьевич. Вы человек сильный, волевой. Многое можете сделать в жизни. Жаль, если не сумеете раскрыть самого себя. Хотела бы и я вам помочь, да не вправе. Слишком все это сложно.

— Ну и как же их раскрыть, эти мои способности? — спросил он. — Вроде я себя знаю...

— Вы знаете себя таким, какой вы есть. Ну... смелым, немного застенчивым, иногда бесшабашным... А хочется видеть вас по-настоящему значительным, большим, одухотворенным.

— Каким-каким?

— Как вам это объяснить? Ну, духовно сильным, хорошо знающим цель своей жизни, великодушным, твердым, последовательным в поступках, словом, таким, каким вы можете стать. Все это в вас есть, но скрыто, а хочется, чтобы развилось. Если бы вы знали, как важно многим одно сознание того, что есть на свете добрые и сильные духом люди!

— Вы прямо-таки захвалили меня, — развел руками Яков. — Непонятны только мне эти ваши какие-то особенные требования.

— Не вас захвалила, а того, кого хотела бы в вас видеть, — сказала Светлана. — Пока что все у вас в зачатке: может развиться, может и умереть. Но не давайте погибнуть тому, что чувствуете в себе значительного, сильного, доброго.

Озадаченный таким странным разговором, Яков молчал. Вошла Ольга, быстро взглянула на него и Светлану. Та спокойно выдержала ее взгляд.

— Ругаю вашего мужа, — сказала она. — Ни себе, ни семье своей цены не знает. Не хочет учиться, чего-то добиваться... Не век же по горам с винтовкой бегать да камни тесать.

— А мне ничего больше и не надо, — неожиданно обиделся Яков.

Его всегда задевал разговор об учебе: кто-то должен и камни тесать, и по горам за бандитами бегать.

— Я ведь просто так, свое мнение сказала, — поднимаясь и благодаря Ольгу за чай, проговорила Светлана. — У вас своя голова на плечах. Только можете вы сделать в сто раз больше, чем сейчас делаете. Масштаб у вас должен быть совсем другой. — Меняя тему разговора, она добавила: — Пойду принимать ваших больных. Знаете, стали уже в медпункт по нескольку человек приходить. Может быть, с того укола на сенокосе все и началось...

Яков дипломатично промолчал, а Ольга, после того как Светлана ушла, ревниво сказала ей вслед:

— Нечего чужих мужей учить. Поучи своего...

— Оля, — перебил ее Яков. — Она же к тебе приходила.

— Не знаю. Может, ко мне, а может, и к тебе... В поселке всякое говорят. — Ольга с минуту молчала, затем, повернувшись к мужу, попросила: — Покажи записку, Яша, что сегодня в окошко бросили, я еще раз на нее посмотрю.

Ничего не подозревая, Яков достал бумажку из кармана. Ольга взяла ее, спрятала за вырез платья, деловито произнесла:

— Может, не по-фарситски, а по-английски писано. Небось она и по-английски может, образованная.

— Да ты что? Что выдумала? Я-то не умею по-английски читать!

— Долго ль научиться. Целые дни пропадаешь... Небось научит...

— Оля, я тебе могу поклясться чем хочешь, что записка написана на языке фарси... Хочешь, ищи, кто прочтет, хочешь, так выбрось.

— Зачем же выбрасывать? — насторожилась Ольга. — Балакеши написал, Балакеши и прочтет. Я еще узнаю, что это за Балакеши! То не была, не была твоя Светлана, а то явилась. Утром записка, днем сама пожаловала...

Яков махнул рукой, решив, что разубеждать жену бесполезно. Потребуешь записку обратно, еще больше вызовешь подозрений. Он вспомнил, что Балакеши, кажется, не знает языка фарси. Выходит, во всем поселке мог прочитать записку один только Али-ага, а он ее уже «прочитал».

Яков запряг коня, сказал жене, что будет наведываться, и отправился к щели Сия-Зал, в бригаду.

Смутное предчувствие, как тогда, у дождь-ямы, перед гибелью Бочарова и Шевченко, томило его.

Мерно шел конь. В знойном мареве застыли горы. Навстречу текла, петляя по склонам, зловеще молчаливая, серая, как чешуя гюрзы, дорога.

...Яков приладил к стенке одну из досок, которыми ремонтники обшивали барак, несколькими ударами молотка загнал гвоздь.

Самые опытные строители, члены бригады, во главе с Баратом помогали ему, другие уже начали ремонт дороги.

Со стремянки, на которой стоял Яков, хорошо виден участок, где Мамед Мамедов и Нафтали Набиев расчищали от колючек яндака кюветы. Вдоль сыпучих склонов ремонтники выкладывали каменную стенку в полметра высотой, чтобы предотвратить оползни. Группа подрывников во главе с Саваланом работала в карьере. Оттуда то и дело доносились взрывы. К дороге одна за другой двигались телеги с камнем.

У Якова все не шел из головы последний разговор со Светланой. Что ей от него надо? Работать он умеет не хуже других, пуль не боится, люди его уважают. Чего же еще? А может, она права? От себя самого надо требовать гораздо больше. Светлана увидела в нем что-то такое, не известное даже ему самому.