— Так что же вы молчите, Яков Григорьевич?

— Положите карандаш, — не повышая голоса, сказал Кайманов.

— Что? — Овсянников удивленно посмотрел на него, но отстукивать по столу перестал.

— И не задавайте глупых вопросов, — все так же спокойно сказал Яков.

— Ты давай по существу. Замечания делать сейчас не твоя очередь, — заметил полковник.

Якова взорвало.

— Товарищ полковник! — с сердцем воскликнул он. — Вот вы начальник отряда, сейчас самый старший на комендатуре. Я возьму и уйду в Иран. Овсянников у вас будет спрашивать: «Почему Кайманов ушел в Иран?» Да еще карандашиком будет постукивать. Что вы ему на это скажете?

— Ну, ладно, ладно, — постарался успокоить его Артамонов и обратился к Овсянникову: — Ты, старший лейтенант, отпусти его, готовим операцию, каждая минута дорога. А освободится, он тебе, что знает про этого, как его, Оразгельдыева, все расскажет.

— Я старшего лейтенанта не задерживаю. Мне только важно установить истину, — все так же, не теряя хладнокровия, ответил Овсянников.

— Ну вот, чуток попозже и установишь. Никуда не уйдет этот Оразгельдыев, если его чабаны в песках видели, в песках и возьмем.

— Разрешите идти, товарищ полковник? — спросил Кайманов и, не глядя на Овсянникова, вышел.

Уже прикрывая за собой дверь, услышал негромкий вопрос старшего лейтенанта:

— Товарищ полковник, а этот Кайманов, может быть, и правда того?.. А?.. В Иран не махнет?..

— Тьфу! — с сердцем сплюнул Яков, вышел во двор, где его дожидался Самохин.

— Ну как? — спросил он Якова.

— Так вот и перетак... — выругался Яков. — Ответь, говорит, мне, почему Оразгельдыев сначала не явился на боевой расчет, а потом в пески сбежал? У тебя тоже небось спрашивал?

Самохин кивнул:

— Было дело... Без свидетелей...

— Ладно, — словно стряхивая с себя раздражение, сказал Кайманов. — Поймаем Ораза, расскажем Овсянникову, почему он сбежал, а сейчас пошли дело кончать — времени в обрез.

Известие о побеге Оразгельдыева напомнило Якову то утро, когда границу нарушил Клычхан, сам вышел к наряду и попросил проводить его в комендатуру. О чем они говорили с Оразгельдыевым? Никто не может сказать. Белоусов был старшим наряда, но по-туркменски он не понимает. Он сказал, что Клычхан произнес всего несколько фраз, на которые новобранец коротко ответил. Но этого вполне достаточно, чтобы получить задание и согласиться выполнить его. Что испугало Оразгельдыева, когда он привел Клычхана на допрос? Почему именно в день приезда начальника войск сбежал Оразгельдыев? Куда он сбежал? К кому? Если к Аббасу-Кули, о чем он может рассказать? Что он знает? Конечно, достаточно и того, что сообщит о приезде генерала на Дауган, да еще со всем старшим начсоставом, представителями других родов войск.

Кайманов отдал приказ Дзюбе выделить наряд пограничников в погоню за дезертиром, звонил в аул Чули руководителю бригады содействия следопыту Амангельды, попросил его направить в пески к Ташаузской дороге под видом чабанов несколько дружинников. В этом был определенный риск и для пограничников и для людей Амангельды: бандиты не сидят на месте, рыщут по пустыне. У них тоже есть разведка. А что сделает с бандой пограничный наряд или несколько чабанов? Как бы ни маскировались переодетые пограничники, какими бы чабанами ни выглядели дружинники, догадаться, зачем они оказались в песках, нетрудно...

Самохин и Кайманов вышли за ворота комендатуры, где их ждали вызванные Каймановым какие-то люди, как понял Андрей, с Даугана.

Самохин не сразу узнал председателя поселкового Совета Балакеши и старика Али-ага. С ними закутанная в красные национальные одежды пожилая женщина. Зачем они понадобились Кайманову, почему он теряет время, когда дорог каждый час, каждая минута, было непонятно.

Тем не менее, выйдя за ворота комендатуры, Кайманов с такой радостью встретил земляков дауганцев, как будто от их приезда зависел успех операции.

Все трое приехали на машине. Но откуда взялся у старого костоправа ишак? Видимо, яш-улы собирался в дальнюю дорогу. Даже увидев выходивших из ворот Якова и Андрея, он продолжал поправлять хурджуны — туго набитые переметные сумы — и делал это с таким убитым видом, что Самохин с Каймановым невольно переглянулись.

— Ай, салям, яш-улы Али-ага, салям Балакеши, салям баджи! — приветствовал гостей Кайманов. — Что же вы здесь стоите, не зовете дежурного? Идемте в дом, чай будем пить, разговаривать, — Яков взял повод ишака.

— Яш-улы, — обратился он к старейшине Даугана, — у тебя и транспорт с собой, и хурджуны увязаны, будто в дальнюю дорогу собрался?

— А-а, Ёшка!.. — безучастно махнул рукой Али-ага. — Нет их... Нет моей Гюльджан... Нет Фатиме. Я считал дни, давно им пора быть. Они должны были вернуться, когда луна была тонкой, как ломоть дыни. Что должен думать старый Али-ага? Нет их в живых. Высохли в пустыне. Попали к бандитам. Бедная моя внучка Гюльджан! Бедная Фатиме! Поеду искать. Или найду, или сам пропаду...

Яков обдумывал доводы, которые могли бы утешить старика.

— Зачем так волнуешься, яш-улы? — сказал он. — Я звонил в Ташауз. Мне ответили, что милиция ни одного человека оттуда не выпустит, пока не поймаем в песках бандитов.

— А если они и до Ташауза не дошли? Тогда как? — возразил старик. — Ты, наверное, Ёшка, плохо думал.

— Верно, яш-улы, правда твоя, — согласился Кайманов. — Надо скорей поймать этих проклятых бандитов. Для того я и пригласил тебя сюда, пригласил Балакеши. Как себя чувствует наша гостья? — И, обращаясь к женщине, вежливо сказал: — Спасибо, что приехала, дорогая сестра... Женщина подняла на Якова черные усталые глаза и, не снимая с губ яшмак — платок, которым туркменки закрывают рот в присутствии мужчин, с достоинством ответила:

— Яш-улы сказал, чтобы я приехала. Я приехала. Такой закон.

— Ну вот и хорошо! Очень хорошо! — отозвался Кайманов. — Отдыхайте с дороги. Я поговорю с вашим председателем и скоро освобожусь.

Кайманов проводил Али-ага и женщину в отведенные им комнаты, задержал во дворе Балакеши.

— Ты все сделал, как я тебе велел, ата?

Темная, изрытая оспой с приплюснутым носом физиономия председателя поссовета Даугана, казалось, стала еще темнее. Блеснули в улыбке белые зубы, раздалась в стороны черная скобка подбритой бороды.

— Ай, Ёшка, — сказал он, — можешь теперь меня в самые главные дипломаты назначать. Думаешь, легко было баджи уговорить? Не пойду, говорит, и все. Боится. Кто-то ее запугал. Пришлось нашего яш-улы Али-ага просить ей приказать: аксакал сказал — значит, выполняй. Только тогда и пошла.

— Это все хорошо, дорогой Балакеши. А как то, что я тебя просил? Верблюдов привел? Бочата залил водой?

— Все, Ёшка, готово. Восемь завьюченных верблюдов с бочатами на горбах ждут тебя за городом, у старого кирпичного завода. С ними Рамазан — сын Барата. Он хоть и молодой, но молчать будет, слова не скажет. Последний свой транспорт тебе отдаю. Колхозникам сказал: надо для застав дрова заготавливать. Никто не спорил. Понимают — надо...

— Ладно, за верблюдов, как только можно будет, дам тебе машину, сено там, дрова в город отвезти.

— Бо´лды, Ёшка, бо´лды, — согласился Балакеши. — Ты давай воюй получше, а за машиной мы к тебе еще не один раз придем.

— Верблюды нужны вот ему. — Кайманов положил руку на плечо Самохина: — Ты, Балакеши, поезжай к Рамазану. Как только стемнеет, и мы там будем.

Пока Яков инструктировал председателя поссовета Даугана, Самохин, которому предстояло идти с отрядом в пески искать банду Аббаса-Кули, вызвал старшину Галиева.

— Товарищ старший политрук, — доложил тот. — Отряд полностью сформирован. К выходу готовы. Оружие, снаряжение, боекомплект НЗ проверены. Переводчиком с вами поедет Сулейманов. Вареня´ еще не совсем поправился. Да вон он идет. Капитан Ястребилов отпускал его домой к невесте Юлдуз, чтоб не попадался на глаза большому начальству.

Толстый, короткий Вареня´, в домашнем одеянии — рубахе, сатиновых штанах и тапочках, пока что не мог похвастаться военной выправкой. Катился он по улице аула, как шар, размахивая руками и поминутно вытирая платком пот со лба. Но вместе с тем шел он, преисполненный важности, высоко держа голову, и рукой делал отмашку не как-нибудь так просто, а будто шагал в строю.