Не забывал отец Прокопий и каторжан, на каждый церковный праздник без опаски спускался в рудник, читал горщикам свои незатейливые, но ясные проповеди, благословлял, отпускал грехи. Любо было каторжанам его внимание, радовались, что хоть кто-то об их душах печётся.

Однажды пришёл отец Прокопий к кузнецам с просьбой выковать ему железный крест, а то деревянный поизносился, пересох и треснул. Мужики не отказали, крест сработали, за что иерей их сердечно поблагодарил, но добавил, что маловат крестик получился, шею к земле не гнёт, силы не имеет напоминать, что земные грехи потяжелее чугуна будут. Ну, кузнецы ради смеха и нашлёпали с десяток крестов, от малого, размером с ладошку, до огромного в поларшина длиной, да в четверть пуда весом. Пусть, мол, святой отец выбирает, какой ему приглянётся. А святой отец без заминок потянул самый великий, на шею повесил, кузнецам в ноги поклонился, и пошёл себе с наковальней на шее, оставив примолкших мужиков озадаченно затылки чесать.

Прочие кресты приказчики по срубам над дверьми повесили: на часовне, на заводских воротах, на горщицкой избе, на амбарах даже — не пропадать же добру.

Но маялся при заводе отец Прокопий, всех благодатью одаривал, а душа всё равно богом переполнена оставалась. Зырян, что на службе значились, да вогулов, которые ясачные соболя приносили, охаживал, долгие беседы с ними вёл, многих окрестил. Желал иерей идти по Уралу и местным слово божье нести, чтобы по всему Камню языческие болваны сгинули, а православный крест восторжествовал. Для этого даже вязкой нательных крестиков обзавёлся. В конце концов, дозволение в епархии выхлопотал, и, счастливый, собрался в дорогу. Провожать его весь посад пришёл, да и заводские, кто не занят были, во двор высыпали, даже стрелецкий сотник пожаловал. Отец Прокопий провожавших благословил, три раза до земли поклонился, и отправился к ближайшим вогульским юртам.

После его ухода приходили вести, что видели миссионера то тут, то там. Замысловатыми путями петлял по Камню отец Прокопий, пока не сгинул. Перестали приходить о нём новости, и что с ним стряслось, никто не ведал. Может в расселину угодил, или медведь задрал, а могло и такое случиться, что шаманы местных науськали русскому попу в спину стрелу метнуть.

Взамен ушедшему иерею приблудился к заводу отец Ипатий. Был он тучен, ходил с отдышкой, жрал жадно, за троих, так что по рукавам жир тёк, а в бороду капуста вплеталась. Проповеди плёл ладные, витиеватые, но туманные, не понятные простому люду. Маслеными глазёнками заводчикам улыбался, на рабочих людишек косился строго, чуть что, огненной геенной стращал. Крест носил не большой, но серебряный, трилистниковый. На окрещённых отцом Прокопием зырян таращился с оторопью, будто говорящих собак узрел; на службу их допускал, но старался не замечать, а ежели они к нему обращались, утекал со всех ног.

Как-то каторжане, истосковавшись по доброму слову, кланялись через приказчика отцу Ипатию, просили его службу им справить. Поп опешил, долго пыхтел, отнекивался. Но узнав, что раньше юный священник службы в руднике регулярно вёл, и был каторжанам люб, успокоился, решился. На Пасху полез в рудник, настояв, чтобы ему в провожатые стрельцов дали, да в шурфе и застрял, как пробка в бутылочном горле. Матерился поп не по сану отборно, изыскано, веселя камнеломов нежданной потехой. Еле назад пузана выволокли. На том церковные служения в руднике и закончились.

Камнеломы вспоминали отца Прокопия с теплом, вздыхали, сокрушались. Жалко им было юного иерея, даже Васька по нему грустил. Потому и стащил он крест с горщицкой избы. Хоть не носил его отец Прокопий, но сработан был по его заказу, и казалось Темнову, что кусочек святой души иерея в том кресте обретается.

На семнадцатый день пути к полудню беглец вышел в долину ручья, и на другом берегу обнаружил грот. Ручей был невелик, но судя по выбеленному солнцем плавуну под кустами ракиты, по весне набирал силу и становился речушкой. Другой берег отвесно уходил вверх, злое весеннее половодье отмыло каменное тело, и на сером лице скалы грот проваливался чёрным беззубым ртом. Над входом, цепляясь когтями за камень, курицей присела хилая кособокая сосёнка. Размеры пещера имела немалые, в ширину сажени три, да полторы в высоту.

Измученный ночными кошмарами, Вася, глядя на застывшую в вечном крике каменную пасть, дрогнул, но подумав, решил страху не поддаваться и разведать убежище. Он перешёл ручей и покарабкался к гроту.

И тут почувствовал Вася спиною взгляд. Сам убивец, знал, как хищник смотрит. В хребтину каторжанина словно тысяча еловых иголок воткнулась, затылок чесаться начал, ёкнуло сердце. Васька резко обернулся, побежал глазами по галечной отмели берега, ощупал взглядом тальник, редкий берёзовый молодняк — никого. Вгляделся в придавленный сосновыми кронами сумрак, выискивая меж деревьев волка, прислушался.

Облизывая гальку, плескался ручей. Поскрипывали стволы сосен. Под ногами Темнова гудел над бутоном клевера трудяга-шмель. Где-то в стороне, в зарослях можжевельника, зазывая подругу, плёл песенные кружева дрозд-певун. Валдайскими серебряными бубенцами пересвистывались синицы. И больше ничего. Вася, успокаиваясь, глубоко вздохнул, поднял глаза выше, и, чувствуя, как зашевелились на голове отросшие за две недели волосья, попятился.

Чуть в стороне на пригорке, раскорячившись изломанными руками сухих ветвей, торчала мёртвая береза. А у самой вершины, канатом обвившись вокруг ствола, сидел исполинский чёрный змей. Его драконья рогатая голова, не мигая, следила за человеком, огромные жёлтые глаза, рассеченные вертикальными лезвиями зрачков, горели жёлтым холодным пламенем.

Душа у Васьки заледенела, папаха съехала с головы и свалилась на землю, каторжанин этого и не заметил. Пятясь, Темнов сделал ещё один шаг назад и взвыл, напоровшись на шип.

Он кинул взгляд вниз. Его голую лодыжку обвил серый шнур, дёргая шеей, гад пытался продавить зубами неподатливую кость. Васька заорал, махнул ногой со всей мочи, отшвырнул змею на другой берег ручья. Но сам равновесие не удержал, повалился на спину. Сапоги отлетели в сторону, кайло плашмя стукнулось в затылок.

Вторая гадюка ужалила в шею, третья в щёку. Васька вскочил, сорвал с тела гадов, сдавил их шеи пальцами так, что змеиные пасти цветами раскрылись, блеснули на солнце мокрые от яда полупрозрачные рыбьи клыки. Нога, лицо и шея горели, будто в них раскалённые крюки вогнали и рвали, тянули в разные стороны. Сердце камнепадом затарахтело, выбивая барабанную дробь в висках, глаза залил липкий пот. Животный страх и невыносимая боль прорвали плотину благоразумия, и Темнов орал и ревел, не думая более о дозоре, медведях и волках, и всё ещё давил, давил и давил, понапрасну расходуя силы, бездыханных ненавистных тварей.

Темнова начали бить спазмы. Он выпустил дохлых гадюк, сделал шаг к ручью, рухнул на четвереньки. Сначала блевал зеленоватой травяной кашицей, потом желчью. Опустевшее чрево сжалось в комок, но спазмы не прекращались, и Васька корчился, рвя горло сухим кашлем. Обессилел в конец. Руки дрожали так, что и на четвереньках стоять не мог. Хотел отереть глаза рукавом — ткнулся лицом в гальку. С трудом перевернулся на спину. Но злое сердце не дозволяло сдаваться. Васька покосился на голую берёзу, желая ещё раз заглянуть в глаза змеиному князю, мол: ну что, сатанинский выползень, клятый Ялпын Уй, доволен расправой?.. Но зрение замылилось, сухая берёза теряла очертания, тайга на другом берегу плыла, качалась, сливалась с небом, и разглядеть змея Васька не смог. То ли ушёл демон, то ли не было его вовсе — может древесную болону каторжанин за гада принял.

Вася, как раненый зверь, который ищёт спасение в тихом тёмном углу, пополз к пещере. Внутри пованивало псиной, тянуло васильковым трупным душком, повсюду белели кости, но думать об этом каторжанин уже не мог.

А на другом берегу ручья, укрывшись под осиновой деревиной, следил за человеком старый матёрый бирюк.

Лет шесть тому назад грот над ручьём облюбовала волчья стая, логово в ней устроило. Стая была беспощадна, на многие вёрсты окрест Камень в страхе держала. Случалось, что волки резали и людей, любую добычу тащили в пещеру кормящим волчицам. Потому собрались как-то вогулы-охотники и решили урезонить серых убийц. Много воинов пришло, собак с собой привели, луки и копья прихватили.