Санитарка, бормоча прощения, попятилась, открыла дверь, сдала задом в коридор, Антон Павлович отвернулся, но дверь вдруг снова приоткрылась, в образовавшуюся щель просунулась голова Марфы Васильевны и взмолилась громким шепотом:

     — Антон Павлович!..

     — Домой! — рявкнул доктор Чех, что с ним не случалось уже лет десять, и на этот раз дверь захлопнулась окончательно.

     — Черт знает что! — выругался Антон Павлович, рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях. Его щеки пылали.

     Немного успокоившись, доктор Чех решил выяснить, кого именно имел в виду Никодим. Это оказалась сорокалетняя женщина по имени Светлана Юрьевна. У нее была язва желудка, и в целом лечение шло нормально, по крайней мере, ей не становилось хуже, и не было никаких причин полагать, что назавтра с ней приключиться смерть. Тем не менее, Антон Павлович чувствовал тревогу, с которой не справились даже вечерние сто грамм настойки. Спал в ту ночь он плохо и на следующий день встал рано и пришел на работу засветло. Каждый час он под разными предлогами навещал пациентку, иногда беседовал с ней, а то и делал вместо медсестер процедуры, вгоняя тем самым своих подопечных в недоумение. Поликлинику Антон Павлович покинул в 23:12. По дороге домой доктор Чех проклинал суеверия и корил себя за глупость, малодушие и ребячество.

     В 23:40 Антон Павлович, намахнув сразу сто пятьдесят настойки, лег в постель, обнял сопящую супругу, и уснул крепким спокойным сном, будучи успокоенный мыслью, что привычные законы материального и объяснимого мира не рухнули, но по-прежнему правят вселенной, как они делали это на протяжении миллионов лет. О том, что в 23:56 сердце Светланы Юрьевны остановилось, он узнал только на следующее утро.

     Два дня спустя в пятницу вечером доктор Чех пришел в Клуб, где его ждала партия в преферанс с друзьями, был он задумчив и отстранен. Кондрат Олегович Барабанов, напротив, был весел и воодушевлен, и как только доктор Чех сел за стол, сообщил партнерам по преферансу, что третью главу своей поэмы закончил, и теперь желает сделать перерыв, а избыток творческой энергии направит на юные дарования, а именно, собирается организовать музыкальный кружок. Почтальон Семыгин, в свою очередь, поделился забавным наблюдением, рассказав, что рано утром ему посчастливилось заметить дворника Гнома, а уже к обеду он нежданно-негаданно получил телеграфом премию в размере двенадцати рублей и сорока двух копеек, и значит городская легенда о том, что если кто заметит дворника Гнома, у того день сложится удачно, имеет место быть. Антон Павлович был рассеян и слушал друзей в пол уха, Аркадий Юрьевич обратил на это внимание.

     — Что с вами, Антон Павлович? Вы расстроены чем-то?

     — Да как бы вам сказать… не то, чтобы расстроен, но с толку сбит — это точно, — задумчиво ответил доктор Чех, а затем обстоятельно поведал друзьям детали своего знакомства с двухлетним вундеркиндом.

     По мере того, как рассказ доктора Чеха приближался к завершению, глаза Кондрата Олеговича напитывались пламенем воодушевления, и когда Антон Павлович замолчал, Барабанов вскочил из-за стола и воскликнул:

     — Потрясающе! Вот об этом я и говорил! Я знал, я чувствовал, что это должно случиться!

     — О чем вы? — спросил почтальон Семыгин, озадаченный энтузиазмом директора Клуба.

     — Новый человек! — вещал Барабанов, уже не столько друзьям, сколько воображаемой аудитории. — Апофеоз развития социалистической идеи!

     — Я думал, что развитие социалистической идеи — это коммунизм, — заметил Аркадий Юрьевич.

     — Конечно, дорогой мой друг! Но прежде, чем коммунизм победит во всем мире, необходим новый человек! Человек, избавленный от мусора прошло, чистый в помыслах и непоколебимый в идее, твердый, как сталь! И этот человек, наконец, родился! Товарищи, друзья мои дорогие, разве вы не понимаете, что это прорыв! Я уже вижу светлый горизонт великого будущего!

     По окончании этой тирады, Барабанов схватил стакан с портвейном и с жадностью пересекшего пустыню верблюда выхлебал вожделенную жидкость до последней капли.

     — Я, Кондрат Олегович, знаете ли, не думал, что светлое будущее необходимо ковать руками нового человека, — задумчиво признался доктор Чех. — Полагал, мы своими силами справимся.

     — Дорогой мой друг, всенепременно только руками нового человека! — радостно заверил его директор Клуба.

     — Кстати, это вполне здраво, — заметил почтальон Семыгин. — Своими руками у нас пока что не очень получалось. Вернее, не получалось вовсе.

     Друзья Аркадия Юрьевича притихли и с опаской покосились на почтальона.

     — Ваши диссидентские настроения, голубчик, рано или поздно доведут вас до лиха, — тихо произнес доктор Чех.

     — Аркадий Юрьевич, и в самом деле, ересь говорите, — поддержал доктора Барабанов.

     — Не опасней ереси, которая вокруг творится, — тут же парировал почтальон Семыгин, и вернул тему в интересующее его русло. — А вот скажите, дорогой мой Кондрат, для кого ваш новый человек построит свое светлое будущее?

     — Конечно для всего советского народа!

     — Сильно сомневаюсь. Потому что так не бывает, — Аркадий Юрьевич сделал паузу, дав возможность доктору Чеху согласиться, а Барабанову — напротив, усомниться в услышанном. Продолжил, — он его построит для себя, и для ему подобных, то есть, не для нас с вами. Точно также, как наши деды-коммунисты вершили революцию для рабочих и крестьян, а не для банкиров, промышленников и купцов.

     От этих слов Антон Павлович, вспомнив о своих купеческих корнях, поежился.

     — Чтобы построить кардинально новое, необходимо полностью разрушить уже существующее — это закон истории, — закончил свою речь почтальон Семыгин, но Барабанов его уже не слышал. Минуту назад он встал и теперь ходил вокруг стола, размахивал руками и затуманенным взором смотрел куда-то вдаль, должно быть, в светлое коммунистическое будущее.

     — Только вдумайтесь! — возвестил Барабанов, как только Аркадий Юрьевич умолк. — Новый человек рождается уже с основными умениями и навыками, образование можно будет свести к идеологической подготовке! Научный прогресс станет явлением повседневным, ни одна страна не сможет быть нам конкурентом! Мы покорим самые недоступные уголки Земли, Луну, другие планеты, вселенную! Мы повернем орбиту Земли вспять!..

     — Зачем? — не понял Аркадий Юрьевич. – Зачем это поворачивать орбиту Земли вспять?!

     — Да какая разница!..

     — Он убьет нас, — вдруг тихо, но очень отчетливо произнес доктор Чех.

     Фраза настолько не вязалась с линий разговора, что даже Барабанов обратил на нее внимание. Директор Клуба медленно опустился на стул, также тихо спросил:

     — Кто?

     — Ваш новый человек. Или наш двухлетний мальчик по имени Никодим. Вы, голубчик, за маревом своих творческих фантазий не расслышали, что я вам о нем рассказывал. Мальчику два года, а его боятся все — и взрослые, и дети, даже животные. Он говорит человеку, что тот завтра умрет, и на следующий день человек умирает. Понимаете? Ему два года, а он видит человека насквозь, ему невозможно соврать, он не приемлет даже безобидной лжи. Если Никодим ваш новый человек, то Аркадий Юрьевич прав — в его будущем нам места нет. В его будущем нет места вообще ничему из того, что нас окружает, что нам известно и привычно.

     Пауза длилась целую минуту, затем почтальон Семыгин осторожно спросил:

     — Но вы же врач, этому же должно быть научное объяснение.

     — Должно, голубчик, но его нет. Есть у меня мысль, что эта особая разновидность мутации, но чтобы проверить эту гипотезу, или напротив — опровергнуть ее, необходимо много времени, наблюдений, опытов…

     — Друзья, вы сгущаете краски, — беззаботно произнес Барабанов, успев к этому времени стряхнуть налет тревоги, вызванный словами доктора Чеха.

     — Я слышал, что животные тоже могут чувствовать смерть. Собаки, например, чувствуют, когда их хозяин умирает. Может быть, это явление одной природы? — предположил почтальон Семыгин.