Перепалка с психологом длится еще минут пять. А ведущие так и не находят слов, чтобы закончить ее и вернуть игру в нужное им русло. Что ж, это не твоя проблема.
Подобные мероприятия проходят гладко и удаются на славу, только если ведущий в каждый момент времени абсолютно точно знает что и зачем ему нужно делать. Он должен уметь управлять представлением, иначе оно скатится на самотек, станет неконтролируемым, а в результате может закончиться бог знает чем.
Так ты и сделал с этой передачей — ты перевел все внимание на себя, стал ее центром, сломал сценарий. Помощник ведущей забирает у тебя микрофон и спешно удаляется. Больше он к тебе не подойдет. Юля пытается вернуть движение в нужном направлении, но после твоего выступления будущие управленцы высказываются неохотно. Потому что у «позолоченной» молодежи нет суждений, до которых они бы дошли самостоятельно, которые они бы выстрадали и осознали, на поле кровавой брани эта молодежь беззащитна. Они, разодетые в качественный трикотаж и турецкие золотые побрякушки, подначиваемые «правильными» суждениями старших — своих родителей и преподавателей, остались слепыми щенками, которых бросили в сельву, где обитают дикие койоты и вольные снайперы. Они не были готовы к встрече с тобой. Если ты не выстрадал свою точку зрения, твое место по ту сторону перекрестия прицела снайперской винтовки. По законам эволюции, эти молодые люди должны либо измениться, либо исчезнуть, как вид. Они почувствовали это, и шелест их невразумительной речи стал стихать. Так что шоу заканчивается вяло.
Камера берет крупным планом ведущую. Всего на мгновение, и улетает дальше — рассматривать озадаченные физиономии студентов. Но за это мгновение на Юлькином личике отчетливо видно в глазах поражение, нервные складки вокруг носика и морщинки злости вокруг пухлых, но бледных, губок.
В перекрестие прицела попали три десятка будущих экономистов и управленцев, два ведущих, один психолог и неисчислимый сонм телезрителей. Камера плавно перемещается по сцене, выхватывая трупы расстрелянных тобой врагов.
Юлька больше не зовет тебя на свои шоу и вообще старается не попадаться тебе на глаза. А тебе… Тебе все так же плевать.
22
Вы спешно прыгаете с перрона в проем открывшейся двери. Конечная цель — небольшой городишко, родина твоих друзей, он в двух часах езды, которые придется провести в раскаленном вагоне электрички, поэтому очень желательно занять сидячие места.
— Эй, Виталик, — доносится вдруг, — давайте сюда…
Вы быстро рассаживаетесь и переводите дух. Ты вытираешь лоб носовым платком и рассматриваешь парня, который окликнул твоего товарища. Им оказывается молодой мент, с припухшими щеками и обозначившимся сквозь форменную рубашку животиком. Он говорит Виталику:
— Я так занял места, на всякий случай. Подумал, что в это время много кто домой едет, хоть поговорить будет с кем.
Виталик быстро вас знакомит и спешно откупоривает потную бутылку пива. Торопливость в данный момент уместна — через десять минут пиво станет горячим.
В твоем пакете журнал «In/Out» и второй том Ницше. Твои друзья хорошо тебя знают, поэтому в том, что ты собрался в дороге читать философию никакого выпендрежа нету.
Ты в раздумьях смотришь в пакет, решая с чего начать, потом заключаешь, что статьи о сведении звука по такой жаре дадут мало толку и достаешь книгу. Нет необходимости вдумываться в текст. Перечитанная десятки раз, сейчас эта книга будет нести удовольствие чисто литературное. Единожды убедившись в гармонии слова старика Фридриха, ты можешь читать его часами, наслаждаясь красотой и изяществом оборотов. Воистину, Ницше великий виртуоз искуснейшей лжи.
Ты открываешь книгу на разделе «Изречения и стрелы» и приступаешь к чтению.
«Как? Разве человек только промах Бога? Или Бог только промах человека?»
— А-а, Ницше, — подает голос юный защитник интересов государства. Ему приходится чуть пригнуться, чтобы прочитать на обложке имя автора. Он едва заметно кивает, подтверждая самому себе уже оформленную мысль, прежде чем высказать ее вслух. Далее выносит вердикт, — профашистский философ.
«Есть ненависть ко лжи и притворству, вытекающая из чувствительности в вопросах чести; есть такая же ненависть, вытекающая из трусости, поскольку ложь запрещена божественной заповедью. Слишком труслив, чтобы лгать…»
Ты подымаешь глаза. Ты смотришь в лицо молодому менту. Виталик все понимает. Он даже непроизвольно отстраняется от носителя той ереси.
— Жека… — начинает Виталик примирительно, но ты не обращаешь на него никакого внимания.
«Вот оно что! — думаешь ты, чувствуя, как изнутри едкой прохладой подымается знакомое чувство. — Мы даже мнение свое имеем. Мы даже знаем такое слово «профашистский». Мы типа не так себе просто, а взрослые мыслящие люди, да? Интеллектуальный мент, полюбуйтесь!»
Ты закрываешь книгу и очень спокойно говоришь:
— Ты читал Ницше?
— Нет, но я и так знаю.
Виталик картинно бьет себя ладонью по лбу и отворачивается. Он знает, что сейчас начнется казнь.
«О как! Он и так знает! Пройдет пару лет, ублюдок, и ты будешь охаживать дубинкой по почкам таких как я, и будешь уверен, что все делаешь правильно. Тебе ведь не надо разбираться в ситуации — кто там прав, кто нет. Ты же и так знаешь, зачем тратить драгоценное время?!»
Ты продолжаешь все так же спокойно:
— Хорошо, спросим иначе. Люди, которые тебе сказали, что Ницше «профашистский», как ты изволил выразиться, философ, они объяснили, в чем именно его мировоззрение пересекается с фашизмом?
На физиономии оппонента недоумение. Он явно не ждал такого поворота. Ну что поделать — глупость наказуема. Хотелось блеснуть своими знаниями? Ну так блести до конца, серебряный ты наш!
— Ну-у… что тут объяснять… — его брови сходятся над переносицей — явный признак работы мозга, то есть попытка помочь работе своего мозга шевелением кожи головы. — Фашисты и сами не скрывали…
«Мент, пытающийся думать — это что-то! Огурец становится соленым, если его опускают в рассол, невзирая, хочет он того, или нет. Два года, и у тебя будет такая же тупая морда, как и у всего вашего племени, да и сейчас на ней интеллекта не видно».
— Ну так вот, — продолжаешь ты. — Во-первых: Ницше никогда не участвовал ни в каких политических движениях. Во-вторых: он умер в тысяча девятисотом году, за тридцать три года до прихода фашизма к власти. В-третьих: есть только одна его мысль, которую фашизм взял на вооружение, а именно: сверхчеловек. Они даже пропустили такую формулу, как «Жизнь есть борьба за власть», что с моей точки зрения непростительно, ну да суть не в этом. Да, они взяли идею сверхчеловека, которая сама по себе очень красива, и абсолютно оторвана от реальности. Машина пропаганды третьего рейха сделала из этой идеи хороший инструмент, потому как приход сверхчеловека должен был ассоциироваться именно с арийской расой.
Обалдевший от такой лекции, мент опускает локти на колени, его глаза бегают. Он понимает, что его мелкое желание блеснуть эрудицией привела к совершенно неожиданным результатам. Ну да, это не та ситуация, когда знание — сила.
— Ну-у… я про это и говорю…
— Про что, про «это»? Ты ни черта не знаешь о Ницше, и о его работах, а делаешь выводы. А вот скажи мне, такие имена, как Гербигер, Розенберг, или Гаусхофер тебе о чем-нибудь говорят?
Он вынужден признать, что нет.
— А жаль, потому как они то и есть основа фашисткой философии. По-крайней мере активно участвовали в ее создании. И странно получается, про Ницше ты уверен, что он суть мозги фашистского рейха, а о реальных двигателях того явления и не подозреваешь. Можешь такое объяснить?
«Не надо проявлять трусости по отношению к своим поступкам! Не надо вслед за тем бежать от них! — Угрызения совести неприличны».
Он не может. Он нервничает, но не сдается. Расписаться в собственной глупости? На такое он пойти не готов.
— Да в конце концов весь мир — это ложь! — вдруг выпаливает он в отчаянье.