Эта гернгутерская литургия на открытом воздухе, как бы в самом храме природе, — прообраз заключительной части «Вадима», в которой героям открывается у могилы великого грешника таинство преображения искупленного мира:
Заметим, что интерес поэта к евангелическим братьям-гернгутерам, которые «служат сердцем Божеству, отринув мрак предрассужденья», был связан с его тогдашними поисками «живой», «непосредственной», «идущей из сердца веры», свободной от «бытовой „обрядовой“ религиозности» (см.: Проскурин: 118). В этом контексте особенно показателен слух о замысле Жуковского уехать к гернгутерам весной 1814 года после отказа Е. А. Протасовой в руке дочери — слух, опровергнутый самим поэтом в письме к Марии Андреевне Протасовой (Уткинский сборник: 152)[67]…
Бдение человека в ночи является темой идиллии «Деревенский сторож в полночь» (Из Гебеля) (1816) — очень важного для Жуковского стихотворения, недооцененного ни современными поэту читателями, ни позднейшими критиками и исследователями. Ночные блуждания сторожа — символическая картина бодрствующей души, предчувствующей близость разрешающего ее бремя часа. Проходя через ночное кладбище, сторож рассуждает:
Этот образ ночного сторожа восходит к пророчеству Исайи, популярному в пиетистской проповеднической традиции: «Кричат мне с Сеира: сторож! сколько ночи? сторож! сколько ночи! Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь. Если вы настоятельно спрашиваете, то обратитесь и приходите» (Ис. 21, 11–12).
В другой идиллии из И.-П. Гебеля «Тленность» (1816) (незаслуженно названной П. Загариным одним «из самых бедных по содержанию» сочинений Жуковского) мотив бодрствования в ночи ассоциируется с темой разрушения мира и Страшного суда:
65
Вариант: «С трубою ангел-пробудитель» (Жуковский 1918: I, 142).
66
Совершенно очевидно, что божественная литургия у гроба — важная символическая тема в поэзии Жуковского середины 1810-х годов. Так, в своем знаменитом поэтическом обращении к Александру I Жуковский даст развернутое описание торжественного молебствия российской армии, устроенного, по повелению императора, у эшафота Людовика XVI в православную Пасху 1814 года: «На страшном месте том смиренный вождь царей // Пред миротворною святыней алтарей // Велит своим полкам склонить знамена мщенья, // И жертву небесам приносит очищенья. // Простерлись все во прах; все вкупе слезы льют; // И се!.. подъемлется спасения сосуд… // И звучно грянуло: воскреснул Искупитель!» (Жуковский: I, 374). Знаменательно, что в 1810-е годы тема искупительной литургии преломляется поэтом в самых разных жанрах и идеологических планах — послании другу (личный план), сказочной балладе (план воображения), патриотическом послании-дифирамбе (исторический план).
67
Благодарю Андрея Зорина за указание на это письмо.