Барат улыбался и, не переставая с аппетитом поглощать плов, отвечал:

— Ай, Мамед, почему Барат глупый? Я сам видел, как один архар на голове стоял. Увидел, Мамед на охоту пришел, встал на рога, говорит: «Мамед, Мамед, зачем драться полез, когда силы нет?»

Остроумие Барата вознаграждается дружным хохотом, веселыми восклицаниями. Вместе со всеми от души смеется и Яков. Время от времени он поворачивается к Ольге, подолгу задерживает взгляд на ее лице. Она не отвечает ему, как прежде, доверчивым взглядом, погруженная в какие-то свои мысли. После истории с запиской ее будто подменили: стала молчалива и задумчива. И вместе с тем, еще не оправившись от родов, Ольга как-то сразу похорошела. Больше всего Якова удивляла появившаяся у нее новая, горделивая осанка. Да, она гордилась сыном, гордилась тем, что без нее новый член семьи не может обойтись и часа. Яков без рассуждения принял эту перемену в поведении жены.

Утомленная шумом, Ольга встала из-за стола, сказала, что. пора кормить сына, и ушла в дом. Яков последовал за ней. Ему доставляло огромное удовольствие наблюдать, как сын, жмуря глазенки, сосет грудь.

Ольга покормила Гришатку, положила в сколоченную Яковом люльку, прилегла на кровать и, подложив обе руки под щеку, неподвижным взглядом уставилась в окно.

Яков сел рядом, обнял ее за талию. Она отвела его руку.

— Ты что, Оля?

Он почувствовал себя оскорбленным.

— Говорить стану, молоко пропадет. Иди лучше к гостям.

Он с искренним удивлением пожал плечами.

— О нас не думаешь, — сказал Ольга. — Записку мне без твоего Али-ага прочли...

— Кто прочитал?

— Откуда я знаю! Все они на одно лицо. Вроде не дауганский. Зашел в овчарню, попросил попить. Когда напился, я ему наудачу показала записку. Он и прочитал.

— А ты смогла бы показать этого человека мне?

— Не знаю. Может быть. Но, по-моему, он не из нашего поселка.

В первую минуту это известие ошеломило Якова. Он хотел уже отругать Ольгу, но, поразмыслив, решил, что ругать не стоит. То, что она узнала правду, может быть, к лучшему: по крайней мере, будет осторожнее.

— Прости меня, Оля. Я не хотел тебя волновать, — искренне произнес он. — Но если бандит с винтовкой приходит в мой дом, что я должен делать?

— Твой дом тут, — Ольга обвела глазами потолок и стены комнаты, — а не там, в горах...

— Хорошо, Оля. Только ты тоже пойми, здесь граница. Мне бы тоже очень хотелось заниматься лишь мирными делами: плотничать, дорогу мостить, книжки читать, на охоту ходить. Так не дают, проклятые! Баи да главари бандитов не дают! Пока всю погань не выгоним, мирной жизни не будет! Главное для нас — знать каждого человека по ту и по эту сторону кордона, знать, чем каждый дышит, о чем думает, пойдет или не пойдет через границу...

С удивлением Яков отметил, что говорит с Ольгой примерно теми словами, какими разговаривал с ним Лозовой.

— Делай как знаешь, — сказала она. — Устала я. Устала всего бояться. Устала оттого, что тебя никогда нет. Сына тебе родила. Может, теперь-то хоть больше будешь дома?

— Правильно, Оля. Надо мне побольше дома быть. Только не получается, работа такая. То дорога, то граница. Федор Карачун позовет — не откажешься. Но теперь обещаю: если уж только край, тогда пойду. У меня сын, ему и его мамке отец дома нужен.

Не отрываясь Яков смотрел на спящего малыша. Улыбка сама трогала его губы. Ну куда он пойдет от своего Гришатки? Никуда не пойдет. Ольге тоже тяжело. Надо отпуск взять, по дому ей помочь. Пусть пока Балакеши бригадой содействия командует. Справится...

На крыльце послышались приглушенные голоса, шарканье сапог о коврик. В дверь постучали, и в комнату вошли Светлана, Лозовой, Федор Карачун. Вслед за ними пограничники внесли два пакета, перевязанные голубыми лентами. В одном, как догадался Яков, детское приданое: пеленки, распашонки. В другом — питание для матери: консервы, сало, шпиг, масло. Еще два пограничника поставили на стол цветы, целую корзину инжира и яблок.

— А это от медицинской службы, — с улыбкой сказала Светлана и, открыв санитарную сумку, извлекла из неё белую клеенку, вату, детскую присыпку, вазелин, маленькую эмалированную ванночку, грушу-клизму, пачку марлевых косынок и другие не очень понятные Якову предметы: — Поздравляем вас с сыном, Оленька!

— Молодец, Яша!

— Так держать! — дружно подхватили Карачун и Лозовой.

Поднявшись с постели, Ольга, краснея от смущения, чинно поблагодарила за поздравления, радушно пригласила:

— Прошу к столу.

— Отдыхайте, отдыхайте, — замахали руками Федор и Лозовой. — Мы уж сами...

Светлана попросила мужчин удалиться, сама осталась с Ольгой, чтобы задать молодой мамаше некоторые интересовавшие ее, как врача, вопросы.

Кайманов, Лозовой и Карачун вышли, остановились в зеленом туннеле из сомкнувшихся ветвей, шагах в тридцати от уже изрядно подгулявших гостей.

— Мы к тебе, Яша, не только с поздравлением, но и по делу, — сказал Василий Фомич, положив на плечо Якову руку. — Рождение сына, конечно, большое событие. Не хотелось бы отрывать тебя сейчас от семьи. Но что поделаешь?.. Без твоей помощи не обойтись.

«Вот тебе и на! Только что обещал Ольге недельки две побыть дома!..»

— Люди пусть гуляют, — продолжал Лозовой, — но ты все-таки кое-кого предупреди. Тебе сегодня придется действовать на очень важном направлении.

Кайманову хотелось спросить, почему обо всем этом говорит ему Василий Фомич, комиссар части, а не Федор Карачун, как обычно. Он вопросительно посмотрел на Лозового. Тот пояснил:

— В городе проходит партийная конференция, помешать которой, как задумано за кордоном, должна группа террористов. Сам понимаешь, чем это пахнет.

— В общем, Яша, темнить нечего, — добавил Карачун. — На одной из застав задержан нарушитель, который сказал, что на прорыв собирается идти сам Шарапхан. Мы должны собрать все силы, встретить его.

Яков почувствовал, что ему стало жарко. Террористы с Шарапханом во главе — это не контрабандисты с терьяком, не Каип Ияс с мешком спичек. Как сказать Ольге? После того, что обещал, уходить из дому невозможно. Не идти тоже нельзя.

— Василий Фомич, — обратился он к Лозовому. — О том, что мне сегодня нужно идти, скажи Ольге сам.

Яков рассказал историю с запиской.

— Да... — неопределенно протянул Карачун. — Предупреждение серьезное.

— Послушай, Федор. Мне, может, не все полагается знать... Но Мордовцев все-таки мой отчим. Нашли у него что-нибудь или нет? Я уж себя кляну, что сказал тебе тогда. Вроде бы зря... Сегодня он, как видишь, опять приехал в наш поселок! Или сумел выйти сухим из воды?

— Проверяем, Яша. Но проверить — не значит пойти и сделать обыск. На проверку требуется время. Если Мордовцев связан с контрабандистами, от него не одна еще ниточка протянется к сообщникам. Распутывать надо все до конца.

— Боюсь говорить, опять совесть заест, — признался Яков. — Но вот как хочешь: второй раз Флегонт на Даугане и второй раз «обстановка». А задерживать вроде не за что. Может, просто совпадение, а я вот нутром чувствую: под шумок, пока будем Шарапхана ловить, придут к нему носчики-контрабандисты и терьяк принесут.

— За Мордовцевым, Яша, придется мне самому присмотреть. А ты все-таки свою бригаду содействия предупреди. Не всех, а по выбору. Если кто хватил на празднике лишнего, тех не надо. Алешке Нырку скажи, чтоб таких потом разбудил и на подсменку послал. Дело надо без шума делать. Какая-то сволочь здесь есть, через кого они связь держат.

— Точно, есть, — подтвердил Яков. — Я тебе уже говорил о следах возле нашей палатки и на дороге к аулу Коре-Луджё.

— Будем искать, смотреть, спрашивать. В наряд пойдешь с Дзюбой, — продолжал Карачун. — Знаю, что возражать будешь, скажешь, и медведь, и увалень. Но сила его в случае чего, может пригодиться.

— Да ведь убьют твоего Дзюбу, — с сожалением произнес Яков. — Пока он скажет свое «га», террористы в него десять пуль всадят.