— А вон уже «Сухона»! — сказал Боря.

Самохин пока что видел лишь какое-то сизое марево на горизонте, похожее на дымовую завесу, развешанную над морем. Никакой «Сухоны», по его мнению, там не было.

— Вы в отпуск, товарищ старший политрук? — спросил Боря.

— В отпуск, парень, в отпуск, — с горечью сказал Самохин, — отпустили на неделю...

— А потом опять на фронт?

— А потом опять на фронт...

Не мог же Самохин сказать этому парнишке, весь облик которого не вязался с понятием «боцман», что в такое тяжелое время, когда все едут на фронт, кадровый пограничник, да еще в звании старшего политрука, едет просто служить в глубокий тыл на среднеазиатскую границу.

— А вот меня не берут на фронт, — как-то потускнев, со вздохом сказал Боря. — Три раза убегал, с эшелонов снимали. На четвертый военком сказал: «Еще убежишь — под суд отдам». Вот и ловлю рыбу. Тоже ведь для фронта? А? Верно, товарищ старший политрук?

— Верно, Боря, верно, — уже тяготясь разговором, отозвался Андрей.

Его окликнули:

— Товарищ пограничник! Зайдите сюда!

Самохин оглянулся. Приглашал его к себе в рубку капитан сейнера, сивоусый, с прокаленным на солнце медным лицом, на котором усы и брови казались алюминиевыми.

В рубке, застекленной с четырех сторон, у штурвала дивчина, загорелая и плотная. Она повернулась к Самохину всем широкоскулым, монгольского типа лицом, кивнула в знак приветствия, вновь уставилась на шевелившуюся картушку компаса. Капитан сделал знак Самохину подождать, обратился к дивчине:

— Зульфия-ханум, иди поднимай на вахту Саодат, я пока у штурвала сам постою.

Когда девушка вышла, по-военному взял под козырек, представился:

— Капитан Садыков...

— Я знаю, что вы капитан, — не очень дружелюбно сказал Самохин, собираясь высказать претензию за потерю нескольких часов из-за какого-то гуляки эпроновца.

— Вы меня не так поняли, — прервал его Садыков. Он снова взял под козырек: — Заместитель начальника комендатуры Красноводска капитан Садыков. Провожу операцию. У меня к вам просьба: не проявлять никакого интереса к пассажиру эпроновцу, которого сейчас примем с «Сухоны».

Он показал Андрею удостоверение личности. Это в корне меняло дело. Но Самохин все-таки сказал:

— Могли бы раньше предупредить.

— И сейчас не поздно, — ответил Садыков. — Надеюсь, вы поняли: у эпроновца должно создаться впечатление, что пограничники им не интересуются.

— Понятно. Я вам больше не нужен?

Садыков молча кивнул. В рубку вошла женщина средних лет, такая же темнолицая, как и Зульфия, молчаливая и сосредоточенная, заняла место у штурвала.

Самохин вышел на палубу. Спускаться в кубрик не хотелось: здесь хоть продувало ветерком, а там духота, деваться некуда...

Сейнер приблизился к плавбазе, метрах в ста застопорил машину, покачиваясь на волнах.

Самохин отчетливо видел, как с плавбазы спустили шлюпку, в нее сели три гребца, рулевой на корму. Оттолкнувшись от борта, гребцы дружно опустили весла на воду, направляясь к «Пселу». Солнце отражалось от яркой пленки воды, стекавшей с весел, и от этого казалось, что шлюпка, мерно поднимаясь и опускаясь на волнах, взмахивает блестящими прозрачными крыльями.

Андрей издали пытался определить, кто же из моряков, сидевших в шлюпке, объект столь пристального внимания самого замкоменданта Садыкова. Рыбаки гребли распашными веслами, и уже одно то, что число гребцов было нечетным, говорило — один из них должен высадиться. Который? Андрею видны были загорелые затылки да спины в белых полотняных рубахах. Ну, конечно, тот, что сидит на носовой банке. Вот он вытащил весло из уключины, повернулся к сейнеру. Еще через некоторое время Андрей увидел его лицо и фигуру. Все точно так, как и должно быть у моряка водолаза, — шея, как у борца-тяжеловеса, грудь колесом (только водолазные доспехи и носить), литые плечи. Улыбка такая же белозубая, как у Бори-боцмана. Физиономия простецкая, с выгоревшими бровями, пшеничным чубчиком, высовывающимся из-под козырька мичманки. «Что ж, рубаха парень, — подумал Самохин. — На фронт бы его, немцев через себя штыком кидать!» Эпроновец наклонился за чемоданом... Так, небольшой, спортивного вида чемоданчик... Спустя минуту на борт сейнера легли загорелые руки с толстыми пальцами, показалось обгоревшее на солнце улыбающееся лицо.

— Принимайте пополнение! — Эпроновец легко и пружинисто перебросил сильное тело через борт «Псела», ловко подхватил брошенный вслед чемодан: — Спасибо, братишки!

На Андрея глянули наивные голубые глаза. Губы эпроновца сами раздвинулись в смущенной улыбке.

— Иван Белухин... Спасибо, что завернули, братцы, — поблагодарил он. — Такой случай вышел!..

— Мы все ваши случаи наизусть знаем, — высунувшись из рулевой рубки, ворчливо сказал Садыков. — Вот они где у меня, эти случаи, — резанул он себя ребром ладони по горлу. — Человек из-за тебя в порт опаздывает.

Капитан спрятал седую голову в рубке, стал негромко отдавать приказания в переговорное устройство. Андрей сдержанно ответил на приветствие водолаза и, не обращая на него внимания, отвернулся, разглядывая удаляющуюся плавбазу.

— Капитан! — крикнул новый пассажир. — Есть работа?

— Есть! — отозвался Садыков. — Иди подушку ухом давить. Поднимем, будешь чинить сети.

— Добре! — Белухин, прогрохотав каблуками по трапу, спустился в кубрик.

После обеда, когда эпроновец, выспавшись и отменно поработав ложкой, принялся вместе с Борей-боцманом и еще двумя рыбачками сноровисто перебирать сети, Самохин, в свою очередь, спустился в кубрик сейнера, где оставался до самого Красноводска.

Красноводский порт встретил запахом нагретой солнцем нефти, тучами мух, немыслимой жарой.

Когда «Псел» медленно подходил к пирсу, выбирая свободное место у причала, Андрей издали увидел на берегу солдата пограничника, отметив про себя тайную тревогу в поведении эпроновца. Озираясь по сторонам, Белухин перебежал от кормы до бака сейнера, вернулся к рулевой рубке, взобрался на лебедку, придерживаясь за мачту, и закричал:

— Ушли! «Альбатрос» ушел! А за нарушение трудовой дисциплины — под суд!

Едва дождавшись, когда «Псел» причалит, Белухин со своим чемоданом в руках прямо с борта прыгнул на пирс и еще некоторое время вертел головой, надеясь увидеть свой бот или кого-нибудь из членов команды.

Крайнее напряжение нервов чувствовалось в его движениях, но ни Самохин, ни встречавший их солдат-пограничник не проявили к нему никакого интереса, и Белухин заметно успокоился.

— Спасибо, братишки, хорошо довезли! — весело крикнул он команде сейнера. — До свидания, товарищ старший политрук! — попрощался с Андреем. — Пойду в портнадзор своих искать.

— Счастливого пути, — ответил ему Андрей и, сердечно попрощавшись с Борей-боцманом, капитаном Садыковым, работавшими на палубе рыбачками, сошел на берег.

— Товарищ старший политрук, — доложил встречавший его пограничник, — комендант майор Судзашвили прислал за вами машину, просит к себе.

— Можно ли отсюда, из порта, позвонить майору Судзашвили?

— Конечно, товарищ старший политрук, с нашего КПП.

Самохин прошел за своим провожатым в глинобитную мазанку, где его встретил дежурный старший сержант, попросил связать его с комендантом.

В трубке тотчас же раздался бодрый голос с заметным кавказским акцентом:

— Майор Судзашвили слушает.

Андрей доложил о прибытии.

— Отлично, дорогой! Садитесь с моим шофером Астояном в машину, срочно приезжайте. Ваш начальник отряда полковник Артамонов через каждый час звонит, хочет с вами поговорить.

Город, так же как и порт, встретил Самохина пылью, зноем, мухами. Всюду избыток людей, мелькание лиц, гул голосов, неотступный запах нагретой солнцем нефти.

С сердечной болью наблюдал Андрей протянувшиеся вдоль дороги пестрые таборы, палаточные городки, построенные теми, кто дожидался своей очереди, чтобы ехать дальше, в глубь страны. Самохин уже знал, что в городе нет своей воды, ее привозили по железной дороге со станции Кызыл-Арват в огромных десятитонных чанах, установленных на платформах. Но разве можно привезти воду для населения, увеличившегося в несколько раз, когда дорога в первую очередь пропускает нефть для фронта и грузы эвакуирующихся промышленных предприятий?